У меня перехватило дыхание. – Еще один шанс с лотереей? – Нет, – покачал он головой, – и ты сама это прекрасно знаешь. Какой в этом смысл? Результат будет такой же. Ты не можешь сменить свой билет. Я вообразила себя взрослой, в лотерейном доме с девчонками в платьях, стоящими в очереди, словно я этого заслуживала. Я вспомнила сон, который часто мне снился еще с отрочества, как я порезала ладонь металлическим листом, и из раны полилась не красная кровь, а похожая на чернила жидкость цвета индиго. – Шанс убежать, – продолжал он. – Отправиться в путешествие, похожее, наверное, на то, что ты когда-то совершила. Но это будет бегство от, а не к. Кое-кто считает это тестом. – Скажите, что мне делать, я так и сделаю. – Уже поздновато что-либо делать, – заметил он. – Ты можешь сделать только то, что от тебя зависит. Я расплакалась, услышав его ответ, и, хотя он говорил со мной добродушно, судя по всему, я его немало разочаровала – впервые за все время наших бесед. – У вас есть семья? – спросила я, перестав плакать. – Я не могу с тобой об этом говорить, – ответил он. – Извини. Вечером, по моей просьбе, ко мне приехал Р. Для меня это стало неожиданностью – что он сменил гнев на милость, но я была ему за это благодарна. Он привез мешок продуктов: свежие овощи, хорошие сыры, мой любимый хлеб. – Ты что делаешь? – спросила я, когда он накрыл на стол: тарелки, приборы, кувшин воды со льдом и лимоном. – Я делаю, чтобы все было красиво, – ответил он, положив нож рядом с хлебом. Все выглядело и впрямь красиво – как настурции, выращенные в стеклянной баночке. Он почитал этикетки на сырах и указал на те, которые мне было разрешено есть. – Как ты узнал? – спросила я. – Мне удалось кое-что разведать, – объяснил он. – Один коллега дал мне вот это, – и протянул мне фотокопию листовки со списком продуктов, которые беременным запрещалось есть, и занятий, от которых следовало воздержаться. В списке перечислялись все мои любимые продукты и кое-какие из моих любимых занятий. Не важно. Я была готова отказаться от чего угодно. Р наблюдал за мной, когда я читала список. – Потом мне надо будет у тебя это забрать, – сказал он. – У тебя могут быть неприятности? – Я была тронута. – Может быть. – Тебе ничего не надо предпринимать, я же синебилетница, не забыл? – Нет, не забыл. В постели он положил мне обе руки на лицо. Мы лежали и смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. У него глаза были темные, почти черные. Я тоже положила руки ему на лицо. Он погладил меня по щеке, потом прижал большие пальцы к моим вискам. – Ты снова что-то проверяешь, – догадалась я, и он кивнул. Когда я смотрела на него, меня захлестнула волна чувств, которые меня отпугивали и влекли одновременно. Трудно было понять, то ли они реальны, то ли это очередная иллюзия, в которую меня пыталось втянуть мое тело. Я осознавала, что, по большому счету, Р хороший человек. И эта мысль меня так опечалила, что я даже отвернулась от него. Когда он уснул, я записала в блокноте, где вела учет дням своей задержки: «Биохимическая реакция!» и «Любая близость создана искусственно». Потом написала: «Следи за собой лучше!» И еще: «Будь смелой – и готовься». 17 В супермаркете у меня всегда возникало ощущение безопасности. Даже в детстве я была уверена, что в толпе со мной не может случиться ничего плохого. Мне нравился бодрящий гул кондиционера, яркие сочные цвета при люминесцентном освещении. Супермаркет служил мне напоминанием, что мое сердце не иссохло и не скукожилось. Бананы, яблоки и персики были аккуратно выложены в ящиках на прилавках, и от них поднимался аромат лета. Мне нравилось ходить между рядами, повесив на локоть плетеную корзинку, разглядывая выложенные продукты, поражаясь простоте определения потребностей и их удовлетворения. Соль. Апельсины. Твердый чеддер. В вестибюле стоял банкомат. Всякий раз, приходя в супермаркет, я снимала в банкомате небольшую сумму, чтобы не вызвать подозрений. Дожидаясь, пока мне в ладонь выскочат хрустящие купюры, я держалась спокойно, разглядывая свои ногти, словно скучая и не думая ни о чем другом, а потом, когда возвращалась домой, рассовывала деньги по тайным местам в рюкзаке, в куртке. По привычке я остановилась около винного магазина, с запозданием вспомнив, что больше не могу потакать этой своей слабости. Владелец, заметив меня через стекло, поманил длинной рукой, предлагая зайти. Я была его очень ценным покупателем. – Калла, любовь моя! Я только что получил потрясающее новое божоле! – С этими словами он налил немного вина в картонную кофейную чашку. – Вот попробуй, ты должна! После недолгих колебаний я опрокинула чашку в рот, и он снова ее наполнил. – Просто чудо, правда? Вино на вкус было как дорожная слякоть. – Мило! – сказала я и купила бутылку, которую, вернувшись домой, решила вылить в раковину. Прячься у всех на виду, подумала я про себя. Теперь это твоя проклятая жизнь. В аптеке я собрала все, что мне могло понадобиться в течение месяца, по списку доктора А: микстуры, витамины, темные бутылочки с этикетками, исписанными от руки трудночитаемыми надписями. Воздух в аптеке был прохладный от кондиционера, и, чтобы сохранить равновесие, я оперлась рукой о стеллаж и нагнулась к нижней полке взять там нужное средство. Возникло ощущение, что я распухла от прилива крови, все тело болело. 18 Однажды утром – темно-розовое пятно на ватной прокладке. Розовое пятно на туалетной бумаге. Я сидела на полу в ванной, тихо сжав кулаки. Я досчитала до тысячи, и еще раз до тысячи и приказала себе: «Не выбегай на улицу и не вой». Меня охватила печаль, пока я не взяла себя в руки и не засунула побольше бумажных салфеток в трусики. День продолжался. Я проклинала нехватку веры, вселенскую нестабильность, свою внушаемость и уязвимость перед страхами и мыслями. Я проверяла каждый час. Розовых пятен больше не было. – Так что в любой момент все может закончиться, – сообщила я доктору А. – И что мне надо делать в таком случае? – Ну, масса белобилетных женщин с этим как-то справляются, – ответил он. Интересно, как. – А что, если я этого и заслуживаю? – спросила я, зная, что именно это он и хочет от меня услышать. – Что, если это все из-за того, что я непригодна? Он раскинул руки и потянулся. – Время вышло. У меня следующая пациентка. Оставаясь одна дома, заперев дверь, я прикладывала сцепленные ладони к животу, визуально увеличивая его. Просто посмотреть, говорила я себе. Прошло три бескровных месяца. Не так уж и долго. Мои легкие, моя диафрагма горели от напряжения. Я засовывала подушку под футболку. Просто посмотреть. В ванной я вставала на стул перед зеркалом и видела все свое тело, кроме головы. Меня пугала безрассудность этого поступка – вот так встать на стул, и одно падение могло бы избавить меня от всех проблем. Отчасти мне и хотелось грохнуться со стула на пол, я это говорю совершенно искренне. Я могла бы упасть обратно в свою прежнюю жизнь, думала я, это же как свалиться с кровати среди ночи и избавиться от дурного сна. Но я аккуратно слезала со стула. В нашем местном центре искусств показывали документальный фильм, на который я пошла как-то вечером с Айоной. Но я понятия не имела, что фильм про роды. Легкое напоминание о том, как нам повезло в жизни, если мы вдруг об этом позабудем. Мы видели руки врачей внутри женского тела. Кадры сопровождались не человеческими голосами, а наложенной дорожкой с классической музыкой. «Какая гадость», – выдохнул кто-то сбоку от меня, но в темноте зрительного зала я не разглядела, кто это сказал. Айона протянула мне плитку шоколада, но я отмахнулась. Мой взгляд был прикован к экрану. Эмиссар сидел на стуле у двери позади экрана, вытянув ноги и позевывая. Белая рубашка, темно-синие брюки и пиджак, обычный костюм. Я лишь однажды видела, как эмиссар опрокинул кого-то на землю и уволок куда-то так быстро, что впору было подумать, будто ничего не произошло: все случилось так стремительно, что никто даже не успел отреагировать. И все же я была рада, что на мне мешковатая рубашка. И я заставляла себя отпивать вино из пластиковой чашки, которую мне кто-то дал, несмотря на то что мне было известно про свое состояние. Я слегка омочила губы и крепко сжала их, чтобы они потемнели от вина. Во время фильма мне в голову пришла мысль вылить остаток вина на себя. На экране женщина, широко раскрыв рот, кричала от боли, и этот крик, казалось, не умолкал долгие годы, и хуже всего, этот крик был не слышен, зато были видны влажные недра ее глотки, и потом что-то шевельнулось в обтянутых резиновыми перчатками руках врачей. С нарастающим ужасом я осознала, что та же самая боль жила внутри меня, дожидаясь лишь возможности исторгнуться наружу. Когда в зале зажегся свет, люди стали смотреть на меня и на пролитое на мою одежду вино. – О, с тобой произошла неприятность, – заметила Айона. Она достала из сумочки бумажные салфетки и обтерла ими мою рубашку и джинсы. – Какая же я неловкая! – словно извиняясь, произнесла я. Больше мне никто не помог, и я кое-как вытерла смятыми салфетками винные пятна с бетонного пола. На улице влажная рубашка прилипла холодной пленкой к моей коже. Мы с Айоной шли домой молча. 19 Я предположила, что с Р у нас все закончилось, потому что мы не виделись и не созванивались с того самого вечера, когда он приготовил мне ужин, но я не знала этого наверняка, пока не увидела его в баре однажды вечером после работы. Он сам подошел ко мне. Я все еще привлекала его и возбуждала, и теперь, может быть, даже больше, чем раньше. Взрыв гормонов взбодрил мою кровь. Все мне говорили, что я похорошела в последнее время.