Пройдя немного дальше, Джулия увидела впереди заграждение из полицейских автомобилей, стоявших с зажженными фарами и беснующимися мигалками, а за ними множество людей в военной форме; вероятно, это были те самые семь с половиной тысяч национальных гвардейцев, вызванных по случаю беспрецедентных массовых беспорядков, о которых сообщали газеты. Они были похожи на насекомых: черные, с гигантскими глазами и вытянутыми мордами, снабженными внизу утолщениями вроде мощных мандибул. Маски, поняла она. Они надели противогазы, все до одного. Это привело ее в бешенство. – Предлагаем вам разойтись! – загремел усиленный мегафоном голос. – Предлагаем немедленно разойтись. Те, кто не подчинится, будут арестованы. У вас нет разрешения на шествие. – Ах вот, оказывается, в чем дело, – со смехом выкрикнул кто-то. – Знал бы, что у нас нет разрешения, нипочем не вышел бы из дома! Над головами все так же стрекотал вертолет. Направо, за Потомаком, показалось солнце. Джулия взглянула на часы. Почти шесть. – Не останавливайтесь! – скомандовал кто-то из демонстрантов. – Раз, два, три, четыре, пять, на вашу войну нам всем насрать! Джулия терпеть не могла ругани, ее прямо-таки коробило, когда Донни случалось выругаться при ней, но сейчас, когда она была стиснута в толпе, обоняла едкий запах рассеивавшегося газа, из глаз текли слезы, а сердце гневно колотилось, она сама не задумываясь выкрикивала бранные слова вместе со всеми остальными. Раз, два, три, четыре, пять, На вашу войну нам всем насрать! Эти незатейливые слова звучали как гимн, как боевой клич, вливали новые силы в души замявшихся было на месте ребят, и те двинулись быстрее. Освещенные мятущимся светом мигалок полицейских автомобилей, скачущими лучами прожекторов вертолетов, они сплошным потоком неслись вперед. Те, кто на первых порах поддались страху, вновь обрели утраченную храбрость, прекратили отступление и, вдохновленные примером тех, кто не покинул шествие, снова влились в колонну. Пум! Пум! Пум! Еще один залп донесся из-за заграждения, маленькие гранатки, злобно шипя, упали на асфальт в самой людской гуще и принялись извергать густые облака отравы. Но юнцы теперь знали, что этот яд не может убить их и что ветер через считанные секунды унесет ядовитое облако прочь. Раз, два, три, четыре, пять, На вашу войну нам всем насрать! Джулия кричала во все горло. Она кричала от имени несчастного бледного Донни, лежавшего на больничной койке с подвешенным над ним мешком плазмы, с ввалившимися щеками, с глазами, только-только освободившимися от страха смерти, которая лишь немного промахнулась. Она кричала от имени других мальчиков, оказавшихся в этом ужасном месте, оставшихся покалеченными и утративших надежды – лишившихся лиц, лишившихся ног, лишившихся пенисов: она кричала от имени знакомых девочек, которым суждено всю жизнь горевать, потому что их женихи, или братья, или мужья вернулись домой в пластиковых мешках, заколоченных в деревянные ящики; она кричала от имени своего отца, который проповедовал «чувство долга», но сам на протяжении всей Второй мировой войны сколачивал состояние, продавая страховки; она кричала от имени всех детей, избитых во время всех демонстраций, которые проводились в течение последних семи лет; она кричала от имени насмерть перепуганной голой маленькой девочки, пытающейся убежать от напалмового облака; она кричала от имени низкорослого человека со связанными за спиной руками, которому выстрелили в голову и он упал на землю, залив ее кровью. Раз, два, три, четыре, пять, На вашу войну нам всем насрать! Теперь уже они все шли вперед – сотни, тысячи. Вот они поравнялись с полицейскими автомобилями, вот они миновали полицейские автомобили, вот разбежалась полиция, вот разбежалась Национальная гвардия. – Держитесь! Держитесь, черт бы вас подрал! – надсадно завопил кто-то, когда мимолетная стычка закончилась. Перед демонстрантами теперь лежал пустой мост, выходивший прямиком к памятнику Джефферсону. Впереди возвышался в утреннем свете Капитолий, из-за деревьев выглядывал памятник Вашингтону, а справа торчали кварталы Альфавилля и новое здание Министерства здравоохранения, образования и социальной защиты. И нигде не было видно ни одного полицейского автомобиля, ни единого копа. – Мы это сделали, – сказал кто-то неподалеку. – Сделали! Да, так оно и было. Они захватили мост, одержали великую победу. Они заставили государство уступить. Они провозгласили мост Четырнадцатой улицы принадлежащим Коалиции за мир и справедливость. – Мы это сделали, – повторил кто-то совсем рядом с нею. Это был Питер. * * * – Сержанты и командиры отделений, выйти вперед для получения задания! Сержанты и командиры отделений, выйти вперед для получения задания! Люди разбрелись по широкой эспланаде закрытого для проезда Девяносто пятого шоссе. Они находились в глубине округа Колумбия, примерно в полумиле от моста Четырнадцатой улицы, за барьером, составленным из джипов, полицейских автомобилей и военных грузовиков. С «левого борта» за военными наблюдал укрывшийся за мраморными колоннами и цветущими кизиловыми деревьями блестящий мраморный Джефферсон. Над головой простиралось окрашенное в бледно-лимонный цвет рассветное небо, в котором суетились вертолеты, производившие гораздо больше шума, чем можно было ожидать, глядя на их изящные силуэты. Все происходившее напоминало один из тех кинофильмов пятидесятых годов, в которых на город нападает какое-нибудь чудовище, полиция с военными наскоро сооружают баррикады, чтобы воспрепятствовать монстру, а в это время в неведомой лаборатории множество людей, облаченных в белые халаты, самоотверженно трудятся, создавая секретное оружие, которое сможет уничтожить монстра. – Напалм, – наставительно произнес Кроу, – Я обязательно воспользовался бы напалмом. Убить тысячи две ребятишек. Дать им хорошенько прожариться и со смаком позавтракать. И устроить в Кенте[21] хорошенький пикник. Мальчик, война закончится завтра же. – Неужели ты считаешь, что вояки об этом не думали? – через плечо бросил Донни, направляясь на совещание командиров. Он проскользнул через третье отделение, пробрался мимо других отделений и взводов, состоявших из молодых людей, комично разодетых в боевое снаряжение – точно так же, как и он, – и чувствовавших себя одинаково глупо из-за огромных кастрюль, болтавшихся на головах. Со шлемами вообще было странное дело: когда в шлеме нет нужды, он кажется прямо-таки чудовищно смешным, но когда без него не обойтись, к нему относишься как к божьему дару. Но сегодня, конечно, был первый случай. Донни добрался до места конклава. Там находился комендант базы, а рядом с ним стояли трое мужчин в десантных комбинезонах с надписью на спине «Министерство юстиции» и несколько гражданских чиновников, полицейских, пожарных, а также какие то сконфуженные офицеры Национальной гвардии. Уже успел пронестись слух, что они запаниковали и сбежали вместе со своими людьми с заслона перед мостом. – Ну ладно, все в порядке, – громко сказал полковник. – Сержант-майор, все собрались? Сержант-майор провел быструю перекличку своих сержантов; каждый кивнул, подтверждая тем самым присутствие своего подразделения. Перекличка была выполнена в высшей степени профессионально и заняла не более тридцати секунд. – Все в сборе, сэр. – Отлично, – похвалил полковник. Он поднялся в открытый джип, чтобы подчиненные могли лучше его видеть, и заговорил громким четким командирским голосом. – Ну что ж. Как вы знаете, в четыре ноль-ноль большая масса демонстрантов ворвалась с правой стороны на мост Четырнадцатой улицы и полностью блокировала его. Движение остановлено аж до самой Александрии. Другие мосты к настоящему времени уже расчищены, но здесь сложилась тяжелая ситуация. Министерство юстиции обратилось к корпусу морской пехоты за помощью в расчистке моста, и наше командование приказало нам выполнить это задание. А теперь я хочу разъяснить вам, что это значит: мы очистим мост, сделаем это быстро и профессионально, с минимальным применением силы и по возможности без нанесения телесных повреждений. Понятно? – Так точно, сэр, – послышалось со всех сторон. – Я хочу, чтобы рота А и рота в выстроились в шеренги поотделенно, а штабная рота двигалась сзади в качестве резерва. Мы не имеем полномочий для ареста, и я не хочу, чтобы кого-нибудь арестовывали. Мы будем двигаться с примкнутыми штыками под прикрытием слезоточивого газа умеренной концентрации. Ножны не снимать. Ни при каких обстоятельствах не пускать штыки в ход. Не должно пролиться ни капли крови. Мы возьмем не силой, а твердым порядком и высоким профессионализмом. За нами будет следовать подразделение полиции округа Колумбия, специально предназначенное для производства массовых арестов. Вот они-то и будут забирать тех демонстрантов, которые не пожелают рассеяться. Предельная дистанция нашего продвижения – дальний конец моста. – Резиновые пули, сэр? – Ответ отрицательный. Повторяю, отрицательный. Никаких резиновых пуль. Ни одного выстрела сегодня сделано не будет. Перед нами американские дети, а не вьетконговцы. Начало движения в девять ноль-ноль. Командиры рот и старшие сержанты, я хочу, чтобы вы посовещались между собой и выставили вперед, на линию контакта, свои лучшие подразделения. Рассматривайте операцию как стандартные учения по подавлению массовых беспорядков. Ну что ж, вам осталось проявить свой высокий профессионализм. – Разойдись! Донни вернулся к своему отделению; другие командиры поспешили к своим. Точно так же, как потягивается просыпающееся могучее животное, часть морской пехоты на глазах обретала подтянутость по мере того как приказания доходили до самых мелких подразделений. Слышались негромкие шутки, в которых отчетливо улавливалось осознание двусмысленности положения, однако все говорило о том, что морские пехотинцы везде и всегда предпочитают делать хоть что-нибудь, чем не делать ничего. – Мы пойдем клином повзводно, – объяснил Донни солдатам. – Сержант-майор будет задавать ритм. – Штыки? – Примкнуть, но надеть ножны. Как можно меньше применяйте силу. Мы должны вытеснить этих людей с моста одним лишь своим видом. Никакой стрельбы, никаких прикладов – только твердая уверенность. Понятно? – Противогазы? – Я уже сказал: в противогазах. Кроу, ты что, не слышал? Нам подкинут немного слезогонки. Донни оглянулся. Сержант-майор уже стоял в сотне метров от грузовиков, и морские пехотинцы уже сбегались к нему для построения перед выходом на задание. Донни посмотрел на часы. Они показывали 8.50. – Ладно, давайте собираться и пойдем на позиции. Становись! Равнение на меня! Солдаты молниеносно рассыпались по привычным местам, и отделение рысцой подбежало к колонне, формировавшейся на широком белом полотне пустого шоссе. * * * Питер держал Джулию за руку. Он был бледен, но настроен решительно; по лицу все еще текли слезы после газа. – Все будет хорошо, – продолжал повторять он, хотя было заметно, что он успокаивает скорее самого себя, чем ее. Он был как-то особенно печален, и у Джулии даже мелькнуло желание прижать его к себе и приласкать. – Внимание! – прогремел усиленный мегафоном голос. – У агентства новостей есть камеры на вертолетах, и нам только что сообщили, что морская пехота выстроилась и направляется сюда, чтоб выгнать нас. – О, похоже, здесь скоро станет совсем весело, – пробормотал Питер. – Морская пехота... – Хочу дать всем совет. Не пытайтесь сопротивляться, не то вас могут избить или вовсе искалечить. Не кричите на них, не ругайте их. Просто медленно идите вперед. Помните, это ваш мост, а не их. Мы освободили его. Мы владеем им. К черту все, мы не уйдем. – К черту все, мы не уйдем, – повторил Питер. – Какая гнусность, – горестно сказала Джулия. – Они не идут сюда сами, эти парни из высоких кабинетов, из-за которых творятся все эти гадости. Они посылают сюда Донни, которому приходится выполнять свою работу. И именно он оказывается крайним. Но Питер ее не слушал. – Вот и они, – сказал он, рассмотрев слезящимися глазами надвигающуюся четкую фалангу людей, одетых в камуфляжную форму. Корпус морской пехоты Соединенных Штатов приближался неспешной рысцой; солдаты держали винтовки наперевес, на них были даже каски, что вместе с противогазами превращало людей в насекомых или в роботов. «К черту все, мы не уйдем!» – негромко, но твердо скандировала толпа. «Морская пехота, иди домой!» И снова: «К черту все, мы не уйдем!» * * * Подразделение морской пехоты двигалось вперед, подчиняясь голосу сержант-майора: «Ать-два-три-четыре, ать-два-три-четыре», и отделение Донни, сохраняя четкий порядок, бежало вместе со всеми немного левее острия клина – построения для разгона толпы. На бегу Донни даже чувствовал себя немного лучше; он влился в устойчивый ритм, и тяжелая амуниция свободно ерзала по телу. Шлем, погромыхивая, болтался на голове, эластичные ремни мягко натягивались. Он чувствовал, как по его лицу под маской противогаза течет пот, скапливается на ресницах, щиплет веки и протекает в глаза. Но это не имело никакого значения. Через линзы маски мир казался каким-то грязноватым. Перед собой он мог разглядеть массу демонстрантов, усевшихся на мосту и яростно смотревших на приближавшихся солдат. «К черту все, мы не уйдем!» чередовалось с «Морская пехота, иди домой! Морская пехота, иди домой!» Эти крики гулко разносились в воздухе, но звучали наивно и глупо. Их уже отделяло от толпы не более пятидесяти метров, когда сержант-майор отчаянно завопил: