– Гоша, ты куда? – Не всё ещё сегодня раздолбал? – Я хотел на новенького посмотреть… – Дятел, а вот нафига? – Гош, да оставь ты его в покое. – Ну, мне интересно. – Сиди уже… – Надо будет – сами разберёмся. Макс, давай ты до полуночи подежуришь, а я до утра? Или наоборот. Стемнело, а дождь всё шёл, не прекращался. Все разбрелись спать или делать вид, что спят. Максим сел с гитарой в коридоре, прислонился к дверному косяку. Рассматривал своё отражение в тёмном стекле галереи. Тренькал на одной струне. Звук метался по дому. Дольке он напоминал крики чаек. Бабушка говорила, чайки – это души погибших моряков. И поэтому у них на крыльях чёрные траурные повязки. Долька не любит, когда чайки орут. И когда Максим вот так гитару мучает. Она не выдержала: – Ну, что ты их дёргаешь, как кота за хвост? Глупо же. – На себя посмотри. Бегаешь за ним, как дура, – Максим потянул струну. Гитара охнула, ей было больно. Они сидели вплотную, касались друг друга плечами, коленями. – Макс, знаешь, как мне фигово было, когда мы сюда попали? Тихо, как в гробу, планетка пустая. Ты мрачный, на меня вообще не смотришь. Вене обратно пора, а я в него вцепилась, как мартышка. И не знаю, чего больше боюсь – с тобой вдвоём оставаться или того, что чужая планета… – Ну, теперь-то не боишься? – Не перебивай. Ты куда-то свалил, а меня Веня спрашивает: «Сколько лет было Адаму и Еве, когда они оказались на Земле?» И я говорю не задумываясь: «Шестнадцать». И всё, перестала бояться. Потому что они были как мы. Максим поморщился. Долька подождала, потом спросила: – А ты себя в первый день помнишь? – Нет, – Максим снял с колен гитару. Поставил её вертикально, между собой и Долькой. Щит. Ограждение. – Тогда я тебя тоже не помню… В окна галереи лупил дождь. Капли звенели о жестяной подоконник – будто с неба мелочь просыпали. – Знаешь, почему меня Долорес зовут? Дед захотел. У него одноклассницу так звали. Она была настоящая испанка, дочь революционеров. Она потом из Союза уехала. Дед её всю жизнь любил. Думал, дочку так назовёт. А у него сын родился. Мой папа. И тогда дед… – А ты знаешь, как «Долорес» с испанского переводится? – перебил Максим. – Вообще-то «боль», «беда»… А виа Долороза – это улица, по которой Иисус с крестом на Голгофу шёл. – Вот видишь. Меня на самом деле Беда зовут. Вы все – Долька, Долька… А я – Тяжкая Доля… Макс вскочил, взвалил гитару себе на спину. Сделал вид, что бредёт, изнемогая под тяжестью. – Кто ещё дурак-то? – спросила Долька. – Как дитя малое. – Да тебе же нравятся дети малые, – огрызнулся Макс. – Весь этот детсад. Кашу варила, деток кормила. Так и будешь им всю жизнь коленки штопать? – Ага. Всю вечность. И штопать, и спать укладывать. – Эксперимент века! Операция «Детки на планетке»! – А какие варианты? – Рапорт написать не хочешь? Раскаялась, осознала, отработала… Восстановите в той же должности. Что, трудно? Долька не дослушала, прижала ладони к ушам, мотнула головой. Сказала твёрдо: – Да, трудно. А вдруг я ещё хуже сделаю? – Ну, сделаешь и сделаешь. Все мы люди, все мы ошибаемся… Переделаешь потом. Первый раз, что ли? – Не первый. И ты никогда не ошибался. И… Она хотела сказать – то важное, про что они уже спорили. Но Макс отошёл к окну, перекинул ноги через подоконник. В свете лампы сосна за окном была красивой, трещинки на коре напоминали иероглифы. А белки ночью спали. Конечно, был и другой вариант. Когда Долька сказала, что больше не может на вылеты, ей предложили решение, предусмотренное программой. Хочешь выйти из эксперимента – выходи. Тебя вернут в твою реальность, на то же место, откуда взяли. Во время перемещения очищается ментальный канал, пребывание на планетке стирается из памяти. И ты продолжаешь жить с того же места, как ни в чём не бывало. Но для Долькиной личной реальности слово «жить» неприменимо. Поэтому – детки на планетке, без вариантов. 4 Из всего, что Женьке говорили в тот день, он запомнил только одно: на вопрос ему не ответили. Пал Палыч долго молчал, а когда вроде собрался что-то сказать – вдруг замигал свет и комната вся как будто завибрировала. Лохматый Макс сразу вскочил, сказал Женьке: – В рабочем порядке. Давай в темпе, – и, мотнув головой, пошёл куда-то в угол. Женька увидел, что у Макса футболка на спине была в велосипедной смазке, сбоку цепь чётко отпечаталась. Может, он чинил велосипед, когда его сюда позвали? Там в углу оказалась другая дверь, низкая, металлическая. Женька её заметил, только когда Макс открыл. За дверью была чернота. Потянуло тёплым чужим воздухом. – Ты же главное понял? – спросил Макс. – Руку давай. Женька машинально подал руку. Макс дёрнул его к себе, подхватил – ловко, привычно, будто сто раз так делал, и внезапно прыгнул в тёмную пустоту. …Кроме Женьки, тут было ещё восемь человек. Самый громкий – кажется, Гошка, потом большой Юрка, молчаливые близнецы Сашка и Серый… Один из них заикался, но кто именно – Женька сразу не запомнил. Девчонки ещё были, Ирка и Людочка. И Долорес – самая старшая, невысокая, аккуратная, голос как у взрослой. Но все звали её Долькой, как маленькую. Женька не успел испугаться, когда Макс выпрыгнул с ним из кабинета Пал Палыча. Точнее, уже не было сил лишний раз пугаться. И так слишком много всего. Макс и Долька сказали, что это такая планетка. Ну, искусственная планета, небольшая. И все они тут живут. Эксперимент, как и говорил Пал Палыч. То, что показали Женьке, было похоже на летний лагерь. Дом – двухэтажный, не очень большой. Не как школа, нормальный. Наверху десять окон, внизу шестнадцать, Женька сосчитал автоматически. Ещё заметил, что везде занавески разные, в каждом окне свои. В школах так не бывает. Крыша оранжевая, яркая. Может, она такой яркой выглядит, потому что небо слишком синее? На втором этаже балкон, возле него сосна. Так близко, что кажется, сосна – тоже часть дома. Тут вообще сосен было много. Высоченные. На одной, в развилке, торчал велосипедный руль, на другой, высоко в ветвях, блестело колесо. Непонятно, как его туда закинули. Женька сначала думал, Макс с Долькой его разыгрывают. Какая ещё искусственная планета? Как её можно всю обойти за день? Максим сказал: – Садись на велик и проверяй. К утру вернёшься. – Ага, конечно. Вот сейчас меня отсюда выпустят! Максим пожал плечами: – Кому ты тут нужен, кроме нас? Гуляй на все четыре стороны. Женька переспросил у Дольки. Она ответила, что гулять можно сколько влезет. Сразу повела его за велосипедом. Даже не узнала, умеет ли Женька кататься. Гараж был в подвале – огромный. Там стояло велосипедов сто. Самые разные. Горные, гоночные, обычные. Долька спокойно сказала: – Бери любой, какой на тебя смотрит. У Женьки дома так дед говорил, про пирожки и апельсины. «Какой на тебя смотрит». И тут до Женьки дошло: это на самом деле. И дом, и те, кто в нём живёт. Ему тут про всё рассказывали так, будто это игра, типа «Зарницы». А это просто такая жизнь. Другая жизнь – не то вместо прожитой, не то вместо смерти. Когда Пал Палыч объяснял про НИИ, Женька воспринимал это как условия задачи. «Из пункта А в пункт Б вышел поезд». Если Женька решал про поезд, он про цифры думал, а не про запах тепловоза, например. Не отвлекался на детали. Но в гараже Женька увидел ряды велосипедов и вспомнил про коробки с прожитыми днями. Поверил, что это правда. Что он успел вырасти, умер, попал сюда. Женька произнёс шёпотом: – Я, наверное, потом покатаюсь.