Лишь когда девушки оставили меня одну, поняла, что разочарование на их мордашках обусловлено не тем, что я пообещала спуститься к завтраку, а тем, что… в общем, что ночевала одна. «Ты должна раскрыть потенциал своей магии, Эя. Только она имеет истинную природу». «Но как?» «Путем слияния со своим мужем. Со мной, Эя». От одной мысли о близости волка… Зверя, который волею судьбы, рока и моего отца является моим мужем перед силой рода, силой крови, перед богами и людьми, я зарделась. Оказавшись в замке Фиара, то есть теперь уже известно, что в нашем с ним замке, в замке моих предков, мне казалось, что он не оставляет мне выбора. Теперь же понимала, что выбора не было и у него. Я была его женой задолго до того, как попала в Заповедные земли. Он дрался за меня в Священных землях, потому что должен был драться. И победил. У него тоже никто не спросил, хочет ли он этого. Хочет ли быть моим мужем. Никто. Ни мой отец, ни пророчество, ни Велес… Впервые я задумалась о том, что Зверь сам, должно быть, не хочет становиться моим мужем по-настоящему. Он — волк. Все волки в Заповедных землях, с которыми встречалась, все, что хотели меня, заявляли об этом сразу и прямо. Даже пытались принудить, вызвать страсть своими касаниями. Зверь же оказался совсем другим. Может, это оттого, что он более двадцати лет прожил человеком? А может, просто потому, что не хотел… не любил меня? Может, он все еще любит свою Альбину? Любил… Страшно было переспросить, что с ней стало. Я видела, какую боль причиняют ему воспоминания об этой женщине, и не хотела бередить рану. Слишком болезненны оказались воспоминания… Несмотря на совсем небольшой жизненный опыт, я понимала, что Зверю пришлось куда хуже, чем мне. Я отмерла посреди гардеробной с платьем в одной руке и сорочкой в другой. Увидев свое отражение в зеркале, подивилась, как я пропустила тот момент, когда собственная нагота перестала меня смущать? Раньше я старалась одеваться быстро, очень быстро. Ужом юркала в лохань для мытья или в купель, считая себя донельзя распущенной, поскольку любила купаться обнаженной. Согласно заверению Виталины, истинная леди даже во время омовения остается в сорочке. — Ага, в сорочке она купается, якобы леди, — вырвалось у меня. — А замуж-то выскочила тайно, под покровом ночи, вон как не терпелось заполучить герцога Эберлея в свою постель! Сказала так и закрыла рот рукой, в которой до сих пор сжимала сорочку. Ветерок из окна похолодил влажную после омовения кожу. Оставив платье на стуле с высокой спинкой, я натянула сорочку, подумав, что была права: я, наверное, вконец испорчена, раз думаю и даже говорю так о сестре. Надевая платье, я опустила его до талии и потянула за завязки сзади, затягивая шнуровку на спине. Затем, зажав в зубах несколько деревянных шпилек, вооружилась расческой и приблизилась к зеркалу, где долго причесывала огненные локоны. Наконец, когда с третьего раза получилось заплести косу, убрала шпильки, которые так и не понадобились, обратно в резную шкатулку, а в косу вплела голубую атласную ленту в цвет платья. Нахмурившись, посмотрела на свое отражение. На меня задумчиво смотрела невысокая рыжая девушка в голубом платье, с косой через плечо. — Не потому ли он ушел, — пробормотала я. — Что попросту не хочет… ну… исполнять супружеский долг? Еще раз окинув платье придирчивым взглядом, разгладила пару несуществующих складок. — Ну и пусть, — вырвалось у меня. — Я тоже не хочу… Так… По принуждению… Я всегда думала, что таинство, которое происходит между мужем и женой за закрытыми дверями, в супружеской спальне, для рождения детей, происходит только по любви. И мама… Она обещала всем нам, что нас не выдадут замуж, пока мы не полюбим. А потом вспомнилось, что не так давно считала, что выхожу замуж по любви. Не так давно, а кажется, это было в какой-то совсем другой жизни. Во время завтрака Эльза пообещала, что если я и дальше буду пялиться в пустую тарелку и хмурить лоб, придется кормить меня с ложки. И Джейси была согласна с кузиной, потому что иначе им альфа задаст жару. — Что? — невпопад переспросила я. — Ешь давай! — почти приказала Барса и подвинула мне миску с кашей и тарелку со свежеиспеченными булочками с корицей. Тонкий аромат защекотал ноздри. Я принялась послушно есть, только вкуса почему-то не ощутила. Надо сказать, чувства снова куда-то делись. Я ничего не почувствовала, когда покидала пределы сада. Когда вышла на тропинку, следуя указаниям уже знакомой стрелки на ладони. И даже когда кусты расступились и вышел Андре, тоже ничего не почувствовала. Почти. * * * Он совсем не изменился. Те же светлые локоны, рассыпанные по плечам. Голубые глаза. Вспомнилось, как я смотрела на него и думала: «Может ли мужчина быть красивее?» И ответа не было. Думала ли я так сейчас? Не знаю. Одно было понятно: думать о нем было больно. И видеть тоже. Едва увидев меня, он просиял улыбкой. Рванулся навстречу. Но, должно быть, что-то такое было в моем лице. Андре замер. А я скользила по нему взглядом. И казалось, не было всего того, что произошло. Не было этого страшного на границе. А еще на нем был тот же (или точь-в-точь такой же) фиолетовый камзол и кюлоты на оттенок темнее… И любящий взгляд… Любящий? Слезы застлали глаза. Я с силой зажмурилась, закусив губу, поморгала. Пелена перед глазами исчезла, и я вынуждена была признать: Андре такой же, каким я его запомнила… А сама я казалась себе совсем другой. — Ты изменилась, Эя, — тихо сказал Андре. А мне почему-то от звука его голоса совсем больно стало. — Разве? — хрипло спросила я и пожала плечами. — Ты стала, — Андре попытался подобрать слово, — другой. А я сделала шаг навстречу… Еще один… А потом как-то неожиданно для себя оказалась в его объятиях. Только почему-то не чувствовала себя в безопасности. Или, может, это оттого, что риолин на груди стал холоднее льда. — Эя, малышка, моя маленькая Эя, — шептал Андре и гладил по волосам, прижимал к себе, теребил как маленькую. Я же казалась себе застывшей ледяной статуей. Когда Андре мягко отстранил от себя и попытался поцеловать, отвернулась. — Что это, Эя? — спросил он, нахмурившись и отступил на шаг. Я проследила за его взглядом и ответила: — Риолин. Андре протянул руку и тут же отдернул пальцы. Лицо его на миг исказила судорога. Я поняла, что прикоснуться к камню он не может. Ко мне — может. К камню — нет. — В нем скрыта магия моего рода, — отстранению проговорила я. — Ты же знал, что отец, — мой голос сорвался, — был магом? Андре посмотрел на меня задумчиво. Потом кивнул. — Я не смог защитить его, Эя, — тихо сказал он. — Хотел. Но не смог. Сам я… никогда… Я любил дядю Анжу. Я был слишком благодарен ему за последние годы жизни моей матери, чтобы причинить вред. Она умерла по вине моего отца. Он отбил ей что-то внутри. Я не знаю, как это работает. Лекари были бессильны. Она умирала медленно… И умирала, когда твой отец женился на ней. Я, хоть был ребенком, знал, что ей недолго осталось. Но я также знал, что она умерла счастливой. Благодаря твоему отцу. Я никогда бы не сделал ему ничего плохого. — Вообще-то бездействие — значит согласие, — тихо сказала я, отступая на шаг. Андре посмотрел на меня долгим взглядом. Я видела, что ему больно слышать это… Или… мне показалось? — Ты стала жестокой, Эя, — тихо сказал Андре. Я пожала плечами. — Где ты, Эя? — спросил Андре. — Куда делась моя малышка? Моя маленькая фея Эя? Я криво улыбнулась. — Должно быть, ее убили оборотни. Там, на границе с Делла-Ровом. Голубые глаза Андре потемнели, погасли. Словно солнце скрылось за грозовой тучей или будто бы в хорошо освещенной комнате одним щелчком пальцев погасили всех осветительных мотыльков. Казалось, еще немного — и в глазах Андре встанут слезы. Но мгновения летели, и ничего не менялось. — Как так случилось, Андре? — спросила я. И когда он не понял, пояснила: — Как случилось так, что ты до сих пор жив? Что выжил там, когда напали волки? Я своими глазами видела, как они… они скрыли под собой твое тело. «И остановившийся взгляд, в котором отражается небо, тоже помню», — хотела добавить я. Не смогла. Андре заговорил не сразу. Но когда справился с собой, его голос был твердым. Не дрожал, как у меня. Можно даже сказать, лился, словно ручей. А я вспомнила, каким замечательным рассказчиком всегда был Андре. Какие замечательные истории рассказывал. Сказки… — Ты помнишь, у меня был с собой священный сосуд, Эя? — сказал Андре. — Помню, — ответила я глухо. — Ты воспользовался им, чтобы изъять память Милы. Андре передернуло. На щеках его заходили желваки. Но все же он нашел в себе силы продолжить. — Я защищал тебя, — сказал он. — Я поверила тебе, — кивнула я и добавила: — Тогда.