– Мы думали, он богатый! – всхлипнула Бакшаева. – Я Верке пообещала, что он ради своего терема ей много отвалит. Он над ним трясся… Другие над детьми так не трясутся. А Верка твердит: «Мне не нужно много. Мне нужно все». – Блеф, – уронил Макар. – Чего? – Ваша сестра блефовала, а Красильщиков принял этот театр за чистую монету. И вы ей в этом помогли. – Если бы он ей дал денег, она бы оставила меня в покое! Надежда, кажется, собралась разреветься. – И вы в это поверили? – удивился Макар. – В то, что она не ощиплет вас как петуха на бульон? Бросьте, Надежда Павловна! Эти сказки детям рассказывайте. Бакшаева мигом передумала плакать, нахохлилась и замолчала. – Хорошо, а что дальше-то случилось? – спросил Сергей. Обсуждение плана отняло у сестер немало времени, и когда Вера Бакшаева подошла к терему Красильщикова, было уже темно. – Я следом кралась… Она меня не видела. – Зачем? – Подслушать хотела. Как она его разведет… – Собака залаяла? – вдруг спросил Илюшин. – Чего? – Собака, Чижик, залаяла? Она летом у Красильщикова обитала во дворе. – А! Не… Вроде тихо было. – Вроде или точно? – Точно тихо. Я к стене прижалась, голоса слышу, а чего говорят – не понятно. И Григорий тоже ничего не разобрал. – Григорий? – озадаченно переспросил Макар. – Григорий Возняк? Женщина кивнула. – А он там как оказался? – Я его привела… Григорий у нас тут вроде как старший… Должен все знать… Илюшин поморщился: – Надежда Павловна, серьезно: зачем вам понадобился охотник? – Ну… мало ли, – Бакшаева отвела глаза. – Вдруг бы Красильщиков начал Верку бить… «Врет», – молча сказал Илюшин напарнику. «Как сивый мерин», – согласился Сергей. – Значит, вы с Григорием подслушивали под окнами, – сказал Макар. – И что потом? Бакшаева тяжело вздохнула. Они ждали так долго, что Надежда едва не заснула; в какой-то момент она обнаружила себя уютно сопящей в плечо Возняка. – Не бойсь, – насмешливо сказал Григорий, когда Надежда отшатнулась от него. – Не обижу. Она не успела обдумать, отчего каждое слово у Возняка звучит как угроза: хлопнула дверь, и на крыльцо вышел человек. – Он это, – шепнул Григорий. Надежда и сама поняла, что тяжелые шаги могут принадлежать только хозяину. – А где Верка? Красильщиков спустился в сад и на несколько минут пропал, а когда вернулся, поступь его сопровождалась глуховатым поскрипыванием. Он снова исчез в доме, а затем на крыльце послышалось кряхтение и шуршание. Возняк, должно быть, сообразил, что происходит, потому что с губ его сорвался странный звук: не то смешок, не то вздох. «Ты чего это, Гриш?» – хотела спросить Надежда и тут заметила Красильщикова. Андрей медленно брел по дороге в сторону деревни. Перед собой он с видимым усилием катил тележку, в которой лежало тело. Больше всего Надежду ужаснуло, что Красильщиков не принял никаких мер по маскировке трупа. Руки и ноги Веры торчали во все стороны; ошеломленной Бакшаевой на секунду почудилось, будто в тележке не один человек, а два. Ее не так поразила смерть сестры, которую она не успела еще осмыслить, как пренебрежительное обращение с покойницей. – Грохнул Верку, – восхищенно шепнул ей на ухо Григорий. Надежда даже кивнуть не могла, окаменела. И вдруг икнула – громко, на всю округу. – Цыц! Нашла время… Возняк зажал ей рот. Женщина замотала головой, пытаясь освободиться. – Куда он везет ее, знаешь? – спросил охотник, убрав ладонь. – М-м-м-м! Нет… Не слушая ее тихих протестующих выкриков, Григорий отделился от дома и беззвучно, как тень, последовал за Красильщиковым. Надежда постояла, глядя им вслед, и тоже пошла, нисколько не таясь. Так они и перемещались втроем по Камышовке: впереди Красильщиков с мертвой Верой, за ними живой Григорий, за ним полуживая Надежда. Однако в отсутствие Возняка, оказывавшего парализующее воздействие на ее рассудок, Бакшаева понемногу начала соображать. Оцепенение спало, и чей-то довольный голос произнес над ухом: «Делиться, значит, не придется». Делиться не придется! Три миллиона останутся нетронутыми! – вот о чем размышляла Надежда, ковыляя по дороге в каких-то тридцати метрах от убийцы. Наглая Верка не отберет ее деньги, не сдаст ее в полицию. Гибель сестры, если присмотреться, сулила немалую выгоду. Возняк спрятался за магазином, и Надежда последовала за ним. Встав рядом и вытянув шеи, они наблюдали, как Андрей перетаскивает тело из тележки в яму и засыпает землей. – Лопату захватил, не забыл, – тихо сказал Возняк. – А где Василий? Женщина вскинула голову, и на дальнем конце деревни, где и жилых домов-то почти не осталось, расслышала мерный стук колотушки. Пьяница часто бродил там, среди покосившихся изб с выбитыми стеклами, и все стучал, стучал, то ли распугивая, то ли созывая призраков. Красильщиков равномерно махал лопатой. Бакшаева наблюдала, безотчетно восхищаясь его сноровкой. «Ай молодец!» На миг ее ужаснуло направление собственных мыслей. Но перед глазами возникла толстая Верина рука, выкладывающая из белых цветков похабное слово, и угрызения совести растаяли без следа. «Заслужила! Как ты с людьми, так и они с тобой!» Закончив работу, Красильщиков, казалось, оцепенел. Словно надгробный памятник застыл он над могилой. – Как думаешь: прихватит у него сердчишко? – шепнул ей на ухо Возняк. Он о Вере тоже не горевал, и оба знали, что тому причиной. – Прекрати, Гриша! – Или повесится? Убийцы, они, знаешь, часто… – Смотри, уходит! – перебила Надежда. Красильщиков брел от могилы прочь, не оборачиваясь. – Тележку-то, дурень, – чуть ли не в полный голос сказал ему вслед охотник. Андрей вздрогнул, будто услышав, вернулся и стал толкать тележку перед собой, шурша колесами по траве. Не успел он скрыться из виду, как Надежда кинулась к могиле. Яростным шепотом что-то кричал ей вслед Григорий, но она не остановилась, пока не подбежала к черному перекопанному квадрату. – Ты чего, коза, творишь? Охотник, догнав, с силой дернул ее за руку. – Не трожь! – шепотом закричала Надежда. – На ней золото мое! Возняк нахмурился. Бакшаева рухнула на колени и принялась руками раскапывать свежезарытую могилу. – Кольца бабкины отдала, – причитала Надежда, стоя на коленях в земле. – Цепку золотую! Ох, дура я, дура! – Дура будешь, если не прекратишь. Бакшаева запрокинула к нему голову, прищурилась: жадность выдавила из нее даже прочно въевшийся страх перед охотником.