– Возможно. – Пап, еще кое-что… Он опустился на переднее сиденье «панара». – Погоди, я сяду, мало ли какая новость… – Я хотел спросить… Ты сам хорошо учился в коллеже? Отец выглядел уверенно и страшно важно. Он улыбался и смотрел в пустоту. Казалось, папа копается в воспоминаниях, задумчиво почесывая правой рукой подбородок, будто пытаясь выбить из него искры прошлого. – Да, просто блестяще. – По каким предметам? – По всем. На его лице, которое расплывалось в мутноватом ветровом стекле, застыла забавная улыбка, гордая и в то же время грустная. У меня всё-таки остались сомнения. Ведь есть такая ерунда, как отцовский долг, обязанность служить мне примером… Я вошел в дом, решив, что о «Трех мушкетерах» и Александре Дюма лучше расспрошу уважаемого Хайсама. Я выпил стакан воды и поднялся к себе в комнату под самой крышей. Потом вытряхнул рюкзак и расставил новые учебники на специально привинченной для них полочке. На стену я прикрепил расписание уроков, потому что в пятом классе[4] у меня в голове начали путаться предметы, часы, дни, и я постоянно всё забывал. Наконец я подписал тетради, указав на первой странице предмет и имя преподавателя, и обернул их в обложки. Потратил уйму времени, но вышло вполне прилично, и я даже подумал, что начинаю делать успехи. Успехи в подходе к учебе. Это суперважно. Ведь с правильным подходом и за всем остальным дело не станет. Я спустился в гостиную и спросил папу, может ли он приготовить рис по-египетски по рецепту, который дал Хайсам. За ужином отец обратился ко мне так серьезно, что я даже испугался: – Ну, мой мальчик, в этом году тебе нравятся преподаватели? Ему явно очень хотелось сдержать обещание, данное Счастливчику Люку. Папа жаждал лично проконтролировать, что в этом году я буду вести себя как следует. Я кивнул для пущей убедительности. – Видишь ли, мой мальчик, учебный год только начинается. И главное – начать его хорошо. Не слишком быстро, но всё равно живенько. Конечно, надо действовать осторожно… чтобы не выдохнуться на старте. Он положил руку мне на плечо. – Жизнь, старик, – это горный этап «Тур де Франс», а не спринт на велотреке. Запомни. Где отец нахватался этих истин? Вот и он туда же – заговорил загадками. – Знаешь, пап, я не люблю горы, они скользкие, а от велосипеда болит задница. Так что не обижайся, но, если хочешь меня подбодрить и научить жизни, придумай что-нибудь другое. Мы убрали со стола и уселись друг напротив друга в старые глубокие кресла. Я начал первый, потому что вчера проиграл: – Когда Панар и Левассор[5] запатентовали крепление двигателя на раме автомобиля в трех точках? Он поразмышлял несколько секунд и пожал плечами. – Легко: 14 января 1901-го. Моя очередь: первое использование радиатора в «панаре», год? Я закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Первый радиатор… первый радиатор… – Есть: 1897 год. И даже скажу, что это было на гонке Париж – Дьепп. Отец восхищенно присвистнул и встал с кресла: его ждала работа. – Удивительно, что ты наизусть выучил справочник Кребса, а… Я догадывался, к чему всё это: он прав, однако можно было и не трогать эту тему. – Я понял, папа, хватит, потому что потому, короче. – Помнишь, раньше ты думал, что Нельсон Мандела[6] – нападающий «Осера»?[7] – Не издевайся. Мы рассмеялись, поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, которые плавали и сталкивались друг с другом, как мыльные пузыри в воздухе. – Вот увидишь, завтра я тебе такой вопрос придумаю – так просто не отвертишься, – сказал он, размахивая томиком Кребса, – ни за что не отгадаешь. – Я тоже. И ты тоже не отгадаешь. В комнате я взглянул на приклеенное к стене расписание и даже немного расстроился. Завтра первый урок в 8:30. Я вспомнил, что отец сказал про новый учебный год: «Главное – начать его хорошо. Не слишком быстро, но всё равно живенько». На прикроватной тумбе лежал роман Александра Дюма. Естественно, читать я его буду дольше, чем он писал. Я же дошел только до четвертой страницы. Конечно, я бы предпочел полистать справочник Кребса – что-то вроде библии «панара», – уж очень мне хотелось оставить папу с носом. 2 х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2 Вот она, моя первая проблема в этом учебном году. Не единственная, но первая. Я покопался в голове: что там осталось с прошлого года? Пустота. Я повернулся к Хайсаму, который уже отложил ручку, и подумал: может, хотя бы на этот раз он не знает решения? Однако по одному загадочному прищуру было ясно, что уважаемый египтянин уже закончил вычисления. Я бросил в его сторону взгляд, полный безысходности, но в ответ Хайсам лишь слегка приподнял свою лапу над партой. Обычно он делал так в знак ободрения: не беспокойся, всё утрясется, пусть и не лучшим образом, но утрясется. Впрочем, я в любом случае волновался за свои пробелы в знаниях. Я тайком взглянул на учительницу математики. Она перемещалась с забавным постукиванием, поскольку прихрамывала, а иногда даже ходила на двух костылях, напоминавших спицы, которыми она, казалось, вывязывала урок. Всезнайка Хайсам как-то сказал мне, что преподаватель математики очень несчастна, потому что давным-давно потеряла ребенка. Я же подумал, что именно поэтому учительница теперь заставляет нас решать уравнения. Однажды я спросил Хайсама: «А может, она до сих пор так и носит своего мертвого ребенка в правой ноге?» Он как-то странно посмотрел на меня, широко раскрыв рот (это было у него признаком глубоких раздумий), а потом положил руку мне на плечо. – Возможно, для тебя еще не всё потеряно, старина. Кажется, он глубоко впечатлился моим наблюдением, даже восхитился и именно с этого момента начал воспринимать меня чуть более серьезно. Я же подумал, что это просто офигенно – так приподняться в его глазах. Я делал вид, что пишу, чтобы никто ничего не заподозрил. К счастью, прозвенел звонок. В конце дня Хайсам старательно укладывал вещи в свой шкафчик. Я болтался в стороне, но, поскольку мой друг не спешил, пришлось идти в комнату его отца одному. В тот день наш консьерж водрузил на голову потрясающую красную феску, придававшую ему вид древнего владыки. Маленькая золотистая кисточка, которая свисала с фески на бархатной ленте, буквально гипнотизировала меня. Воспользовавшись отсутствием моего уважаемого египтянина, я попытался раскрыть некоторые интересующие меня тайны. – Месье, – спросил я, – можете мне объяснить, почему вы назвали Хайсама египетским именем, хотя вы турок? А еще любопытно, почему вы справляете шаббат в пятницу вечером? – А когда его нужно справлять, по-твоему? В среду утром? Или же в понедельник днем? Он улыбнулся, и я понял, что отец Хайсама шутит. – Я хочу сказать, что это не совсем турецкий обычай – справлять шаббат, да и не египетский тоже. Он успокаивающе приподнял руку, очень напомнив мне этим жестом Хайсама. – Как знать! Как знать!.. Наконец появился Хайсам. Я попросил его объяснить урок математики, ну потому что, блин… эти уравнения!.. Мы уселись в глубине комнатки, чтобы нам никто не мешал. – Что именно тебе непонятно? – спросил он. Выглядел Хайсам очень спокойно. – Короче, хочу знать, как быть с этой заразой иксом. х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2. Не люблю критиковать науку, но это уже ни в какие рамки! – Здесь нет ничего сложного. Попробуй упростить. Он закинул в рот огромный кусок лукума и принялся старательно жевать, странно на меня посматривая. Я спросил: – Упростить что? – Уравнение, что же еще. Что еще ты собрался упрощать? – Я не понимаю. – Смотри. Надо раскрыть скобки, получится: x – 8x – 2 = 8–4x + 2. Согласен? Я пожал плечами. – А дальше что? Это же еще не конец? – Нет, балбес. Дальше надо перебросить все иксы влево, а остальное – вправо. – Хорошо. Тогда получится… x – 8x + 4x = 8 + 2 + 2. – Ну вот. А теперь что делаем?