«Я слушаю, а не цитирую. Это справочная информация. Что бы вы ни имели в виду, мне все равно придется проверить». «Я имею в виду, мистер Коул, что у вас могут возникнуть проблемы с проверкой чего-либо. Возможно, вам даже не разрешат въезд в страну». Он становился немного резким. «Это шанс, которым должен воспользоваться любой журналист, когда его редактор скажет: уходите». «Старый. Я уверен, что это так. Но сейчас не будет никакого дружелюбия к американцам, особенно к тем, кто задает вопросы». «Что ж, если я собираюсь получить сомнительную честь быть вышвырнутым из этого места до того, как я попаду туда, я постараюсь говорить мягко», — сказал я. «Вы знаете, конечно, о смерти нашего посла?» «Конечно, но для людей это ничего не значит. Они думают только о смерти своего лидера. Вы видите связь между ними? Что ж», — он глубоко вздохнул и вздохнул, человек, который неохотно принял решение — «Послушайте, я скажу еще кое-что, и хватит этого интервью. В последние месяцы в страну приезжало несколько человек. Я знаю их взгляд, потому что видел их в других местах. Партизаны, наемники, коммандос — что угодно — несколько человек приезжают одновременно, не остаются в Ламане, уезжают в деревню. Я вижу их в деревнях. Почему такие люди должны приезжать в это место? Я спрашиваю себя. Здесь ничего нет. Кто им платит? Не Менданике. Так что, может быть, они туристы в отпуске, сидят в кафе, любуясь видом. Вы сами понимаете, мистер газетчик. Финиш». Он поставил точку, развел руками. «Теперь вы меня извините. Мне нужно отдохнуть». Он откинул голову, откинул сиденье и заснул. Его позиция заключалась в том, что человек хотел поговорить, но неохотно делал это, становясь все более неохотным по мере того, как он продолжал, пока он не достиг точки, когда он был расстроен и недоволен своей откровенностью с неизвестным журналистом. Либо он слишком много говорил, либо он был хорошим актером. В любом случае не было необходимости рассказывать мне о притоке, если он так не считал. Коммандос украли ядерное оружие, и хотя Ближний Восток от Касабланки до Южного Йемена был полон ими, это могло быть зацепкой. Когда хороший доктор проснулся, то после дремоты он был в лучшем настроении. У нас оставалось около часа, и я посоветовал ему рассказать о своих сельскохозяйственных проектах. Он провел большую часть своей жизни в Африке. У него был отец-бельгиец — не голландец — он учился в Лувенском университете, но после этого его жизнь была посвящена продовольственным проблемам Темного континента. Когда пилот начал снижение, ван дер Меер переключился с рассказа мне о мировой катастрофе распространения засухи на пристегивание ремня безопасности. «Увы мой друг, — сказал он, — обычаи здесь никогда не бывают легкими. Для вас в это время это может быть очень сложно. Останьтесь со мной. Я сделаю вас писателем ФАО, как это?» «Я бы не хотел доставить тебе неприятностей». Он фыркнул. «Для меня не проблема. Они знают меня достаточно хорошо». Это было похоже на возможность. Если бы это было что-то еще, я бы выяснил почему. «Я ценю предложение», — сказал я. «Я пойду за тобой». «Я полагаю, вы не говорите по-арабски?» Всегда есть преимущество в том, чтобы приглушить язык враждебной страны. «Это не один из моих талантов», — сказал я. «Хммм.» Он понтификом кивнул. «А как насчет французского?» «Un peu.» «Что ж, используйте это как можно лучше, если вас будут спрашивать, и вас будут допрашивать». Он закатил глаза. «Я попробую», — сказал я, гадая, смогу ли я под обложкой журналиста написать статью о том, почему «освобожденная» элита бывших французских владений предпочитает говорить по-французски как символ статуса, а не на своем родном языке. Глава 4 Город Ламана расположен на краю древней гавани в форме полумесяца, построенной еще до того, как римляне изгнали карфагенян. Мы пролетели над ним и над пыльным мегаполисом внизу. Он не сильно вырос с моей последней остановки. «Ты был здесь раньше?» — спросил доктор. «Я ожидал, что Ламана будет больше». Я сказал, подразумевая, что нет. «У него должна быть причина для роста. Римские руины в Портариосе когда-то были туристической достопримечательностью. Может, если мы обнаружим нефть, кто знает». Терминал аэропорта Ламаны представлял собой типичное квадратное здание желтоватого цвета с прилегающими крыльями. Отдельно от него стояла единственный большой ангар с высокой сводчатой ​​крышей. Кроме нашего, других самолетов на линии полета не было. На линии полета был взвод пехоты в бело-голубых клетчатых куфиях в качестве головных уборов. Они были оснащены бельгийскими автоматами FN 7.65 и подкреплены полдюжиной удобно размещенных французских боевых машин Panhard AML. Отделение взвода было растянуто вдоль раскаленного солнцем асфальта. Мы прошли мимо них, направляясь к таможенному крылу терминала. Одна стюардесса вела парад, другая замыкала. Помогая доктору справиться с перегрузкой, я заметил, что отряд выглядел неряшливо, без выправки и лоска, только угрюмые взгляды. «Мне это не нравится», — пробормотал доктор. «Может, переворот уже есть». Доуан — «таможня» — в любом государстве третьего или четвертого мира — дело затяжное. Это один из способов поквитаться. Это также снижает безработицу. Дайте мужчине форму, скажите ему, что он начальник, и вам не придется платить ему много, чтобы он оставался на работе. Но тут добавились два новых фактора — возмущение потерей лидера и неуверенность. Результатом стало напряжение и чувство страха среди вновь прибывших. Я чувствовал его запах в зловонном безвоздушном сарае, служившем для приветствия прибывших. Очередь двигалась с заданной медленностью, путешественник должен был предъявить карту отстранения, паспорт и карту иммунизации на отдельных станциях, где находились инспекторы, стремящиеся вызвать неприятности и задержку. Впереди раздался гневный голос перебранки между тремя французами и следователями. Трио из Парижа не робели; они были мудры в игре. Когда подошла очередь ван дер Меера, он поприветствовал офицера за стойкой по-арабски — как давно потерянного брата. Брат уклончиво хмыкнул в ответ и махнул тяжелой рукой. Когда я подошел к прилавку, доктор переключился на французский язык для меня. «Этот человек — друг. Он приехал из Рима, чтобы писать об экспериментальных фермах». Чиновник с толстой шеей и квадратным лицом помахал доктору и сосредоточился на моих бумагах. Когда он увидел паспорт, он вскинул голову и уставился на меня с гневным удовлетворением. «Американец!» он выплюнул это по-английски, грязное слово. А потом прорычал по-арабски: «Зачем ты сюда приехал?» «C'est dommage, M'sieu. Je ne comprend pas», — сказал я, глядя ему в грязные глаза. «Raison! Raison!» — крикнул он, привлекая внимание. «Porquoi êtes-vous ici?» А затем по-арабски «Сын навозоеда». «Как ваш знаменитый доктор». Ван дер Меер сказал: «Я придерживался французов. Я здесь, чтобы доложить о том, чего вы добились, превратив пустыню в плодородную землю. Это хорошие новости, о которых следует сообщать везде. Вы не согласны, мсье майор?» Это его немного отодвинуло. Повышение звания с младшего лейтенанта не повредило. Это вызвало кряхтение. «Это вещь, которой можно гордиться». Я достал портсигар и протянул ему. «Вам повезло, что у вас есть такой человек, как доктор». Я улыбнулся ван дер Мееру, который стоял в очереди у следующей стойки и озабоченно смотрел на нас через плечо. Недавно получивший звание майор снова крякнул, беря сигарету, впечатленный золотыми инициалами. Я держал зажигалку. «Как долго вы планируете оставаться здесь?» — прорычал он, изучая мою визу, подделанную AX. «Неделя, ин-Шалах». «Нет, не по воле Аллаха, а по воле Мустафы». Он выдохнул облако дыма, указывая на себя. «Если хотите, я помещу вас в статью, которую собираюсь написать. Майор Мустафа, который приветствовал меня и дал мне возможность рассказать другим о великих делах, которые вы здесь делаете». Я сделал большой жест. Если он знал, что это обман, он понимал, что лучше не показывать этого. Я говорил достаточно громко, чтобы меня слышали все остальные инспекторы. У арабов сухое чувство юмора. Они не любят ничего лучше, чем видеть, как смеются над крикунами среди них. Я чувствовал, что по крайней мере некоторым не нравился Мустафа. На самом деле, с ним было намного легче играть, чем с форелью. Пройдя мимо него, проверка и штамповка стали более рутинными. Обыск багажа был тщательным, но недостаточно тщательным, чтобы побеспокоить Вильгельмину и Хьюго. Я только дважды слышал, что меня называли «грязным американским шпионом». К тому времени, когда мой чемодан и сумка были награждены белым мелом допуска, я чувствовал себя как дома. Ван дер Меер ждал меня, и когда мы вышли из душного сарая, два британца, не говорившие ни по-французски, ни по-арабски, ругались с Мустафой. Носильщик бросил наш багаж в багажник старинного шевроле. Врач раздал бакшиш, и с благословения Аллаха мы поднялись на борт. «Вы остановились во дворце Ламана?» Мой хозяин сильно вспотел. «Да.» Я осмотрел сцену. Терминал спереди выглядел более человечным. Это была круговая дорога с выступающей стрелой для движения вешалки и гравийной дорогой, ведущей через Джебель к миражу озер. В жарком тумане на юге изломанные холмы были выше, продуваемые ветром, выжженные солнцем. Жесткое голубое небо было беспощадным излучателем солнца. «Вы не найдете, что он соответствует своему названию… дворец». Врач вздохнул, откинувшись на спинку кресла, дав водителю инструкции. «Но это лучшее, что может предложить Ламана». «Я хочу поблагодарить вас за вашу помощь». Я тоже сидел, пока водитель попытался протолкнуть педаль акселератора через пол, прежде чем он завершил поворот, чтобы съехать с дороги. У доктора этого терпения не было. «Притормози, шестой сын погонщика верблюдов!» Он проревел по-арабски. «Притормози, или я сообщу о тебе службе безопасности!» Водитель удивленно взглянул в зеркало, приподнял ногу и надулся. «Ах, это уже слишком». Ван дер Меер вытер лицо платком. «Все это так глупо, такая расточительность. Я хвалю тебя за то, как ты вел себя. У тебя был хороший французский». «Могло быть и хуже. Они могли забрать мой паспорт». «Они заберут его в отеле, и Бог знает, когда вы его вернете». «Вы знаете, может быть, я выйду и напишу статью о вашей работе. Где я могу вас найти?» «Для меня будет честью.» Он звучал так, как будто он серьезно. «Если бы я останавливался в городе, я бы пригласил вас быть моим гостем. Но я должен поехать в Пакар. У нас там есть станция, где мы выращиваем сою и хлопок. Я должен вернуться завтра. Почему бы вам не взять мою карточку? Если вы все еще здесь, позвоните мне. Я проведу вас к основному направлению нашей работы, и вы можете спросить меня, что вам нравится». «Если я не в тюрьме или меня не выгнали, мы попробуем, доктор. Как вы думаете, уже произошел государственный переворот?» Ван дер Меер обратился к водителю: «В городе все тихо?» «Солдаты и танки, но все тихо». «Подождите, пока у них похороны. На вашем месте, мистер Коул, я бы в то время не ходил с улицы. Вообще-то, почему бы вам не пойти со мной сейчас? Пока все не утихнет». «Спасибо, но я боюсь, что пресса не станет ждать, даже на похоронах». Из-за жалоб на плохо используемый двигатель я услышал новый звук. Я оглянулся. Сквозь серый экран нашей пыли быстро приближалась другая машина. Это была двухполосная дорога. я знал, что если бы встречный водитель хотел обойти, он бы уже свернул на полосу для обгона. На инструктаж не было времени. Я перебрался через сиденье, сбил водителя с руля, тяжело вытащил «Шевроле» вправо, а затем влево. Я изо всех сил старался оставаться на дороге, пока сыпался гравий и визжал резина. Раздался единственный ломающий лязг металла о металл, когда мимо пролетела другая машина. Он ехал слишком быстро, чтобы тормозить и разъехаться. Не было возможности взглянуть на него, и, пройдя мимо, он не замедлил движения. Шофер начал в ярости выть, словно призывая верующих к молитве. Звуковая дорожка Ван дер Меера, казалось, застряла в канавке. «Мое слово! Мое ​​слово!» было все, что получилось. Я вернул руль водителю, чувствуя себя лучше, надеясь, что близкий промах был признаком чего-то большего, чем кто-то в убийственной спешке.