— Опять на Тюратаме. Какой-то новый спутник подготовила, говорит, что специально для понимания, что с навигационными спутниками случилось. И еще сказала, что когда вернется — все расскажет в подробностях. Так что в следующем году с навигацией у нас будет хорошо… — Ты думаешь, она решит проблему? — Она вообще-то никогда не врет. Если говорит, что «попробует», то пробует, результата не гарантируя. А раз она сказала, что «решит»… лично у меня оснований сомневаться в ее словах нет. А девятнадцатого сентября с Тюратама поднялся новый спутник. После страшного скандала, во время которого Николай Петрович чуть ли не впервые в жизни обматерил женщину. Но женщина это спокойно выслушала и ответила тоже спокойно: — Николай Петрович, у нас времени было чуть меньше чем нисколько, и вся автоматика, мягко говоря, не отлажена. А грубо говоря, ее вообще нет! Но в следующем году мы должны, мы просто обязаны иметь работающую навигационную систему, а для этого необходимо разобраться, что происходит со спутниками. Так уж получилось, что кроме меня разобраться никто чисто физиологически не сможет. — Что вы имеете в виду? — Исключительно то, что сказала. Я отвечаю за эту программу, и я отвечу. А тем, кто будет мне мешать, надаю пинков. Стоящая рядом с Таней подполковник Качурина улыбнулась и тихо, на ушко, сообщила генерал-лейтенанту: — Товарищ Каманин, лучше не спорьте, она очень больно пинается. Лучше выпейте вот это… — Это что? — спросил у летчицы Николай Петрович, когда Таня повернулась и вышла. — Успокоительное специальное. То есть Таня его специально для летчиков разработала, чтобы в критических ситуациях мы сохраняли спокойствие. Рекомендую… я сама его постоянно пью когда с ней в правом кресле летаю. Без него с Феей летать опасно для жизни, можно от страха помереть. Пейте-пейте, у меня еще есть, а нам сегодня спокойствие ой как понадобится! Вероятно из-за «успокоительного» генерал Каманин с удовольствием посмотрел на взлет ракеты, потом спокойно просидел час с лишним в бункере управления. И даже не подпрыгнул, когда из динамика спецсвязи раздался спокойный голос Тани: — Ну что, ребята, со спутниками все ясно теперь. Передайте там, пусть следующую ракету готовят, по пункту пять-бэ. А я… мне пешком далеко тащиться не хочется, поэтому я пока просто посплю, а вниз уже завтра отправлюсь. Да, еще раз всех предупреждаю: народ оповещать о полете категорически нельзя, всех нарушителей я даже пинать не стану, а сразу убью. Причем очень мучительным способом. — Боюсь, Лаврентий Павлович вашу инициативу не оценит, — пробурчал тоже сидящий в бункере Леонид Александрович Воскресенский. — А вы не бойтесь, ему я сама все расскажу. Меня он точно не убьет за самоуправство, а вот вас… — А нас-то за что? — удивился Леонид Александрович. — А за то, что меня не скрутили, не удержали. Правда все равно ничего бы у вас не вышло, но вы же и не пытались! — Таня рассмеялась. — Николай Петрович, с вами я отдельно поговорю после приземления, кое-что уточню по подготовке ваших подопечных. Всё, до завтра. И примите еще военлётовской микстурки: я-то знаю, что сяду когда надо куда требуется, а вам понапрасну психовать не стоит. — А что со спутниками-то? — не удержался Воскресенский. — Я же сказала: до завтра. Спущусь и расскажу, и даже покажу. А пока слушайте приказ: всем расслабиться и начинать напитываться гордостью за содеянное. Надеюсь, кроме гордости вы и кое-что материальное получите, не от товарища Сталина, так от меня. Причем от меня это будут точно не пинки… Глава 34 Каманина на должность руководителя подготовки отряда космонавтов выбрал лично товарищ Сталин, а назначение на должность подписал товарищ Берия. И, хотя он и приказал Николаю Петровичу «подчиняться» Серовой, подчинение это касалось главным образом подбора кандидатов, а в остальном все же Лаврентий Павлович был прямым начальником генерала Каманина. Поэтому генерал, сразу по завершении сеанса связи, сел на самолет, пилотируемый Светланой Качуриной (который вообще-то считался 'личным самолетом Тани) и вылетел в Москву. Три часа полета — это немного, да и по Москве ехать — час от силы, так что довольно скоро Лаврентий Павлович очень возмущенный голосом лично поинтересовался у генерала: — А почему вы ее вообще туда пустили? Надо было скрутить ее, связать… — Она так и сказала, что вы будете на нас ругаться именно из-за того, что мы ее не скрутили и не связали. Но добавила, что у нас все равно бы это не получилось. — Что⁈ Ну да… не получилось бы. Но хоть словами ее убедить вы пытались? — Пытались. И я пытался, и — особенно старательно — ее собственные сотрудники. Она же аргументировала необходимость ее запуска просто: автоматика корабля не отработана и вообще на корабли не установлена, а лететь надо срочно. И кроме нее вообще никто на таком корабле вернуться не сможет, а она… — Что она? — Она сказала, что, я дословно цитирую, потому что и сам очень удивился, что у нее достаточно опыта и она и не из такой задницы вылезала. Я, конечно, не слышал, что были пилотируемые полеты раньше, разве что в Капъяре на ракетах Челомея, но те-то вроде просто вверх запускались, а не на орбиту. — Нет, на Капъяре она не летала, она про другие задницы… Вот только если она не вернется, стреляться не думайте даже, хватит нам, что я один застрелюсь. И даже я не застрелюсь… у вас успокоительное с собой? — Которое для летчиков? Нет, но в приемной подполковник Качурина сидит, она обычно с собой бутылочку таскает: ведь ей приходится с Татьяной Васильевной вторым пилотом летать. — Зовите ее сюда. Так, товарищ подполковник, у вас успокоительное… да, спасибо, я знаю сколько можно. Всё, товарищ полковник, идите и приведите погоны в порядок. У секретаря пару звездочек возьмите… это вам за мужество и героизм: не каждый человек может рядом с Феей летать. Приказ я в вашу часть пришлю сегодня же… Черт! Что дальше делать думаете, Николай Петрович? — Сейчас обратно в Тюратам вернусь, Татьяну Васильевну дождусь и уже тогда думать буду. Она сказала, что нужно будет программу подготовки космонавтом немного поменять, наверное что-то почувствовала в полете… как врач. — А я пока подумаю, что мы в газетах по этому поводу… — Таня особо просила никакой информации о полете никуда не давать. Вообще никакой. Почему — сказала, что по возвращении вам и товарищу Сталину доложит. — Лишь бы вернулась нормально… Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, можете быть свободны. До ее возвращения, а потом я вас обоих жду. Первая космическая скорость, то есть восемь километров в секунду — это довольно большая скорость. Если, скажем, задержаться с выдачей команды на торможение всего на одну секунду, то корабль промахнется от рассчитанной точки приземления на целых восемь километров! Ну, а идеале промахнется, однако Земля от идеальной планеты довольно сильно отличается, в том числе и по своим физическим свойствам. Атмосфера планеты «дышит»: днем она поднимается, а ночью опускается — но вот пока никто не знает насколько поднимается и опускается. А еще в этой атмосфере дуют ветры, причем дуют они сильно и в довольно разные стороны. Так что Танина способность «нажимать кнопку» с точностью в десятую долю секунды особой роли не играла. Нажала ее «когда надо», потом нажала другую… А потом она начала делать то, что делать категорически нельзя: начала довольно быстро «перемещаться по кабине». Ведь датчики с очень высокой точностью показывали, как быстро корабль тормозится в атмосфере, а бортовой компьютер сообщал, куда он с таким торможением в конце концов прилетит. Но так как у спускаемого аппарата было довольно высокое аэродинамическое качество, наклоняя эту кабину под разными углами можно было точку приземления изрядно сместить. Наклонять же ее можно было единственным способом: смещая центр тяжести аппарата. А смещать его можно было тоже лишь смещением «полезной нагрузки» — то есть самой Тани. Понятно, что нормальный человек на подобные трюки был не способен, но Таня специально перед полетом «поработала над мышцами», и скакать по тесному пространству кабины при пятикратной перегрузке… ну, с трудом, но все же могла. При этом не выпуская из поля зрения приборы, которые подсказывали ей, куда скакать… Землю Таня предупредила о спуске, и все причастные уже знали, что на этапе торможения никакой связи с аппаратом не будет. Конечно, это был далеко не первый спуск спутника, но с человеком… все, кто имел малейшую возможность, столпились в бункере управления, а кто такой возможности не имел — собрались в диспетчерской сборочного цеха, куда транслировалась вся информация из бункера. И только два человека не вслушивались до судорог в ушах в треск радиоприемников: генерал-лейтенант Каманин и полковник Качурина. Николай Петрович решил просто «не трепать понапрасну себе нервы», а Света — она просто решила «соблюсти субординацию», тем более что для нее Каманин был не просто каким-то генералом, а Первым Героем Советского Союза! И поддержать его — хотя бы и морально — она считала своим долгом. Поэтому лишь они двое увидели раскрывающийся парашют, под которым висел спускаемый аппарат. А Света заодно увидела и стоящий без дела ГАЗ-69, так что к капсуле они подъехали ровно тогда, когда люк ее открылся и Таня вылезла на свет божий. — Таня! — громким голосом обратился к ней генерал, какие-то эпитеты, следующие за именем, тщательно скомкав. — Если бы ты… — Привет, Свет. Ты генералу микстурки дала? — Да мы все тут эту микстуру хлещем вместо чая. — Ну и молодцы. Ага, тут антенна все же перегорела, то-то я думаю, отчего связи нет… сейчас… ага, есть связь. Эй вы, там, на Земле! У меня всё нормально, а антенщиков потом попинаю: вывод все же сгорел при спуске. Да не дергайтесь, мы тут недалеко, в паре километров от старта, сейчас сама приеду, товарищ Каманин уже корабль встретил. Светик, ты самолет поведешь или я? Надо в Москву срочно. — Ну, если надо… — Таня, извините, но Светлана меня уже в Москву и обратно свозила. — Значит я поведу, не проблема. Я там так хорошо выспалась! — Таня, вы только что спустились из космоса, вам сначала необходимо медосмотр пройти… — Так я его уже прошла. — Когда? Где? — Николай Петрович, я же назначена ведущим медиком программы. И все медосмотры я и провожу, если не сочту необходимым других врачей привлечь. Себя я уже осмотрела, других врачей привлекать необходимым не сочла. Так что скафандр сниму — и полетим домой. — Да, Таня… Лаврентий Павлович хотел еще узнать почему о полете информацию нельзя давать в газеты и на радио. — Он — узнает. Вы, скорее всего — нет. — Понял. А со спутниками что было — тоже секрет? — Не секрет, а руки, растущие из одного места, и не подумайте, что из плеч. Амортизационное кольцо резиновое при отстреле обтекателя от него отваливается, и цепляется за выступающие части спутника. А выступают как раз солнечные батареи… Во время полета в Москву в правом кресле сидел генерал-лейтенант Каманин, молча, хотя и с улыбкой на губах, слушая рассказ Тани: — То, что я врач, в подготовке космонавтов нам сильно поможет. То есть не очень сильно… примерно через час-полтора космонавту в невесомости становится достаточно хреново, а степень этой хреновости зависит исключительно от особенностей организма, заранее узнать это невозможно. Поэтому при подготовке каждого космонавта нужно будет поднять на орбиту на пару дней, под присмотром врача, естественно — и лишь тогда мы будем точно знать, годится кандидат для полетов в космос или нет. В принципе, на моем корабле можно сразу троих вывозить: нам же не нужно будет на высокую орбиту выбираться. Так что, думаю, в следующем году начнем потихоньку народ проверять. И, думаю, такие проверочные полеты мы тоже в прессе освещать не будем: если кто-то из кандидатов для полетов в космос не годится, так зачем ему биографию портить? А так — тихо слетал, не подошел — так же тихо из отряда отчислился и продолжил обычную жизнь обычного летчика… — Ну, не знаю, — прервал, наконец, молчание Каманин. — Ведь даже такой проверочный полет — это все же полет в космос. Американцы, вон, от наших спутников воют и волосы у себя рвут… везде, а уж что с ними станет, когда узнают, что у нас люди в космос летают… — Николай Петрович, я высказала свое личное мнение, а уж как решит руководство… надеюсь, мои доводы они правильно воспримут. У меня еще некоторые доводы есть, но вам их лучше не знать. — Я вижу, что мне приходится очень многое не знать. Я, например, не знаю, что у тебя две звезды Героя, которые ты за штурвалом получила… — Вот именно, что не знаете. За штурвалом сидел Александр Евгеньевич, и за это у меня одна Звезда. — А он мне… не сказал, что две. — Вторая у меня совсем за другое.