Мирослава расхохоталась и спросила: – Тебе помочь на кухне? – Нет уж, спасибо, – посмотрел он на неё сурово, намекая взглядом на её нулевые кулинарные способности. – Кто бы спорил, – беспечно отозвалась она. Ближе к вечеру Морис позвонил Шуре, и пока Миндаугас перечислял блюда, которые будут на столе, Наполеонов истекал слюной, а потом, не выдержав, жалобно воскликнул: – Прекрати измываться над человеком! – Разве я измываюсь? – удивился Миндаугас. – Ладно уж, так и быть, приеду вечером, – заявил Наполеонов и отключился. Примчался он раньше назначенного срока и страдал только от того, что не сможет запихнуть в себя всё и сразу. Опасаясь, как бы их друга не постигла судьба Ивана Андреевича Крылова, хозяева ближе к концу ужина принялись убирать еду со стола. – У, жмоты, – протянул Наполеонов, довольно поглаживая живот. Когда сиреневые сумерки принялись нежно обволакивать сад, Наполеонов потребовал гитару. – А сейчас, – торжественно произнёс Шура, – песня Трубадура! – Он покосился на Мирославу и внёс поправку: – Вернее, Трубадурши. Ненаглядный мой затворник! Я приду к тебе во вторник, Постучу. Откроешь дверь, Тихо спросишь – что теперь? Чувства больше не скрывая, Я скажу – люблю тебя я! Погляжу в твои глаза. Ты мне скажешь – так нельзя! Приходить и уходить! Что мешает вместе жить? Что мешает, я не знаю, Но тебе я обещаю, Что подумаю всерьёз И до первых летних гроз В милом домике твоём Мы поселимся вдвоём. Посветлеешь вмиг от счастья, Заключишь меня в объятья. Ничего другого нам И не надо трам-пам-пам. – Мне больше всего понравилось трам-пам-пам, – прокомментировала Мирослава. Морис кивнул с самым серьёзным видом: – Мне тоже. – Не придирайтесь, – ласково улыбнулся Шура и подумал о том, что завтра – воскресенье, а это значит, что у него впереди уйма времени, чтобы съесть всё то, что хозяева спрятали в холодильник и в буфет.