— Да я в последний год на фабрике десять рублей в месяц зарабатывала, — завидовала и Максимовна. У меня был большой длинный ремень с тяжелой медной пряжкой. Все мальчики завидовали этому ремню. При встрече с «клопами» и во всех решительных случаях я накручивал конец ремня на руку и наступал. Этим ремнем я никого никогда не ударил, но «клопы», только увидя этот ремень, убегали от меня без оглядки. Никогда и ничего я не скрывал от мамы, и, наверное, поэтому она сказала мне: — Такую страсть надевать туда не годится. — И купила мне синенький поясок с кисточками. Наконец наступил следующий день, и мы с Колькой в свежих рубашках, причесанные, с белыми носовыми платочками в карманах, отправились на елку. — Молодцы, настоящие молодцы! — провожая нас, сказал Уткин. — Только пальтишки-то у вас лохматые. — Ничего, чай, пальтишки-то снимут там, — заступилась за нас Максимовна. У калитки нас встретил сторож, рыжий старик. — Проходите, проходите, ребята. Вот налево, только ноги отряхните хорошенько, — ласково сказал он. В большой светлой прихожей было тепло. Из-за дверей доносился шум, говор и долетали звуки рояля. — Раздевайтесь, мальчики, — сказала нам молодая красивая горничная в белом передничке. — Положите пальто вот сюда, — и указала на груду детских пальтишек, уже лежавших у вешалки на блестящем паркетном полу. Мы засунули шапки в рукава пальтишек и положили их в общую груду. Рядом на большой вешалке висели мужские и женские пальто, и мы догадались, что гостей на елке уже много. — Мальчики, проходите сюда, проходите, милые, — воскликнула высокая полная барыня, незаметно подошедшая к нам в узком, блестящем платье до самого пола. Она повела нас по коридору, ввела в большой полутемный зал, велела сесть на стулья в уголке и сказала таинственно: — Сидите здесь и ждите. Оставшись одни, мы с Колькой осмотрелись. В зале на стенах висели большие картины. Передняя часть зала была отделена занавеской, и мы догадались, что там и стоит елка. На стульях и креслах, составленных в зале рядами, сидели так же тихо, как мы, еще несколько девочек и мальчиков. Издалека, из других комнат, долетал смех. К нам в двери зала заглядывали то старики, то старухи. Наконец свет за занавеской вспыхнул ярче. — Можно начинать, — сказал кто-то, и занавеска отодвинулась. Большая елка была так красива, что сначала даже стало больно глазам. По левую сторону елки сидели хозяева: барыни, важные старики и нарядные старухи, а по правую были разложены подарки. Из длинных раскрытых коробок на нас смотрели большие куклы, лежали два барабана, возвышалась большая пачка шерстяных рубашек. Под елкой стояли маленькие белые валенки и лежало несколько пар коньков вместе с новыми черными и желтыми сапогами. Неожиданно раскрылась боковая дверь, и к елке побежали зайцы, лисицы, медведи, петухи, гуси — переодетые дети наших хозяев. Они запрыгали вокруг елки, заплясали. В другой комнате кто-то заиграл на рояле, и неуклюжий медведь пошел плясать с маленькой белочкой, в которой я узнал девочку, так хорошо кружившуюся на коньках. После плясок стали показывать, как зимой стрекоза пришла к муравью просить обогреть ее. Нам с Колькой все это было известно и даже противно было глядеть, как девчонка с тоненькими крылышками за плечами — «стрекоза» — стала плясать. Мы с Колькой смотрели на елку, на танцы, но все наши мысли невольно устремлялись к конькам и сапогам. Ведь они стоили так дорого, что мы могли только мечтать о них. Наконец все представление окончилось, и началась раздача подарков. Седой старик в золотых очках и старушка в черном платье сели на стулья у елки, а барыня в голубом платье подвела к елке какую-то девочку и спросила: — Что ты хочешь? Девочка выбрала куклу, старуха погладила ее по голове и еще дала в придачу красные рукавички. В это время два гимназиста подошли с другой стороны, не спрашивая разрешения, взяли по паре коньков и ушли. У меня словно что-то оборвалось в груди. — Коля, пойдем туда. Ведь видишь! — требовал я, но Колька больно ударил меня локтем. Следующую пару коньков отдали незнакомому мальчишке, и мы слышали, как старик сказал: — Ничего, что сапоги велики, подрастешь. Так раздавали подарки, и мы с Колькой ждали, когда дадут нам. — На вот тебе и шерстяные чулочки, — старуха дала мальчику и чулки. Теперь под елкой оставалась только одна пара коньков. — Ну вот! — шепнул я Кольке. Но в это время к елке подошел еще один большой гимназист, и, шепнув что-то старухе, взял их и вышел из зала. Колька побледнел, встал и молча направился в прихожую. — Коля, Коля! — пытался я остановить его, но он уже кричал горничной у вешалки: — Отдай пальто! — Сейчас нельзя уходить, нельзя! Сейчас будем кофе пить с пирожным, с конфетами, — успокаивала его горничная. — Сама пей! — кричал Колька и рвал у нее из рук пальто. — Отдайте и мне! — закричал и я. — Чьи они? Кто им билеты дал? — спросила подбежавшая молодая барыня, пытаясь успокоить Кольку. Но он, рассвирепев, кричал одно и то же: — Уйди! Уйди! — и отталкивал обеих женщин. — Отдайте! Пусть уходит! — приказала барыня и сказала, обратившись уже ко всем хозяевам, сбежавшимся в прихожую: — Посмотрите, ведь это же настоящие звери! — Сами звери! — крикнул Колька и выбежал на улицу, хлопнув дверью. Дома на кухне я все рассказал маме и жильцам и думал, что они будут жалеть нас с Колькой, но ошибся. Уткин курил, кашлял и, давясь табачным дымом, смеялся. — Вишь, как вас угостили господа почтенные! — Они нахальные. Сами пригласили и сами обобрали всё, — улыбнулась и мама. — А я скажу, — еще мало вам. Прутом бы вас хорошенько, чтобы в другой раз к ним на поклон не ходили! — Максимовна прошамкала своим беззубым ртом и тоже засмеялась тоненьким голоском. Так кончилась наша елка. К щели в заборе на Цветочной улице мы с Колькой больше не подходили. * * * В первом этаже нашего дома жил одинокий кузнец Еремин. Суровый на вид, небольшого роста, очень широкий в плечах, Еремин на самом деле был добродушно спокойным, как и все очень сильные люди. Мы, ребятишки, звали его «дядя Ерема», а взрослые — Еремушкой. Придя с работы, вымывшись, дядя Ерема выходил во двор в чистой рубашке, садился на скамеечке у стены и начинал тихонько попискивать на маленькой гармошке-тальянке. Жильцы выглядывали из окон, садились на подоконники, и мы, ребятишки, тоже теснились к скамеечке. После забастовки на заводе Речкина некоторых рабочих стали вызывать в жандармское управление. Вызвали и кузнеца Еремина. В жандармском управлении, видя перед собой человека пожилого, степенного, полковник охранки обратился к Еремушке довольно любезно: — Расскажи, пожалуйста, как это вдруг ни с того ни с сего у вас на заводе лопнули трубы и вода хлынула к вам в кузницу? — Не могу знать! — ответил Еремушка. — Как же так, все знают, что свинцовые трубы перерублены топором, и я знаю, а вот ты работаешь там, а этого не знаешь? — Не могу знать. В эти дела не касался! — подтвердил Еремушка. — А если бы знал, сказал бы? — поинтересовался полковник.