Двенадцать часов до дождя кораблей. Мне четыре года, на мне мое лучшее платье. По телеку показывают последнего человека на Луне. Он движется медленными, неторопливыми скачками, а рядом с ним копошится длинноногий паукообразный аппарат, завернутый в фольгу. Бабушка сидит на краю дивана, в глазах у нее смешинки, в тусклом свете экрана видны впалые щеки. Она понимает, что я смотрю на нее, и подмигивает, как будто у нас есть общая тайна – например, что она там была… Я просыпаюсь в ужасе. – Кейт? Ты в порядке? – Хм? К виску прижимается холодное и твердое стекло машины, я медленно открываю глаза. От бессонной ночи их жжет. Гомес смотрит на меня, и неловкая улыбка расцветает на круглом лице. – Будем на месте через пять минут. Вдруг тебе надо подготовиться. – Спасибо, но мне надо было поспать. Это же свидание. Я смотрю на сонный пригород Вашингтона, по которому нас везет суровый агент. Пять утра субботы. Все спокойно и безмятежно. Вдоль дороги растут вишневые деревья в полном цвету, и при других обстоятельствах я бы любовалась видом. Но сейчас его здорово портят два едущих впереди черных фургона полевой команды, и я знаю, что над нами летят еще вертолеты, смотрят с неба жучиными глазами. – Ему девяносто семь, – замечает Гомес. Я достаю из кармана маленькое зеркальце и смотрю на руины собственного лица. Обвисшие пшеничные кудри, очки, которые постоянно сползают на нос, темные мешки под глазами. – А я выгляжу на девяносто семь. Идеальное сочетание. – Я достаю ноутбук и кусаю ноготь большого пальца, пока он загружается. – Меня здесь быть не должно, – говорю я ему. – Мы получаем от Объекта все больше и больше данных. У ETINT есть дела поважнее разговоров с гериатриками. У меня есть дела поважнее. – Ты ведь читала файл? – Доктор Марк К. Дюпре. Получил степень доктора прикладной химии в Корнелльском университете в 1926 году, когда по Земле бродили динозавры. Работал в лаборатории редкоземельных металлов на крупную машиностроительную компанию, которая не пережила крах 1928 года. Между 1930 и 1938-м ничего толком не делал. В пятидесятых много работал на General Atomic, в том числе участвовал в проекте «Орион». Куча эксцентричных публикаций, начиная от общей теории относительности и заканчивая квантовой механикой и никому не понятными областями математики. Одиночка. Жены нет. Живых родственников нет. Несколько старых патентов в химической промышленности, которые до сих пор приносят деньги. За последние двадцать лет ничего особенного, судя по всему, не сделал. – Показуха, – говорит Гомес. Ноутбук выдает пустой экран с помехами, жесткий диск болезненно скрежещет. – Черт! – Я сердито тычу кнопку питания, перезагружая его, но машина отказывается оживать. Вздохнув, я откладываю ее в сторону. Неважно, у меня есть распечатки. Наш бюджет – три и шесть десятых миллиарда, зачем нам эта хрень? И, кстати, зачем мы посылаем два вооруженных отряда на дружескую беседу с физиком на пенсии? Гомес моргает, и я знаю, что он сейчас соврет. Запоминать такие вещи в отношениях – профессиональный риск. – Это не то, что ты думаешь, Кейт. Он опасен. Мы даже не хотим, чтобы ты попыталась получить у него информацию. Никакого конфликта. Просто покажи ему фотографии и посмотри, как он отреагирует. Мгновение мы смотрим друг другу в глаза. Это классическая ошибка людей, смешивающих работу и удовольствие – вскоре это приводит к неприятным последствиям. Мне очень хочется встряхнуть его за плечи и заставить сказать правду. Я закрываю глаза. Я могу представить себе ход спора, как сценарий ETINT: гневные слова падают, как дождь. Мне хочется вернуться в свой кабинет во Дворце, сесть за компьютер и анализировать изображения Космической обороны, пиксель за пикселем. Я не хочу, чтобы Гомес смотрел на меня извиняющимися щенячьими глазами, как это было, когда мы закончили нашу маленькую интрижку. Поэтому я просто вздыхаю. – Ладно, так или иначе. Не говоря ни слова, он протягивает мне маленький наушник, петличный микрофон и пистолет в поясной кобуре. Какое-то время я вожусь с ними: я давно не носила такие штуки. Он почти тянется мне помочь, но вовремя останавливается. – Ах да, Гомес, – говорю я, когда машина останавливается, – я не буду помогать ему ходить в туалет. Это твоя работа. Большую часть своей взрослой жизни я пыталась продумать разные варианты конца света. Все началось с Рейгана. Возможно, виной тому его болезнь Альцгеймера, или, может, он забрел на съемочную площадку фильмов категории Б в пятидесятых во время съемок одной из своих конных опер. Не знаю. Так или иначе, он заявил АНБ, что необходимо иметь особое подразделение, которое будет готово к прибытию инопланетян. Ergo – ETINT. Группа предоставленных самим себе чудаков во Дворце загадок. Научные гики вроде меня. Начинала я как криптоаналитик, но постепенно дрейфовала по коридорам Черного города к его самым темным уголкам, где сверхсекретными бюджетами оплачивают навязчивые идеи мучимых старческим маразмом президентов. Мы перемалывали пакеты Seti@Home в мелкие крошки на запасных циклах суперкомпьютеров Мэриленда, продумывали параноидальные сценариии стратегии реагирования на них – от чужеродных вирусов до спонтанного появления искусственного интеллекта – и штамповали рекомендации. Мы знали, что они теряются где-то в системе или скармливаются Слону, штатному пожирателю секретных документов АНБ, чья горластая пасть была размером с целый дом. Но все равно наша работа была очень веселой. Пока два дня назад не стала реальностью. Дом двухэтажный, каменный, красивый. Стены горят красным в утреннем солнце. Два фургона припаркованы дальше по улице. Я – бархатная перчатка, они – железный кулак. В них установлены нацеленные на окна лазеры, которые будут улавливать каждый звук. – Мы рядом, – говорит Гомес мне на ухо, – при малейшем признаке тревоги мы тебя заберем. – Да уж, – бормочу я. Я иду по песчаной дорожке, берусь за медный молоток над табличкой с надписью «Д-Р МАРК К. ДЮПРЕ» и слегка бью им в дверь. Минуты через две она открывается. Дюпре выглядит не так, как я ожидала. Нос крючковатый, кожа – как дубленая шкура, волнистые волосы железного цвета, пронзительные темные глаза под кустистыми белоснежными бровями, которые срослись в одну насмешливую меловую линию. Он сутулится, но у него самые широкие плечи, которые я видела у человека под сотню лет. Одет он в халат. Он смотрит на меня и издает тихий цокающий звук. – Вы по поводу смерти или налогов, юная леди? Потому что в такое время я не собираюсь заниматься ни тем ни другим. – Доктор Дюпре, – говорю я и прочищаю горло, – сэр. Меня зовут Кэтрин Лерой. Я работаю в Агентстве национальной безопасности… – Значит, не налоги. – Глаза Дюпре слегка расширяются. – Лерой? Любопытно. Я знавал одного Лероя. – На его губах появляется тень грустной улыбки. – Что ж, они еще умеют играть в эти игры, раз присылают ко мне дочь Куколки Лероя. – Внучку, строго говоря. Мне не сказали, что он знал моего дедушку. Паршивую овцу в нашей семье, как всегда говорила моя мать. У него даже была бандитская кличка. Что, ради всего святого, связывало его с Дюпре? Вдруг взгляд Дюпре становится растерянным, он быстро моргает несколько раз, но потом сталь возвращается. – Да, да, конечно. Ну, они зря теряют время. У меня нет эмоций, на которые легко надавить. Но я старик и теперь провожу время с женщинами реже, чем раньше. Старики мало спят, так что заходите. В доме пахнет трубочным табаком и кофе. Мебель скудная и новая, обстановка спартанская. Стены голые. Фотографий и памятных вещиц, которых, как мне кажется, должно быть много в домах стариков, нет вообще. Подозрительно. Только одна большая черно-белая фотография в рамке висит на стене в коридоре. На ней изображена группа мужчин, все молодые, некоторые в лабораторных халатах, некоторые в одних рубашках. Я сразу узнаю Дюпре, темноглазого и серьезного, удивительно красивого. Он стоит немного в стороне от остальной группы. На рамке виднеется небольшая медная табличка с надписью «ЛАБОРАТОРИЯ РЕДКОЗЕМЕЛЬНЫХ МЕТАЛЛОВ, ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, 1928». Он ведет меня в просторную гостиную, где на низком журнальном столике гудит ноутбук. Он кабелем соединен со сложной на вид штуковиной, похожей на внутренности старого лампового радиоприемника. Дюпре жестом предлагает мне сесть. Я украдкой смотрю на экран компьютера. Символы, которые для меня ничего не значат, плывут по нему, как инопланетяне из компьютерной игры восьмидесятых. – Кофе? – спрашивает Дюпре. – Это единственный наркотик, которого меня пока не лишили. – Да, пожалуйста. – Я улыбаюсь. Дюпре уходит на кухню, а я открываю портфель и раскладываю на столике картинки. Я до сих пор не могу поверить, что фотографии настоящие, хотя два дня изучала каждый пиксель файлов TIFF. Первой это увидела команда Космической обороны из Нью-Мексико. Оно двигалось по поясу Койпера. Они бы приняли это за необычайно большую карликовую планету, вот только ее траектория демонстрировала вопиющее пренебрежение к ньютоновским правилам дорожного движения, действующим в Солнечной системе. Они отправили данные нам, и разверзся ад. Мы орали на НАСА, пока они не отвернули «Хаббл» от очередной туманности, похожей на Иисуса, и не направили его на Объект. Даже сейчас у меня пересыхает во рту, когда я смотрю на него. Это гигантское сердитое глазное яблоко, идеально гладкое и круглое, чуть размытое по краям, диаметром ровно тысячу километров. Ребята из НАСА считают, что это тонкая оболочка, окружающая огромную центральную массу. Изображения откорректированы с учетом фиолетового смещения. Объект движется со скоростью примерно 0,3 от скорости света. И, насколько мы можем судить, он направляется к Земле. Вот о чем я должна думать, а не о той хрени, которой в очередной раз занимается Несуществующее агентство. – При чем здесь мой дед? – бормочу я в петличный микрофон. – Я поэтому здесь? – Кейси нашла связь, – признается мне в ухо голос Гомеса. – Твой дедушка на него работал. Наемный громила, судя по всему. Ты же знаешь, Кейси никогда не отмахивается от интуиции. Неважно. Просто покажи ему картинки. Дюпре выходит из кухни с двумя кружками кофе. Он видит фотографии, и у него начинают трястись руки. Горячая жидкость льется на пол. – Доктор… – Я помогаю ему поставить кофе на столик. – Я в порядке, – рявкает он и падает на диван. Закрывает глаза и делает глубокий вдох. – Пожалуйста, принесите мне трубку. Там, в ящике. Я так и делаю. Он набивает ее плохо пахнущим табаком из небольшого кисета, закуривает и откидывается назад, яростно выпуская дым. Затем он просматривает картинки одну за другой, время от времени останавливаясь и нажимая несколько клавиш на ноутбуке. Внезапно Гомес снова возникает в моем наушнике. – Кейт, – говорит он, – мы ничего не слышим. Что-то не так с лазером. Термальная визуализация тоже не работает. Уходи оттуда. Мы… Белый шум, прерывающий фразу, настолько внезапен и яростен, что я до крови прикусываю язык и чувствую вкус железа. Я вынимаю наушник дрожащими руками и сую в карман. На глазах у меня слезы, а в животе вдруг возникает комок страха. Дюпре смотрит на меня с легким намеком на веселье. Глаза похожи на два куска кремня. – Доктор Дюпре? – говорю я, медленно вставая. – Что здесь происходит? Он выпускает густое облако дыма и кашляет. – Я говорил этим идиотам, что он вернется. Он всегда возвращается. Всегда. Было время, когда эти проклятые зонды фон Неймана пытались съесть корабль. Он поместил нас в спасательный модуль и повернул через пятое измерение в планковскую брану. Я должен быть понять, что он выжил в черной дыре. Какой я дурак. – О ком вы? Кто всегда возвращается? – Ричард Соан. Внезапно его голос становится глухим и далеким, и нити тьмы застилают мне глаза. Я роняю кофейную кружку и смотрю, как она медленно падает на пол. Пятно, растекающееся по ковру, похоже на тест Роршаха. – Приношу все возможные извинения, но это необходимо, – говорит Дюпре, – я давно сражался с ним. Пора уходить. Куда-то, где три солнца. Я слышу отрывистый стук клавиш. Я изо всех сил пытаюсь дотянуться до пистолета, но гораздо легче сдаться теплу, которое разливается в животе. Я падаю на диван. Мягкая поверхность поглощает меня.