Донни чуть не рассмеялся, но Бонсон смотрел на него таким тяжелым взглядом, что было ясно: поддаться этому порыву будет большой ошибкой. – Я так не думаю, – сказал Донни. – Не в том смысле, что не видел. Я хочу сказать, у Кроу не может быть каких-то секретных сведений о планах действий роты. У меня, например, их не бывает. Откуда же они возьмутся у него? На это Бонсон ничего не ответил. Он посмотрел на Вебера. – Нам удалось подобраться вплотную, – сказал он. – Мы внедрили его в самую ячейку. Триг Картер. Подумать только! – Запись, сэр. Может быть, мы могли бы записать его разговоры, – предложил Вебер. «О Христос, – подумал Донни. – Мне только не хватало ходить с магнитофоном, прилепленным к животу скотчем». – Нет, не имеет смысла, если мы не сможем сделать все это быстро. А он всегда очень подвижен, легок на ногу. Мы не сможем сделать запись, по крайней мере при этих обстоятельствах. – Это было только предложение, сэр, – сказал Вебер. – Ну что ж, Фенн, – вновь обратился к нему Бонсон, – вы взяли прекрасный старт. Но нам слишком часто приходилось видеть, как бегуны после хорошего старта еле-еле доползают до финиша. Теперь вам надо по-настоящему поднажать. Вы должны сделать Кроу своим приятелем, своим другом, понимаете? Он уже начал доверять вам; и таким образом вы сможете разломить всю скорлупу. Триг Картер! Нет, Вебер, вы когда-нибудь слышали что-то ужаснее? – Сэр, могу ли я спросить: кто такой Триг Картер? – Покажите ему, Вебер. Вебер раскрыл папку, пролистал бумаги и пододвинул несколько листов по столу к Донни. Лежавшую сверху фотографию Донни узнал сразу: он видел ее, наверное, тысячу раз, но никогда не обращал на нее особого внимания. Она висела на стене в казарме, где он жил во время войны, рядом с еще несколькими впечатляющими картинками. Это была обложка номера журнала «Тайм», вышедшего в конце горячего лета 1968 года: Чикаго, «зверства полиции» вечером последнего дня Национального съезда демократической партии. И на этой фотографии крупным планом был запечатлен Триг в рубашке с короткими рукавами и с лицом, залитым кровью, хлещущей из уродливого шрама на голове с коротко подстриженными волосами. Он сгибался под тяжестью какого-то другого парня, вытаскивая его из туманного облака слезоточивого газа подальше от расплывчатых пятен – чикагских полицейских, стрелявших во все, что можно было убить. Вид у Трига был немыслимо благородный и героический, он казался невероятно храбрым. Из зажмуренных глаз текли слезы от слезоточивого газа, он был покрыт кровью и потом, и жилы на шее вздулись от напряжения, с которым он вытаскивал потерявшего сознание окровавленного раненного мальчишку из зоны избиения. Он был очень похож на любого из дюжины тех безумно храбрых однополчан, которые на глазах у Донни тащили на себе точно такую же тяжесть, только делали это не среди копов, а под обстрелом трассирующими пулями, среди разрывов гранат и «бетти» в Дурной Земле; правда, ни один из них так и не удостоился чести попасть на обложку «Тайм». «ДУХ СОПРОТИВЛЕНИЯ» – гласила надпись на обложке. – Он их рыцарь Ланселот, – сказал Вебер. – Его избила в Селме государственная полиция Алабамы, он попал на обложку «Тайм» во время съезда шестьдесят восьмого года. С тех пор он оказывается повсюду, где только происходят акции движения. Один из первых уродов, помешавшихся на борьбе за мир, богатый отпрыск одного из старинных семейств Мэриленда. Только что возвратился из Англии, где Год учился рисованию в Оксфорде. Диплом Гарварда, какой-то художник, что ли? – Художник-орнитолог. Это он мне сам сказал. – Да. Птицы. Любит птиц. Очень странно, – заметил Бонсон. – Очень способный юноша, – продолжал Вебер. – Но это, похоже, становится уже интересной особенностью. Кстати, в Англии тоже. Эти способные юнцы могут растолковать и объяснить все на свете. И после революции именно они окажутся элитой. Так или иначе, он один из вождей Народной коалиции за мир и справедливость, своего рода проповедник, кочующий посол и организатор. Живет здесь, в округе Колумбия, но работает, скитаясь по университетским городкам, всегда отправляется туда, где намечаются какие-то акции. ФБР следит за ним уже несколько лет. Именно таким должен быть человек, который задурил голову Кроу и сделал из него шпиона. Он подходит просто идеально. Несомненно, он тот, кого мы ищем. Фенн, по-моему, высказаться яснее, чем я это сделал, просто невозможно. У вас меньше двух недель до тех пор, пока не начнется весь этот бардак с первомайскими демонстрациями. На Кроу будут нажимать, требуя от него сведений о развертывании ваших подразделений. Картер не слезет с него, пока не получит результатов. Вы должны самым тщательным образом следить за ними. Если вам не удастся сделать звукозапись или фотографии, то вам, скорее всего, придется свидетельствовать против них в открытом суде. Донни почувствовал, как к горлу подкатывает тяжелый плотный ком. Перед его мысленным взором невольно возникла картина: он стоит на свидетельском месте и собственными руками надевает петлю на шею несчастному Кроу. От этого его затошнило. – Я знаю, что из вас получится прекрасный свидетель, – продолжал Бонсон. – Так что начинайте тренировать свою память: запоминайте подробности, события, хронологию. Имеет смысл вести кодированный дневник, чтобы вы смогли лучше припомнить все происходившее. Точно запоминайте высказывания. Возьмите в обыкновение следить за временем, каждые несколько минут смотрите на часы. Если вы не хотите вести записи, то делайте это мысленно, так как это поможет вам упорядочить то, что вы запоминаете. Вы понимаете, что это очень важное дело? – Э-э... – Сомнения? Я, кажется, вижу у вас сомнения? Вы не имеет права сомневаться! – Бонсон наклонился вперед и придвигался до тех пор, пока его худое лицо не заполнило собой весь мир. – Точно так же, как не может быть сомневающихся в стрелковом взводе, их не может быть и в контрразведывательной работе. Вы должны входить в команду, работать вместе с командой, быть единым с командой. Сомнения подрывают вашу дисциплину, затуманивают ваш разум, портят вашу память, Фенн. Никаких сомнений. Я требую, чтобы вы неукоснительно следовали этому совету. – Да, сэр, – ответил Донни. Он люто ненавидел себя и ощущал, как на его молодые сильные плечи наваливается невыносимая тяжесть всемирной тоски. * * * На занятиях по подавлению массовых беспорядков, проводившихся около полудня, Кроу был как никогда плох. – Донни, сегодня так жарко! Ну зачем эти противогазы! Разве мы не можем понарошку сделать вид, будто надели их? – Кроу, если придется делать это по-настоящему, то ты будешь мечтать о том, как бы поскорее надеть противогаз, потому что слезоточивый газ за считанные секунды превратит тебя в рыдающего младенца. Надень маску, как и все остальные. Ругаясь шепотом, Кроу натянул противогаз и криво напялил поверх него килограммовый стальной шлем в камуфляжном чехле. – Взвод, слушай мою команду! Стано-о-вись! – рявкнул Донни, внимательно наблюдая, как его похоронная команда, к которой на сегодняшние учения по технике подавления народных волнений присоединили еще немало народу из той же роты «Браво», выстроилась в шеренгу. Солдаты походили на армию насекомых: глаза у всех были скрыты за пластмассовыми линзами, а вместо ртов торчали похожие на мандибулы[10] отвратительные противогазовые коробки, отчего головы становились точь-в-точь как у каких-то жуков; поверх серо-зеленой формы все были навьючены амуницией 782-го комплекта, на поясах висели пистолеты, а за плечами – винтовки. – Взвод... штыки... примкнуть! И приклады, как один, стукнули в землю, с лезвий штык-ножей слетели ножны, руки отработанным механическим движением взлетели вверх, дружно клацнули замки, закрепившие штыки на дулах винтовок. Все штыки, кроме одного. Штык Кроу валялся в стороне. Он уронил его. – Кроу, ты что, совсем идиот? Ну-ка, исполни мне полсотни самых лучших отжиманий! Из-под маски Кроу не было слышно ни звука, но вся его фигура прямо-таки излучала негодование. Положив на землю винтовку, он начал отжиматься. – Вольно! – скомандовал Донни. Солдаты расслабились. – Раз, капрал, два, капрал, три, капрал, – глухо забубнил Кроу из-под маски. Донни дал ему досчитать до пятнадцати, а затем смилостивился: – Ладно, Кроу. Живо в строй. Попробуем еще раз. Кроу метнул в него сердитый взгляд, поправил снаряжение и вернулся в шеренгу. Донни снова и снова заставлял команду выполнять все положенные упражнения. День был очень жарким, но настроение у него было настолько гнусным, что он не жалел людей: выстраивал их в цепь, заставлял совершать фланговые перебежки с перестроением на ходу в клин (таким образом полагалось рассекать группы бунтовщиков), следил, чтобы все двигались в ногу единой группой, резко поворачивал отряд направо и налево, снова и снова заставлял людей отмыкать и примыкать штыки. Он гонял солдат без перерыва, пока их рубахи не потемнели от пота. В конце концов к нему подошел взводный сержант. – Ладно, капрал, – сказал он. – Можешь дать им передохнуть. – Есть, сержант! – оглушительно выкрикнул Донни, так что даже сержант Рей Кейз, суровый служака из кадровых, но в общем-то вполне приличный парень, удивленно взглянул на него. – Разойдись! Можете курить, у кого есть. У кого нет – стрельните. А кому уже никто не дает, могут выйти в город и купить. Сам Донни, вместо того чтобы, как обычно, присоединиться к обозленным потным солдатам, не спеша направился под стену казармы, в тень, решив, что никто ему не нужен. Пусть себе брюзжат. Однако вскоре Кроу тоже отделился от остальных и нагнал его. Он держался довольно панибратски, что немало раздражало Донни, хотя он и старался этого не показать. – Послушай, дружище, ну ты и заставил меня попотеть. – Кроу, я заставил попотеть взвод, а не тебя. Возможно, нам уже в следующий уик-энд придется заниматься всей этой мерзостью по-настоящему. – Проклятье, да ведь ни один из этих парней не пойдет со штыком на кучку мальцов с цветами в волосах и девчонок, хвастающих своими титьками. Мы наверняка будем торчать в казармах или же просидим целую ночь, а то и сутки в каком-нибудь поганом душном доме. Как ты думаешь, это снова будет Казначейство? Донни помедлил, чтобы дать вопросу отложиться в памяти, и лишь после этого ответил: – Кроу, я не знаю. Я просто иду туда, куда мне прикажут. – Донни, знаешь, что мне сказал Триг? Они даже не станут входить в округ Колумбия. Весь шум будет около Пентагона. Так что со всем этим придется разбираться армии. Мы даже не выйдем из казарм. – Ну, раз ты так говоришь... – Я думал, что мы... – Кроу, мне очень понравился вчерашний вечер. Но здесь, когда светит солнце, я все еще остаюсь капралом и командиром отделения, а ты – рядовым первого класса, так что тебе все равно приходится играть по моим правилам. Никогда больше не называй меня Донни в присутствии других, пока идут занятия, ладно? – Ладно, ладно, извини. Но так или иначе, кое-кто из нас собирается вечером к Тригу. Я подумал, что ты, может быть, тоже захочешь пойти. Ведь ты же сам сказал, что он интересный парень. – Вполне приличный для пацифиста. – Триг не такой, как все. Его избивали в Селме, он показал себя героем из героев в Чикаго. Слушай, дружище, говорят, что он двадцать пять раз кидался в самую схватку и вытаскивал мальчишек прямо из-под носа этих свиней. Он спас много жизней. – Я не знал об этом, – неискренне ответил Донни. – Все будет отлично. Тебе, капрал, нужно немного расслабиться. Донни втайне надеялся, что этого приглашения не последует. Это было частью смутно складывающегося у него в голове плана: просто-напросто дать своему секретному заданию провалиться самому собой, погрязнув в массе ошибок и упущенных возможностей. Но сейчас ему, против его воли, подвернулся большой и волосатый шанс выполнить работу. * * * Триг, как оказалось, жил в начале Висконсин-авеню, за самым Джорджтауном, в террасном доме,[11] столь же обшарпанном, как и его многочисленные соседи. Дом был переполнен; впрочем, иначе и быть не могло. Мебель выглядела потрепанной, к тому же ее было мало до аскетизма. Зато от зловонного дыма травки прямо-таки распирало стены; как только Донни вошел в дом, этот запах резко ударил ему в ноздри. Все было обычным, но в то же время и отличалось от того, что ему приходилось видеть прежде: множество книг, стена, сплошь уставленная конвертами с дисками (впрочем, там были, похоже, только классика и джаз; ни Джимми X., ни Боба Д.[12] Донни не заметил). Не наблюдалось также никаких плакатов, ни одного флага Северного Вьетнама, никаких эмблем комми. Вместо всего этого были птицы. Иисусе, да этот парень был просто помешан на птицах. Часть картин была написана самим хозяином, и он обладал немалым талантом к передаче всего великолепия облика летящих птиц; все детали были тщательно проработаны, каждое перышко находилось именно там, где ему положено, цвета были чистыми, как в волшебном фонаре. Другие картины были старше и темнее; судя по поблекшим краскам, они принадлежали прошлому столетию. Донни заговорил с какой-то девчонкой о птицах и признался ей, что он, э-э, охотился на них. Выяснилось, что говорить этого не следовало, так как она была одной из тех задиристых восточных штучек, которые ходят с распущенными прямыми волосами и всегда кажутся голодными.