Мы проболтали всю ночь. Я пытался отвлечь Лейлу от невеселых дум, старался развеселить ее. Джуй держалась молодцом. Наш маленький Ручеек старался не показывать своей грусти и тревоги. Но глаза ее выдавали. В синих бездонных глазах ее блестели крохотные слезинки. Несмотря ни на что, она все-таки оставалась ребенком. Я проводил ее до таможенного терминала. Лейла старательно прятала от меня свои глаза. У самой таможни она неожиданно кинулась мне на плечи. Целую вечность не отпускала, прижимаясь все ближе и ближе. И что-то шептала на незнакомом мне языке. Потом сказала несколько слов по-английски: – Только обязательно вернись. Не умирай. У меня нет никого ближе тебя и папы. И по-русски: – Я не плачу, Серь-ожа. – Я знаю, Лейла. Знаю. Тебе пора. Доброго пути, Джуй. Она подняла свою голову, поцеловала меня в щеку и, стремительно отвернувшись, пошла к таможенникам. Я долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за перегородкой: – До свидания, Лейла. Пусть у тебя все сложится, милый Ручеек. В твоей новой жизни. Пусть у тебя все сложится, Джуй. Да, впереди у Лейлы была полная неопределенность. В моей жизни все было куда как проще. Через полтора месяца я должен был вернуться в Афганистан. Там меня ждала работа, ждал Шафи. А пока впереди был отпуск. Славное время, когда можно было ни о чем не думать. Ничего не бояться. И не ждать выстрела в спину. Как все-таки здорово возвращаться домой. Домой! Туда, где нет войны. Где не стреляют. Как все-таки здорово! Первые два дня были совершенно сказочными. Я только что вернулся от родителей, встретился с сестрой и племянниками. Как все-таки здорово, когда тебя ждут! Настроение было замечательным. Первое легкое разочарование ждало меня недалеко от дома. На трамвайной остановке. Выглядело оно совсем неказисто. А как иначе могут выглядеть два не слишком крепкого телосложения, но зато крепко подвыпивших мужика? От них за версту несло водкой и свежими идеями. Сначала их заинтересовала моя шапка. Затем интерес к ней пропал. Появился интерес ко мне. Чем-то я им явно не понравился. Не понравился мой загар. Краем уха я слышал только обрывки их разговора: – Скукотища!.. Давай-ка врежем этому пижону что ли… А чо он здесь стоит? Последняя идея, похоже, их действительно заинтересовала. Нетвердой походкой они направились в мою сторону: – Эй, мужик… У меня не было ни времени, ни желания их выслушивать. Я снова был на войне. Передо мною был враг. А дальше что-то произошло. Словно на мгновение кто-то выключил мое сознание. Я даже не помню, как встретил их неловкие попытки ударить. Просто теперь они лежали на асфальте. А я бил их ногами. По корпусу, по рукам, ногам, голове. Бил равнодушно, отрешенно от всего. Они визжали от боли. Но я ничего не слышал. Через мгновение я пришел в себя. – Что я делаю?! До меня стало доходить, что нужно остановиться. Что здесь нет врагов. Есть только выпившие мужики. И они ни в чем не виноваты. Мне стало страшно. Ведь целое мгновение я не контролировал себя, свои поступки и действия. А они были не столь безобидны, как хотелось бы. Ведь я мог их убить. Я дождался своего трамвая. Уходя, наклонился к мужикам. – Бросайте пить. До добра водка никого не доводила. Мужики испуганно кивнули в ответ. Хмель из них, похоже, как ветром сдуло. Ну вот, обломал мужикам весь кайф. Я проехал всего одну остановку. До метро можно было дойти и пешком, но мне так хотелось прокатиться на трамвае! Сто лет на нем не катался. На метро, правда, тоже. Но метро мне все равно было сегодня не миновать. Возможно, был час пик. Хотя время было довольно позднее. Но народу в трамвае оказалось больше, чем людей. Скорее всего, просто давно не было трамвая. Меня прижали, сдавили, растерзали. Радовало только одно: вокруг были очень красивые девушки. Но они были слишком близко. Так близко, что я, как честный человек, после такой поездки должен был на них жениться. Меня спасло только одно обстоятельство. Их было слишком много. По действующему законодательству, я не мог жениться на всех. Одновременно. Только по очереди. Я слишком плохо знал местные трамвайные законы. Кто имел в этой очереди приоритеты, преимущества. Кто мог пройти без очереди. И согласятся ли остальные подождать, когда я освобожусь от предыдущего брака? Судя по всему, девчата согласны были даже подождать. Но я не мог пойти на это. Это было несправедливо. Жениться, так на всех. Я был сторонником равных прав. Для всех девушек этого трамвая. Так, в размышлениях о равных правах, я проехал одну остановку. Мило улыбнулся на прощание своим несостоявшимся невестам. Целоваться на прощание мы не стали. А жаль! Спустился в метро. Через полчаса я был на станции метро «Аэропорт». Я приехал в гости к Сан Санычу. Александру Александровичу Щелокову. Журналисту, писателю, разведчику. И просто хорошему человеку. Его жена, Лидия Андреевна, напоила нас чаем с вишневым вареньем. Сан Саныч показал свои новые приобретения. Кроме всего прочего он был еще и страстным нумизматом. Его коллекция монет была одной из лучших в Союзе. Несколько старинных афгани, привезенных мною, были приняты им с восторгом. Все важные разговоры были отложены на потом. Когда это потом наступило, я узнал что после Афганистана мне предложено съездить в командировку в одну из центрально-американских стран. Вместе со студенческим стройотрядом. Для оказания помощи законному правительству в уборке урожая кофейных зерен. Студенты в стройотряде были все «наши», в основном выпускники рязанского училища воздушно-десантных войск. Мне было только непонятно кое-что из технологии уборки кофейных зерен. То ли мы должны были в процессе этой уборки поддержать законное правительство этой страны. То ли сменить. Если не ошибаюсь, там недавно произошла очередная революция. И разобраться, какое правительство законное, а какое нет, без ста граммов, было просто невозможно. Но это было не столь важно. Думаю, что такие мелочи нам должны были объяснить позднее. Поэтому и не задавал лишних вопросов. Сама идея поездки мне, безусловно, понравилась. Пока молодой, нужно обязательно покататься по свету. Тем более если Управление за все платит. За билеты и питание. В том числе за оружие и боеприпасы. Необходимые для уборки кофейных зерен. На следующий вечер я пил чай у Маргариты Ивановны Артюхиной. Она просила встретиться с ее знакомым, подполковником запаса Дьяченко Борисом Дмитриевичем. Борис Дмитриевич работал в «Полевой почте» радиостанции «Юность». И хотел записать кое-что из моих стихов. Мы снова пили чай. Затем Борис Дмитриевич долго налаживал свою аппаратуру. А затем мы еще дольше говорили об Афганистане, о моих ребятах. Потом я читал свои стихи: Чудес не бывает Ночь укроет неслышно колючие ели Серебром самой чистой февральской метели. Серебром самой высшей проверенной пробы, Белым снегом пушистым укроет все тропы. Ночь-кудесница тихо разрисует все окна. В белый иней оденет седые березы. В белый иней оденет легко и свободно. Не страшны им отныне будут злые морозы. Ты проснешься, а рядом за окном темно-синим На снегу пламенеют гроздья алой рябины. Снегири, словно франты, сидят чинно и важно. Словно в сказке волшебной, но забытой когда-то. Ты проснешься, и рядом ты увидишь такое, Что не сразу поверишь в это чудо земное. Мы ведь с детства все знаем, что чудес не бывает. Только разве не чудо то, что нас окружает?! Мы вспоминали о Прибалтике. О моей последней экспедиции со студентами из калининградского университета. (Мы составляли карту памятников архитектуры пятнадцатого-шестнадцатого веков.) А еще старинный костел при калининградской филармонии. И концерт органной музыки, посвященный трехсотлетию со дня рождения Иоганна Себастьяна Баха. Тогда я написал эти строки: В костеле пел орган В безмолвно притихшем костеле Вдали от мирской суеты Старик-органист говорил, словно с Богом. С одной лишь тобой говорил. Орган трепетал, словно скрипка. И плакал, как старый рояль. Рыдал и смеялся. И тихо О вечной любви ей шептал. О том, что разлука не вечна. Что люди для встреч рождены. Что счастье порой быстротечно. И все ж мы достойны любви. Красивая добрая сказка Звучала в безмолвии слов. О том, что совсем не напрасно Мы верим, надеемся, ждем. Борис Дмитриевич говорит, что передача с моими стихами выйдет в эфир 8 марта. Верится в это с трудом. Точнее, мне это просто безразлично. Я не переживаю за свои стихи. Несколько блокнотов с ними запечатаны в конверт с адресом Лильки Курсковой. Рано или поздно она бы напечатала их в своей газете. Если бы со мною что-нибудь произошло. В Лильке я никогда не сомневался. Но с записью для радиостанции я, конечно же, немного погорячился. Сан Саныч открутит мне голову, если о ней узнает. Или хвост. Но по самую голову. Целый день после этого я чувствую себя малолетним преступником, попавшимся на краже яблок из соседского сада. А после этого меня понесло во все тяжкие… Понесло в родную школу. Моя учительница Галина Ивановна Милокостова (Соколова) попросила провести творческий вечер с ее девятым «А». Ребята в ее классе подобрались просто замечательные. Так иногда бывает, когда у детей замечательные учителя. Или хотя бы один учитель. И особенно когда этот учитель еще и классный руководитель. Все было очень красиво и немного печально. Ребята старались не спрашивать о войне, просто слушали стихи. Тихая, почти семейная обстановка. На прощание одна девочка попросила, чтобы я вернулся с войны живым. Забавно, об этом же меня просила и Лейла. Все знали, что через несколько дней я уезжаю в Афганистан. Все было здорово. Но для полного счастья не хватало только одного. Светланы. Ее не было в Москве. Она снова уехала куда-то за границу. А без нее мир был пуст и страшно одинок. Отпуск казался бессмысленным и ненужным. Мне хотелось поскорее вернуться в полк. И я безуспешно пытался заполнить оставшиеся до возвращения дни походами в театры и встречами с друзьями. Встреч было много. Мы выпили столько чая, что с тех пор я испытываю легкие угрызения совести при одной только мысли о работниках Мосводоканала. За два дня до окончания отпуска позвонила Светлана. Она спросила только об одном: когда я уезжаю? Все остальное она и так знала. Знала, как я ее люблю. И как мечтаю о встрече. – Сереж, у меня есть бутылка шампанского. Приходи. Что-нибудь отметим. Дверь будет открыта.