Чакрабати едва заметно улыбнулся. — У каждого своя правда, посему бессмысленно искать истину в чужих устах. — И всё же, какой выбор сделали вы в свои тридцать? — спросил Иван. — Увы, — тихо ответил старик, — я не был ни бунтарем, ни хиппи, чем в 60-е баловались многие мои сверстники. Не вышло из меня и доброго отца семейства. Я к этому не стремился. Да и не прижился бы я в так называемой «базовой системе ценностей». Жизнь отторгла меня как инородный элемент, как лишний пазл из чужой мозаики. Потому пришлось выбирать третий путь: отказаться принять участие в неравной, и априори проигрышной борьбе за место под солнцем ни на той, ни на другой стороне баррикад. — Чакрабати задумчиво поворошил потрескивающие угли, поднял над костром с десяток искр-светлячков и произнёс немного подрагивающим голосом: — Мой выбор одновременно и прост и сложен: обмануть жизнь и, не смотря ни на что, остаться самим собой. Что ни говори, а я стал счастливым и свободным только здесь, в единении с этим нетронутым цивилизацией островом. Вы же молодой человек, пока не встретитесь с собой настоящим, не поймёте меня. Свет костра упал на лицо старика: брови сведены, три горизонтальные морщины прорезали высокий лоб, светлый взгляд глубоких без привычной смешинки антрацитовых глаз. — Это вы к чему? — спросил Иван, не совсем понимая, куда клонит Чакрабати. — Ваш путь к свободе — своего рода паломничество. Дорога к себе и переход от иллюзий к реальности. От пробы пера к пониманию смыслов. Так всегда бывает на пороге возраста Христа. — Причём тут это? Я думал, вы буддист. — Так и есть, — невозмутимо ответил Чакрабати. — Но лишь когда Христос взошёл на Голгофу, тогда он и стал Христом. И Христу и принцу Сиддхартхе, обоим пришлось пройти через это. Первый принял смерть на кресте за грехи людские, второй пробудился сам, указав им путь. — Религия — это костыли для слабых и больных, — отмахнулся Иван. — Мне они ни к чему. — Верите вы или нет, но в жизни наступает время, когда Всевышний испытывает каждого. Но век за веком люди проваливают его экзамен, предпочитая игры в политику, революцию, демократию и свободу. Некоторое время царило молчание. Огонь мягко облизывал пурпурно-оранжевые угли. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев. Тихая ночь настраивала на размышления о вечных ценностях. — Есть в ваших словах что-то… хм… — наконец произнёс Иван. К счастью профессор не продолжил дискуссию, поскольку ворох мыслей, охвативший Ивана, было бы сложно вместить в понятные фразы. В голове крутился полузабытый афоризм, позаимствованный из какой-то старой книжонки и непонятно зачем задержавшийся в глубинах памяти: «Я сам своя свобода». Вместо этого Иван сказал следующее: — Ладно, оставим высшие материи. Так что вы задумали, профессор? Сдаться? Опустить руки? Я не собираюсь вас переубеждать. Но и вы мне не родитель, не гуру и не капитан. Хотите оставаться, ваше право. Но знайте, здесь дела повеселее. Англичанин сошёл с ума, а Питер Крофт в руках безумцев. И это не туземцы, а вполне белые люди самого что ни на есть европейского вида. Образованные, говорящие на нескольких языках и выдающие себя за учёных, но волки в овечьей шкуре. И если вы считаете, что я бегу от чернокожих, знайте, страшнее их именно эти бледнолицые садисты, чьё логово находится внутри того кратера. Кровожадным островитянам до них как до Луны. Не удивлён, что аборигены обходят это место стороной. А теперь я расскажу свою историю, и после поглядим, что вы скажете о свободе. Глава 24 Слушая Иванов рассказ, профессор Чакрабати то и дело менялся в лице, охал, выкрикивал что-то на санскрите и вообще вёл себя крайне возбуждённо. Он или застывал как мумия с глазами навыкат, или вскакивал «свечкой» и принимался мелко вышагивать взад-вперёд. Описание Виртукона вызвало у него шквал эмоций. Казалось, старик вспрыгнет сию минуту и бросится наверх, на вершину кратера, убедиться самолично, правда ли всё это или враньё. Путаное повествование Ивана об увиденном в библиотеке — о колбах с выпотрошенными приматами, о папках с орлами, об обезьяноподобных аквахомо и о тайной рейхс-лаборатории — произвели на индуса ярчайшее впечатление. А описание Доктора Зло и его внучки — человекообразного существа-дельфина — и вовсе вогнало старика в ступор. Как человеку многие годы посвятившему науке, ему требовались доказательства, которых Иван, естественно, предоставить не мог. Более того, Иван говорил беспорядочно, перескакивая с одного на другое, так, что любой на месте профессора, не обладающий аналитическим умом, послал бы такого рассказчика ко всем чертям, списав его бредни на посттравматический шок. Профессор напротив, внимательно вникал в каждое произнесённое Иваном слово. По нескольку раз переспрашивал, просил вернуться и повторить ту или иную часть рассказа, и было видно, как его пытливый мозг пропускает всё услышанное через сито критического анализа. Как он пытается скрепить части этого сумбурного повествования хотя бы маломальской логикой. Получалось не ахти как, но Чакрабати ни разу не позволил себе ни иронии, ни насмешки, ни сарказма. Причин не доверять Ивану у него не было. Когда парень закончил, Чакрабати сел напротив, скрестил ноги по-турецки, прикрыл глаза, задрал голову вверхи сделал длинный вдох. Задержал дыхание, да так, что удивил даже Ивана, а в конце, свернув губы трубочкой, медленно-медленно выпустил воздух тонкой струйкой вниз, гортанно пропев звук «Ом-м». Так он проделал трижды, после чего открыл глаза. Его лицо выражало космическое умиротворение. — Ваш рассказ рушит все мои чаяния, — произнёс он ровным хладнокровным голосом. Иван не понял, что имелось в виду, да это было и не важно. Главное что старик сказал дальше: — Уверен, планы у этих ваших пленителей недобрые. То, какими вы их описали и обрисовали их намерения, выглядит значительно опаснее соседства с несмышлёными автохтонами. Нужно что-то делать иначе… Чакрабати никак не мог подобрать подходящее слово. — …иначе нам кранты, — пришёл на помощь Иван. Фраза была произнесена по-русски и, хотя последнее слово Чакрабати слышал впервые, смысл он уловил верно. «Легко сказать «Что-то делать». Но что?!» — Иван испытал вселенскую усталость. Тело снова заныло. Рассказ обоюдные рассказы вымотали его в край. Он сложил руки на груди и закрыл глаза. Проклятое состояние бревна. — Отдыхайте, господин Иван, — произнёс профессор. — Утро вечера мудренее. Но какой может быть сон, коль голова забита перевариванием пережитого. Только сейчас Иван осознал, в какую переделку они угодили. Выходит, наци давно положили на него глаз. Так вот почему Лалит так вцепилась в него. Теперь, вспоминая всё, что было связано с той итальянской историей, Иван понимал — он многого не видел, или не хотел замечать. С группой спасателей ему пообщаться не удалось, санитары лишь разводили руками, а журналюги — те ещё вруны. Да и самому ему всё казалась выдумкой. «Газетной уткой». Глупейшим стечением обстоятельств. Шуткой судьбы. А лаконично-немногословный капитан Иствуд так и сказал, прощаясь: «Я догадывался Джимми, что ты наполовину рыба». Когда Лалит привела его к Нараяне, это было похоже на игру или на распутывание шарады. — Мои мать и отец были его воспитанниками, — сказала тогда Лалит. — Гуру — вся моя семья. Я часто обращаюсь к нему за советом. — И какой совет нужен тебе сейчас? — простодушно спросил Иван. Ему нравилась целеустремлённость Лалит. — Хочу знать, что он расскажет о тебе. Тогда её ответ Иван воспринял по-своему. Сейчас всё выглядело иначе. Прибыв ранним утром на рейсовом автобусе в Черапунджи, к вечеру Иван и Лалит стояли у подножья одного из холмов восточных Хаси, прямо перед «живым» мостом над ущельем, заканчивающимся у чёрного пролома пещеры. Это была Обитель, как выразилась Лалит, величайшего из полубогов, кто был на поле Курукшетры и слышал диалог Кришны с Арджуной, мудрейшего из учителей, бессмертного гуру Нараяны Свакхаранды Гири. Из пещеры вышел совершенно нагой босоногий старик. Он был высок и статен. Его чёрные волосы доставали до поясницы. Он шёл уверенно и если бы не рассказы Лалит о возрасте гуру, перевалившем за сотню, Иван мог бы дать ему не больше пятидесяти. — Здравствуй Лалит, — сказал старик, подходя ближе. — Это он? Лалит безмолвно кивнула. Выглядела она бледной и растерянной. Иван мысленно ухмыльнулся. Неужели этот старик такое уж внеземное божество, что рядом с ним весёлая болтушка Лалит лишилась дара речи? — Да…, - наконец выдавила она из себя. Старик положил руку на её плечо и по-отечески произнёс: — Ты молодец. Теперь ступай, а мы с твоим другом останемся. — Он повернулся к Ивану и их глаза встретились: — Не возражаешь, почтеннейший? Фраза прозвучала как вопрос, но она не была вопросом, потому что не предполагала отрицательного ответа. Старик взял Ивана под руку и повёл в пещеру. По пути они не произнесли ни слова. Позже, вспоминая то время, Иван часто задавался вопросом, как так получилось, что на него будто на собачонку набросили поводок. Разве для того он приехал в это захолустье, в разгар сезона дождей, чтобы провести неделю в пещере рядом с голым стариком? Но тогда его воля всецело принадлежала незнакомому ему йогину. Наваждение выглядело сном, и Иван всегда думал, что так и было. Несмотря на худую циновку, предоставленную ему в качестве постели, спал Иван крепко и, проснувшись, чувствовал себя бодрым и свежим. Гуру сидел неподалёку и медитировал. Иван почувствовал вселенский голод. Йог открыл глаза. — Не будем терять времени, — произнёс он и встал. Они вышли на свет. Неподалёку шумел водопад. Вымывая скалистую породу, быстрая вода впадала в небольшое озерцо. Йог направился по узкой тропинке. Иван шёл следом. Какая-то неведомая сила привязала его к этому старику. На каменном спуске они остановились. Йог повернулся, посмотрел Ивану в глаза. Что-то щёлкнуло. Шум воды заполнил пространство. Зелень леса размылась в большое бесформенное пятно. Иван чувствовал, как к его ногам привязали верёвки, а после толкнули в спину. Удар о воду и груз на ногах увлёк его вниз… Очнулся Иван уже на арбе. Скрип колёс. Тугие удары палкой о крупы неповоротливых мулов. — Хвала богам, ты очнулся. Я испугалась. Что с тобой? — услышал он скороговорку Лалит. — Что? — выдавил из пересохших связок. Девушка склонилась к лицу. Её прохладные губы коснулись его лба. — С чего ты так ослабел? — прошептала она прямо в ухо. — Ты едва не свалился вниз. Это так на тебя подействовала встреча? — Он настоящий? — зачем-то спросил Иван. — Ты как его увидел, у тебя ноги подкосились. Хорошо, я была рядом. Прости, зря всё это затеяла. Странное наваждение. Непривычное состояние. Может это из-за разряжённого горного воздуха? — Но я же… — Иван не договорил. Глупо пересказывать Лалит свои галлюцинации. Может, так всё и было? Йоги, они такие…