Джеймс Уиллард Шульц Синопа, индейский мальчик Глава I. Младенцу дают имя Я хочу рассказать вам о Синопе, маленьком индейце из племени черноногих. Впоследствии стал он великим вождем, и звали его Питамакан, что означает «бегущий орел». Я хорошо знал Питамакана, а также белого его друга и неразлучного спутника Томаса Фокса. Оба были моими друзьями, оба часто рассказывали мне о своем детстве. Повесть эта — не вымысел; она написана со слов Питамакана, которому в детстве дали имя Синопа. Синопа родился много лет назад, когда на равнинах паслись стада бизонов. В теплый июньский день увидел он впервые солнце. Черноногие в то время стояли лагерем на берегу реки Два Талисмана — одной из самых красивых рек в штате Монтана. На расстоянии нескольких миль к западу от лагеря виднелись острые вершины Скалистых гор, поднимавшиеся на тысячи футов к небу. На север, на юг и на восток тянулись до самого горизонта необозримые равнины, тучные зеленые пастбища. Долина реки Два Талисмана, пересекающая равнину, имела в ширину немного больше мили. По берегам росли высокие тополя, ивы, ягодные кусты и шиповник. На лужайках и на склонах холмов паслись тысячи лошадей. У черноногих было столько лошадей, что за целую неделю они не смогли бы их всех пересчитать. В лагере было около пятисот палаток или вигвамов, и растянулся он на несколько миль вдоль опушки леса, который отделял его от реки. В каждом вигваме жила одна, иногда две семьи, и в среднем на вигвам приходилось восемь человек. Стало быть, людей в лагере было около четырех тысяч. В те далекие дни, когда родился Синопа, Форт-Бентон, построенный Американской меховой торговой компанией, был единственным поселком белых во всем штате Монтана. Черноногим принадлежали равнины от реки Саскачеван в Канаде до реки Йеллоустон на юге; к востоку от Скалистых гор владения их тянулись на полтораста с лишним миль. На равнинах паслись стада бизонов и антилоп; в горах и лесах водились лоси, олени, горные бараны, волки, медведи черные и серые, или гризли. Черноногие считались племенем богатым. В те времена у них всегда было много мяса и ягод, мягких шкур и мехов. Со своими табунами они кочевали по равнинам, охотились и жили привольно. Обычно рождение ребенка в большом лагере не является событием, заслуживающим внимания. Но в это июньское утро весть о рождении мальчика в вигваме Белого Волка (Ма-куи-йи-ксик-синума) разнеслась по всему лагерю. Об этом говорили все, потому что Белый Волк был великим вождем, и все знали, как хотелось ему иметь сына. К вигваму его стекались знахари и воины, поздравляли вождя и желали счастья ему и его маленькому сыну. Белый Волк жил в большом вигваме, сделанном из двадцати шкур бизонов. Шкуры эти были прекрасно выдублены и сшиты нитками из сухожилий животных. Эта кожаная покрышка натягивалась на двадцать четыре длинных и тонких шеста, вбитые в землю; сооружение напоминало по форме конус. Нижний край покрышки земли не касался, но внутри вигвама была вторая кожаная обшивка или подкладка, доходившая до земли; с внутренней стороны ее придерживали груды шкур и мешки со съестными припасами и утварью, а верхний конец был привязан к шестам на высоте двух-трех ярдов 1. Таким образом, между наружной покрышкой и подкладкой оставалось свободное пространство для циркуляции воздуха. Холодный воздух вместе с дымом от костра поднимался вверх, где находились два отверстия с клапанами, через которые выходил дым. Индейцы открывали то один, то другой клапан, в зависимости от того, с какой стороны дул ветер, и в вигваме никогда не было дымно. Кожаная покрышка не пропускала дождя, а подкладка защищала от ветра, и даже в холодную зиму людям было тепло у костра, пылавшего в вигваме. Ночью, когда угасал костер, они кутались в мягкие теплые шкуры и спали сладким сном. После полудня в вигвам Белого Волка вошел Уэсли Фокс, один из служащих Американской меховой компании и дядя Томаса Фокса. В это время из вигвама выходили воины, почтительно его приветствовавшие. Он подождал у входа, потом откинул занавеску, заменявшую дверь, и вошел в вигвам. — Ой-йи! Добро пожаловать! — воскликнул Белый Волк, усаживая гостя на почетное место справа от себя. Лицо вождя расплылось в улыбке Он потер руки и стал рассказывать, говорил он на своем наречии: — Белый брат мой, сегодня счастливый день. На восходе солнца родился у меня сын. Посмотри, какой чудесный мальчик. И какой он крупный для новорожденного! Сейчас мы дадим ему имя, и я прошу тебя остаться и принять участие в этой церемонии. Уэсли Фокс посмотрел на ребенка, но увидел одну только головку, потому что мальчик был завернут с руками и ногами в длинный свивальник из мягкой материи и привязан к доске, служившей колыбелькой. Привязан он был так крепко, что не мог пошевельнуть ни ручкой, ни ножкой. В своем свивальнике и пеленках он очень походил на маленькую египетскую мумию из пирамиды фараона. Колыбелька была поставлена почти вертикально в ногах постели из звериных шкур, на которых полулежала мать новорожденного. Большие темные глаза матери смотрели с любовью на маленькое личико цвета красноватой бронзы. У малютки волосы были тоже бронзового цвета, ротик смешной, маленький, а глазки блестящие. Вдруг личико сморщилось, ребенок запищал. — Что с ним, жена? — испугался вождь. — Слышишь, он плачет! Быть может, он болен. Что, если он заболеет и умрет? Постарайся его успокоить. А если ты не знаешь, что делать, я позову одну из старух. — Мальчик здоров. Дети всегда пищат, — отозвалась мать. Она привстала и, взяв колыбельку, положила ее около себя. Ребенок перестал плакать, и вождь снова повеселел. Вскоре вошел в вигвам старый-престарый знахарь, или жрец Солнца. За ним следовали воины и женщины, родственники Белого Волка или его жены. Вождь всех приветствовал, затем набил табаком свою большую каменную трубку, закурил ее и передал сидевшему рядом с ним гостю. Сделав две-три затяжки, он передал ее своему соседу, и трубка пошла по кругу. Затем начался пир. Гостей угощали жареным языком бизона, сушеными кореньями камас и свежими ягодами. Много было смеха и разговоров. Женщины любовались Ребенком, целовали его, находили в нем сходство с отцом. Пиршество вскоре окончилось, так как никто в сущности не был голоден и все ели мало. Старый знахарь, которого звали И-кус-син-и, или Короткий Рог, достал свою собственную каменную трубку, набил ее табаком, закурил и передал соседу. Он знал, зачем пригласили его в вигвам, но Белый Волк считал своим долгом еще раз сообщить о предстоящей церемонии. Вождь произнес речь. — Родственники и друзья, — начал он, — сегодня утром Солнце посмотрело на землю и увидело моего новорожденного мальчика. Я хочу, чтобы оно, уходя на отдых в свой вигвам, знало имя новорожденного. Вот почему призвал я вас всех сюда. Я прошу нашего старого друга Короткий Рог дать имя ребенку, а от меня мой друг получит подарок. Короткий Рог, мой табун пасется на равнине. Из этого табуна я дарю тебе четырех лошадей: черного жеребца-четырехлетку, белую кобылу-трехлетку, гнедую кобылку с расщепленным ухом и серого жеребца, на котором я охотился за бизонами. А теперь скажи нам, как назвать мальчика. — Да, да! — подхватили гости. — Дай имя ребенку! Последовало молчание. Старик сидел сгорбившись, погруженный в глубокие размышления. В руках он держал маленький кожаный мешочек, вышитый иглами дикобраза. Наконец он положил мешочек на землю, выпрямился и сказал: — Все мы знаем, как трудно выбрать имя для мальчика. Одни имена приносят счастье, другие — несчастье. Я постараюсь дать этому ребенку счастливое имя. Слушайте, я расскажу вам сон, который привиделся мне в дни моей молодости. Снилось мне, что в зимний день я взял лук и стрелы и вышел на равнину охотиться за бизонами. На склоне холма увидел я большое стадо и направился к нему. День был облачный, я надеялся, что скоро пойдет снег, и тогда мне легче будет приблизиться к стаду, оставаясь незамеченным. Я шел все быстрее и быстрее, так как стадо находилось очень далеко от меня. Когда я вышел на середину равнины, с севера нагрянул Творец Холода, и со всех сторон подул ветер. Творца Холода я не видел, потому что он, как всегда, был закутан в снежный плащ. Началась метель; снег колол мне лицо, ветер валил с ног. Я ничего не мог разглядеть на расстоянии двадцати шагов и не знал, где находится река и лагерь. Я заблудился, и мне было очень холодно. Думал я, что замерзну, как вдруг в нескольких шагах от меня показался маленький зверек. Бежал он опустив голову и волоча по снегу пушистый хвост. Это был синопа 2. Он пробежал у самых моих ног и один раз взглянул на меня блестящими черными глазами. По-видимому, он нисколько меня не боялся. — О, маленький брат! — крикнул я. — Ты бежишь к реке, чтобы спрятаться в лесу. Не спеши! Проводи меня туда! Я заблудился и замерзаю. Синопа уже скрылся в облаке снежной пыли. Но, услышав мою мольбу, он приостановился, словно поджидая меня. Я побежал к нему, кутаясь в одеяло и стараясь защитить лицо от колючего снега. Он подпустил меня к себе шагов на десять, потом продолжал путь. Когда я отставал, мне казалось, что он терпеливо меня ждал. Ветер дул мне то в лицо, то в спину, то в бок. Творец Холода хотел меня погубить, хотел, чтобы я потерял направление и кружил на одном месте, пока не замерзну. Но я верил, что синопа спасет меня и приведет к лагерю. Правда, иногда мне казалось, что он сбивался с пути и бежал назад, но я не поддавался сомнениям. Становилось все холоднее, я проваливался в глубокие сугробы и от усталости с трудом передвигал ноги. Мне хотелось лечь и заснуть. Вдруг я заметил, что мы начали спускаться по склону холма. Я воспрянул духом. «Быть может, мы уже пересекли равнину и спускаемся в долину реки?»— подумал я. Так оно и было. Пройдя еще несколько шагов, я разглядел сквозь снежное облако обнаженные ветви тополей, услышал, как завывает в лесу ветер. Напрягая последние силы, я побежал и вскоре остановился на опушке леса, окаймлявшего реку. Прямо передо мной росло старое, расщепленное молнией дерево, которое я заметил, когда проходил здесь утром. Теперь я знал, что нахожусь близко от лагеря. — Маленький брат! — воскликнул я. — Ты меня спас! Но синопа уже убежал. Его нигде не было видно. Я продолжал путь и вскоре вошел в свой вигвам. Синопа меня спас. Не будь его, я бы не добрался до дому! С этой мыслью я проснулся и увидел, что уже рассвело. Тогда же я дал клятву, которую сдержал, — с тех пор, проходя мимо лисьих нор, я всегда бросаю кусок мяса для синоп и их детенышей. — А, ха, хаи! — воскликнули все присутствующие. — Какой чудесный сон! Да, синопа — твой спаситель. — Дайте мне новорожденного, — сказал Короткий Рог. Одна из женщин подала ему спеленатого ребенка. Старик взял его на руки и долго всматривался в маленькое круглое личико. Потом он достал из своего мешочка священную тускло-красную краску и помазал ею лоб, нос, щеки и подбородок младенца. Повернув мальчика лицом к заходящему солнцу, он воскликнул: — О всемогущее Солнце, и ты, Нап-и 3, создавший мир! Смотрите, я помазал новорожденного священной краской, а теперь я дам ему имя, которое он будет носить, пока не станет воином и не заслужит нового имени. Я называю его Синопой. Сжальтесь над Синопой, о Солнце, и ты, Творец Мира! Сделайте его сильным и смелым, вдохните в его сердце любовь к отцу и матери и ко всему нашему народу. Пошлите ему долгую жизнь, о Творец Мира, и ты, Создатель Дней! Пожалейте всех нас, мужчин, женщин и детей, и продлите жизнь нашу. — Аи! Аи! Смилуйтесь над нами, боги! — подхватили все гости. Затем они встали и разошлись по своим вигвамам. Церемония была окончена: мальчику дали имя. Глава II. Два Синопы В течение всего лета и почти всей долгой холодной зимы Синопа лежал привязанный к доске-колыбельке. Индейцы считали, что ребенка нужно пеленать и привязывать к доске, чтобы вырос он не горбатым или сутулым, а стройным и прямым, как стрела. Иногда мальчику надоедало лежать все время на спине, он начинал хныкать, капризничать. Мать вынимала его из колыбельки, и он барахтался, голенький, на звериных шкурах. Когда он, усталый, засыпал, его снова привязывали к доске. Настала весна, и Синопе пошел второй год. Теперь его стали чаще вынимать из колыбельки; ему позволяли ползать по звериным шкурам или по лужайке, неподалеку от вигвама. Осенью мальчик после многих неудачных попыток научился ходить. Переваливаясь на слабых ножках, он переходил от отца к матери, которые сидели на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Белый Волк решил отпраздновать это событие. Он устроил пиршество и пригласил родных посмотреть, как ходит его сын. Дядья и тетки любили Синопу и гордились им, но больше всех любил его старый дед, Мик-сик-ум, или Красный Журавль, почти не расстававшийся с мальчиком с тех пор, как тот начал ползать. По случаю торжественного дня мальчика нарядили в военную одежду индейцев, заранее приготовленную для него матерью. Белая рубаха из оленьей кожи, украшенная бахромой, была расшита иглами дикобраза; штанишки из красной материи держались на пояске. На кожаных гетрах мать начертила желтой и красной охрой узенькие полоски. Хорошенькие маленькие мокасины были расшиты блестящими бусами, а рисунок представлял символическое изображение солнца. В этом костюмчике мальчик выглядел очень забавным. По-видимому, он и сам был доволен обновой: он что-то лепетал, смеялся, переходил от одного гостя к другому и, конечно, частенько падал. Один раз он упал и ударился головой о доску, на которой его отец сушил табак. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что за этим последует. Но мальчик не заплакал; он тотчас же сел, личико его сморщилось, и он долго потирал ушибленное место, потом вскочил и бросился к матери. — О-хо-хаи! — воскликнули гости, хлопая себя пальцами по губам. — Синопа равнодушен к боли, он не плачет. Он будет великим воином! — Я дарю ему двух лошадей — пегую и гнедую, — сказал один из родственников. — Белый Волк, пусть с завтрашнего дня они пасутся вместе с твоими лошадьми. Тогда вмешались и другие гости. Все подарили Синопе по две-три лошади. Не прошло и пяти минут, как маленький мальчик стал владельцем табуна в тридцать голов. Каждый день Синопу купали в теплой воде в вигваме. Но когда он научился ходить, отец по утрам брал его на руки, нес к реке и окунал его в холодную воду. А вода была очень холодная, потому что уже начинались заморозки. Мальчик покрывался гусиной кожей, у него прерывалось дыхание, но он сжимал губы и не плакал. Настала зима, замерзли озера и маленькие реки, но купание по утрам продолжалось по-прежнему, хотя частенько приходилось разрубать топором лед, чтобы добраться до воды. Каждое утро, как бы ни было холодно, отец поднимал Синопу с теплой постели, нес его, голенького, к реке, и мальчик безропотно погружался в воду. В вигваме мать досуха вытирала его у костра, и после купания мальчик чувствовал себя таким здоровым, что ни минутки не мог посидеть спокойно. Пока мать готовила завтрак, Белый Волк следил за тем, чтобы мальчуган, бегавший по вигваму, не упал в огонь. Все черноногие, старые и молодые, купались в реке каждое утро и зимой и летом. Они считали, что утреннее купание их закаляет и благодаря этому они могут охотиться Даже в самую холодную погоду. Пожалуй, они были правы. Я видел, как они, сняв рукавицы, сдирали шкуры с убитых животных, хотя мороз был такой, что я ни на секунду не мог снять перчатки. А у них даже кончики пальцев не были отморожены. Сначала Синопа питался только молоком матери. Когда же у него прорезались все зубы, он стал есть мясо, ягоды и коренья. Жирное мясо бизона было очень питательно. Женщины его варили или жарили; заготовляя впрок, они его разрезали на длинные тонкие полосы и сушили на солнце. Иногда они растирали сушеное мясо в порошок и приготовляли пеммикан… Этой смесью набивали мешки из свежих шкур, а отверстия мешков зашивали. Шкура, высыхая, съеживалась, а находящийся в ней пеммикан превращался в твердую массу. Такой мешок, набитый пеммиканом, весил около пятидесяти фунтов 4. Шкура не пропускала воздуха, и благодаря этому мясо не портилось в течение многих месяцев. Пеммикан очень питателен; четверти фунта достаточно, чтобы утолить голод взрослого человека. Женщины из племени черноногих всегда хранили в своих вигвамах запас пеммикана. Это было лакомое блюдо, и чаще всего оно подавалось во время пиршеств. Когда Синопе исполнилось три года, отец принес ему пушистого серого зверька, которого поймал на равнине. Это была маленькая «быстрая» (лисица) — тезка Синопы. По-видимому, ей шел второй месяц. — Теперь у тебя есть товарищ, сынок, — сказал Белый Волк, — а в нашем вигваме будут жить два маленьких Синопы — один двуногий, другой четвероногий. Синопе маленький зверек очень понравился, он взял его на руки и крепко прижал к груди. А четвероногий синопа не пытался его укусить, так как был еще слишком мал и человек не внушал ему страха. Сначала он очень боялся собак, но постепенно привык к ним. Его досыта кормили мясом, он стал совсем ручным и очень веселым. Все обитатели вигвама к нему привязались, но он больше всех любил маленького мальчика и ночью всегда спал подле него, свернувшись в комочек. Днем он никогда не издавал ни одного звука, а ночью, если его что-нибудь пугало, он вскакивал и тявкал. Странное это было тявканье — хриплое, заглушенное, словно зверек, набив рот мясом, пытался залаять. У Белого Волка было несколько сот лошадей. Днем они паслись на равнине, а на закате солнца их пригоняли в лагерь. Вожаков табуна и самых лучших лошадей привязывали к кольям около вигвама; на равнине нельзя было их оставить, так как их украли бы враги… Как-то в лунную ночь, когда костер в вигваме уже погас и все спали сладким сном, маленькая лисичка хрипло заворчала и разбудила мать Синопы. В вигваме было светло, как днем, потому что лунный свет струился прямо в дыру, служившую дымоходом. Мать Синопы увидала, что зверек поднял голову, навострил длинные уши и напряженно прислушивается. — Что с тобой, мудрый зверек? — спросила она шепотом. — Ты почуял врага? Она протянула руку и погладила его по спине. Ласка придала ему храбрости; он встал и, припадая к земле, выполз из вигвама. Занавеска из шкуры бизона, заменявшая дверь, всегда была с одной стороны приподнята, чтобы зверек мог уходить и возвращаться когда ему вздумается. На этот раз он вернулся через минуту. Шерсть на спине его стояла дыбом; хрипло тявкая, он вскарабкался на ложе из звериных шкур и прижался к своему верному другу Синопе. — Проснись, проснись! — прошептала мать, наклоняясь к Белому Волку. — Лисичка почуяла врага, выбежала из вигвама и вернулась испуганная. Белый Волк тотчас же вскочил, взял ружье и направился к выходу. Опустившись на колени, он осторожно отодвинул занавеску и выглянул из вигвама: шагах в десяти какой-то человек отвязывал от колышка лучшую его лошадь. Не теряя ни секунды, Белый Волк прицелился и спустил курок. Загремел выстрел, потом раздался пронзительный вопль, человек высоко подпрыгнул и упал ничком. Выстрел разбудил весь лагерь. Мужчины выбежали из вигвамов и начали стрелять в неприятелей, а те убегали или спешили ускакать на лошадях, которых успели отвязать от колышков. В вигвамах плакали испуганные женщины, кричали дети, лаяли и выли собаки. Но тихо было в вигваме Белого Волка. Маленький Синопа проснулся, услышал выстрелы, крики и стал хныкать, но мать тотчас же его успокоила. — Тише, тише! — сказала она, укладывая его в постель и закрывая мягкой шкурой. — Какие-то люди пришли в лагерь и хотели украсть лошадей. Не бойся, отец их прогонит. Успокаивая сына, бедная женщина дрожала от страха. Что, если одна из пуль попадет в Белого Волка и Синопа останется сиротой? Испуганная лисичка засунула нос под шкуру, прижалась к Синопе и тихонько ворчала.