– Когда Блэкторна отправляют в Идзу? – Торанага не сказал, – ответил Алвито. – У меня создалось впечатление, что скоро. – Сегодня? – Не знаю. Теперь регенты встретятся через четыре дня. Я решил, что после этого. Дель Акуа произнес со значением: – Блэкторна трогать нельзя. Ни его, ни Торанагу. Феррьера встал: – Я вернусь на корабль. Поужинаете с нами, вы оба? Вечером? Есть прекрасный каплун, мясо и вино с Мадейры, даже немного свежего хлеба. – Спасибо, вы очень любезны. – Дель Акуа несколько оживился. – Да, немного хорошей еды не помешало бы. Вы очень добры. – Вы будете сразу же осведомлены, как только я что-то узнаю от Торанаги, генерал-капитан, – добавил Алвито. – Спасибо. Когда Феррьера ушел и отец-инспектор удостоверился, что никто не подслушивает, он осведомился тревожно: – Мартин, что еще говорит Торанага? – Он хотел объяснения, в письменном виде, насчет инцидента с переправкой ружей и по поводу просьбы о присылке конкистадоров. – Mamma mia… – Торанага был дружелюбен, даже мягок, но… но я никогда не видел его таким раньше. – Что точно он сказал? – «Я понимаю так, Цукку-сан, что предыдущий глава вашего ордена в Японии, отец да Кунья, отправил губернаторам Макао, Гоа и испанскому вице-королю в Маниле, дону Сиско-и-Вивера, в июле тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года по вашему летосчислению письма с просьбой прислать несколько сотен испанских солдат с огнестрельным оружием, чтобы поддержать даймё-христиан в мятеже против их законного сюзерена, моего покойного господина тайко, который пытался устроить главный христианский священник. Кто были эти даймё? Это правда, что солдат не послали, но в Нагасаки из Макао тайно переправили большое количество ружей с вашими христианскими клеймами? Верно ли, что потом глава вашего ордена в Азии тайно завладел этими ружьями, когда прибыл в Японию как посол Гоа, в марте или апреле тысяча пятьсот девяностого года по вашему летосчислению, и тайно переправил их из Нагасаки обратно в Макао на португальском корабле „Санта-Крус“?» – Алвито вытер потные ладони об одежду. – Что-нибудь еще? – Ничего важного, ваше преосвященство. Мне не представилось возможности объясниться – он сразу же отпустил меня. Расставание было вежливым, но все-таки он меня выставил. – От кого этот проклятый англичанин получил сведения? – Хотел бы я это знать… – Эти даты и имена… Вы не ошибаетесь? Он произнес их именно так? – Нет, ваше преосвященство. Имена были написаны на листе бумаги. Он показал его мне. – Писал Блэкторн? – Нет. Имена были воспроизведены фонетически на японском, с использованием азбуки хирагана. – Мы должны установить, кто переводил для Торанаги. Это очень хороший переводчик. Конечно, ни один из нас… Это не может быть брат Мануэль, нет? – спросил он с горечью, называя христианское имя Масаману Дзиро. Дзиро, сын самурая-христианина, с детства воспитывался иезуитами. Умного и набожного юношу приняли в семинарию, чтобы подготовить его к рукоположению в священнический сан на самом высоком уровне – с принесением четырех обетов, честь, которой японцы еще не удостаивались. Отдав Обществу Иисуса двадцать лет, Дзиро совершенно неожиданно оставил его перед посвящением в духовный сан и теперь сделался неистовым противником Церкви. – Нет. Мануэль все еще на Кюсю, гореть ему в аду веки вечные. Он по-прежнему ярый враг Торанаги и никогда не станет помогать ему. К счастью, он никогда не участвовал ни в каких политических делах. Переводчицей была госпожа Мария, – сообщил Алвито, используя христианское имя Тода Марико. – Вам это сказал Торанага? – Нет, ваше преосвященство. Я случайно узнал, что она посещала замок и ее видели с англичанином. – Вы уверены? – Эти сведения абсолютно точны. – Хорошо, – кивнул дель Акуа. – Может быть, Бог поможет нам одним из своих неисповедимых способов. Пошлите за ней сейчас же. – Я уже видел ее. Постарался встретиться с ней как бы случайно. Она была, по обыкновению, великолепна, почтительна и благочестива, как всегда, но решительно все опровергла, прежде чем я успел спросить ее. Конечно, Япония – очень закрытая страна, святой отец, и некоторые вещи по обычаю должны оставаться в тайне. Как водится и у нас, в Португалии, а также в Обществе Иисуса, не так ли? – Вы ее исповедник? – Да. Но она не сказала больше ничего. – Почему? – Очевидно, ее предупреждали, запретив обсуждать то, что случилось и о чем говорили. Я знаю их слишком хорошо. Влияние на нее Торанаги сильнее нашего. – Ее вера так слаба? Или мы что-то упустили, стараясь обратить эту женщину в истинную веру? Конечно нет. Она такая же добрая христианка, как многие женщины, которых я встречал. Однажды она станет монахиней, может быть, даже первой японской настоятельницей монастыря. – Да. Но она ничего не скажет. – Церковь в опасности. Это важно, может быть, слишком важно, – не отступал дель Акуа. – Она должна понять это. Она слишком умна, чтобы не понять. – Я прошу вас не подвергать ее веру такому испытанию. Мы должны простить это. Она предупредила меня. Сказала так же ясно, как если бы написала. – Может быть, стоит устроить ей испытание? Для спасения ее души? – Вам решать. Но боюсь, она должна повиноваться Торанаге, а не нам. – Я подумаю о Марии, да, – пробормотал дель Акуа и опустил взгляд на огонь, словно ощущая давление массивных стен кабинета. «Бедная Мария… Этот проклятый еретик! Как нам избежать ловушки? Как скрыть правду о ружьях? Как мог да Кунья, настоятель и вице-провинциал, хорошо подготовленный, имевший за плечами семилетний опыт подвижнической деятельности в Макао и Японии, как мог он совершить такую ужасную ошибку? Как? – мысленно спросил он пламя и сказал себе: – Я могу ответить. Несложно догадаться. Ты впадаешь в панику, или забываешь о славе Божьей, или переполняешься гордыней и высокомерием, или теряешься. А кто бы не потерял головы? На закате тебя принимает тайко, принимает с особой благосклонностью, с триумфом, с помпой и всеми церемониями – это почти акт раскаяния со стороны правителя, который явно склонялся к тому, чтобы перейти в христианство. А потом среди ночи, той же самой, тебя будят, чтобы зачитать указ тайко, объявляющий, что все религиозные ордены должны быть высланы из Японии в течение двадцати дней под страхом смерти, никогда не возвращаться в страну и, того хуже, что все новообращенные в стране должны сразу же отречься или они подлежат высылке либо смертной казни. Движимый отчаянием, настоятель дал дикий совет даймё-христианам на острове Кюсю – Оноси, Мисаки, Кияме и Хариме в Нагасаки – поднять восстание, чтобы спасти Церковь, а также отправил безумные письма, прося прислать конкистадоров, чтобы устроить переворот». Огонь потрескивал и плясал за железной решеткой. «Да, все верно, – подумал дель Акуа. – Если бы только я знал, если бы да Кунья сначала посоветовался со мной. Но как он мог? Шесть месяцев шло письмо в Гоа, и, может быть, еще шесть месяцев шел ответ. Да Кунья написал немедленно, но он как настоятель должен был сразу же искать выход». Дель Акуа тогда немедля по получении письма спешно выправил мандат от вице-короля Гоа и отправился в путь, но ему потребовалось несколько месяцев, чтобы доплыть до Макао, и там он узнал, что да Кунья мертв и всем святым отцам запрещено появляться в Японии под страхом смерти. А ружья уже привезли. Потом, через десять недель, пришла весть, что церкви в Японии не уничтожены, что тайко не ввел в действие свой указ. Огню предали только пятьдесят храмов. И просочилось известие, что, хотя указ не отменен, тайко готов оставить все как есть при условии, что святые отцы будут менее ревностны в распространении своей веры, что новообращенных станет поменьше и что они не будут устраивать шумных общественных молений, шествий или пытаться в порыве фанатизма поджигать буддийские храмы. Позднее, когда тяжелые испытания, казалось, пришли к концу, дель Акуа вспомнил, что ружья для да Куньи доставлены всего несколько недель назад и все еще лежат на складе иезуитов в Нагасаки. Последовало еще несколько недель бешеных усилий, пока ружья не были тайно переправлены обратно в Макао. «Да, с моей печатью на сей раз, – напомнил себе дель Акуа, надеясь, что тайна похоронена навеки. – Но такие тайны никогда не оставляют вас, как бы вы того ни хотели и сколько бы ни молились. Как много знает этот еретик?» Более часа его преосвященство сидел без движения на стуле с высокой спинкой, глядя невидящими глазами в огонь. Алвито терпеливо ждал около книжных полок, сложив руки на коленях. Померкли солнечные блики на серебряном распятии за спиной отца-инспектора. На другой стене висела маленькая картина, писанная маслом венецианским художником Тицианом, которую молодой дель Акуа купил в Падуе, куда отец послал его учиться юриспруденции. Еще одну стену занимали полки, уставленные книгами: Библиями, сочинениями на латыни, португальском, итальянском и испанском. Две полки были отведены под книги и брошюры, отпечатанные в Нагасаки, на станке Общества, который дель Акуа заказал и привез за бешеные деньги из Гоа десять лет назад. Тут имелись церковные книги и разнообразные катехизисы, плод тяжкого труда иезуитов, переводивших их на японский; переводы с японского на латынь, помогавшие японским последователям христианства выучить этот язык, и, наконец, две небольшие книжечки, которые не имели цены, – первая португальско-японская грамматика, итог труда всей жизни отца Санчо Альвареса, отпечатанная шесть лет назад, и бесподобный португальско-латинско-японский словарь, оттиснутый в прошлом году с использованием латинского алфавита и хираганы. Работа над словарем началась двадцать лет назад по приказу дель Акуа, и это был первый когда-либо составлявшийся японский лексикон. Отец Алвито взял с полки книгу и любовно погладил ее. Он знал, что это уникальное произведение искусства. Восемнадцать лет он сам корпел над подобным трудом и еще не завершил его. Он составлял словарь с развернутыми толкованиями, намного более детальными, – почти введение в японский язык и Японию – и сознавал без лишнего тщеславия, что, если сможет его закончить, это будет творение мастера, сравнимое с работой отца Альвареса. Если его имя когда и вспомнят, то лишь в связи с его книгой и отцом-инспектором, единственным отцом, которого он знал. – Ты хочешь покинуть Португалию, сын мой, и присоединиться к тем, кто служит Богу? – спросил его дель Акуа в их первую встречу. – О да, пожалуйста, святой отец, – ответил Алвито, взирая на него с отчаянной мольбой. – Сколько тебе лет, сын мой? – Не знаю, святой отец. Может быть, десять, а может, одиннадцать, но я умею читать и писать, священник научил меня. Я сирота, у меня нет родных. Я ничего не имею… Дель Акуа взял его в Гоа, оттуда – в Нагасаки, где Алвито поступил в семинарию Общества Иисуса, – самый молодой европеец в Азии, наконец-то нашедший свое пристанище. Потом у него обнаружился чудесный дар к языкам, и он приобрел репутацию хорошего переводчика и торгового советника, сперва при Хариме Тадао, даймё провинции Хидзэн на Кюсю, где располагается Нагасаки, а через какое-то время – и при самом тайко. Он был посвящен в духовный сан и позже даже добился привилегии принести четвертый обет. Этот особый обет, который ставился выше обычных (бедности, целомудрия и послушания), разрешалось приносить только элите иезуитов. Он обязывал к беспрекословному подчинению папе. Давший четвертый обет становился его личным орудием для свершений во славу Божью и должен был идти, куда укажет папа, делать то, что он велит, стать, по примеру основателя Общества баскского дворянина Лойолы, посвященным, одним из членов Regimini Militantis Ecclesiae[32], тайных солдат Господа на службе у Его избранника – наместника Иисуса Христа на земле. «Мне так повезло, – подумал Алвито. – О Боже, помоги мне выдержать!» Наконец дель Акуа встал, расправил затекшие члены и подошел к окну. Солнце играло на позолоченной черепице устремленной ввысь центральной башни замка. Изящество этой постройки скрадывало ее массивную прочность. «Замок дьявола, – пришло ему в голову. – Сколько времени он простоит, напоминая каждому о нас? Только пятнадцать – нет, семнадцать – лет назад тайко согнал сюда четыреста тысяч солдат рыть землю и строить, обескровил страну, чтобы оплатить возведение этого памятника ему, и через два года Осакский замок был воздвигнут. Невероятный человек! Невероятный народ! И вот замок стоит, неприступный. Для всего, исключая перст Божий. Если пожелает, Он повергнет твердыню в прах. О Боже, помоги мне выполнить Твою волю!» – Ну, Мартин, у нас, кажется, появилась работа. – Дель Акуа принялся ходить взад-вперед, голос его стал твердым, как и походка. – Об английском капитане: если мы не защитим его, он будет убит, что лишит нас расположения Торанаги. Если мы сумеем защитить его, он скоро повесится сам. Но вправе ли мы ждать? Его существование угрожает нам, и не стоит говорить, сколько вреда он способен принести до этого счастливого дня. Что остается? Помочь Торанаге удалить его. Или наконец обратить капитана в свою веру. Алвито вспыхнул: – Что? – Он умен, очень много знает о католицизме. Разве большинство англичан не католики в душе? Ответ – да, если на троне католик, и нет, если протестант. Англичане довольно-таки безразличны к вопросам религии. Они питают к нам ярую ненависть, но не из-за Армады ли? Может быть, Блэкторна удастся обратить в нашу веру. Это было бы идеальным решением, к славе Божьей, и спасло бы его еретическую душу. Дальше Торанага. Мы представим ему карты. Дадим объяснение относительно «сфер влияния». Разве демаркационные линии не были проведены, чтобы разделить влияние Португалии и дружественной ей Испании? Скажите ему, что я почту за честь лично подготовить отчет касательно других важных материй и передать ему как можно скорее. Но поскольку мне придется проверить обстоятельства, относящиеся к Макао, не будет ли он любезен дать достаточно большую отсрочку? И тут же, на одном дыхании, скажите: вы рады сообщить ему, что черный корабль отплывет на три недели раньше с самым большим грузом шелка и золота, который когда-либо перевозили, что наша часть груза и… – он задумался на мгновение, – …и по крайней мере еще треть его будут проданы через назначенного Торанагой купца. – Ваше преосвященство, генерал-капитан не обрадуется тому, что сроки выхода в море перенесены, и ему не понравится…