— Трудно сказать. Он непредсказуем. — У меня есть еще вопрос: храните ли вы здесь типографские шрифты? — Шрифты? Типография не по нашей части. — Мне сказали, что папа Сикст Четвертый приобрел шрифты этого печатника, этого Цвайнхайма. Случайно, не знаете, куда помещают подобные вещи? — Право, не могу сказать. Но спрошу Томмазо, как только он вернется. Кстати, мессер Синибальди, раз уж вы пришли… Что за причина этих волнений? — Какое-то новое преступление… — уклончиво ответил я. — Народ готов взяться за оружие для самозащиты. — Увы! — вздохнул библиотекарь. — Насилие порождает насилие… Я поблагодарил Гаэтано и наугад раскрыл труд блаженного Августина. Кажется, Евангелиста да Тозини угадал. Начертания букв в книге «О Граде Божьем» и посланиях совпадали. Одно только было отличие: заглавные буквы здесь были красными, что делало страницы более рельефными. И все же я постарался сравнить каждую букву. Сомнений не оставалось: убийца нашел и использовал шрифт Цвайнхайма. Чья-то рука легла на мое плечо. — Надо же, мой молодой друг! Вы становитесь завсегдатаем библиотеки Ватикана! — Добрый вечер, мессер Аргомбольдо. Как и всегда, он был весь в черном, глаза его горели лихорадочным огнем. Он продолжил: — А я только что слышал, как о вас говорили… — Хорошее, надеюсь? — Во всяком случае, любопытное… По поводу того убийства гравера, вы знаете… На рынке, где продают дичь, две женщины утверждали, что некий молодой человек видел убийцу и даже гнался за ним в квартале Святого Евстахия, но не догнал. Я, конечно же, сразу подумал о вас… — Конечно… Вам здорово повезло, что вы это слышали! — Правда? После вашего визита меня интересует все, касающееся этого дела. Мы разговаривали вполголоса, однако один из читателей обернулся. Я перешел на шепот: — Вы все еще верите в проявление божественного гнева? — Скажем, я, скорее, лелею эту надежду. Если этот город не покается… Он наклонился над моей книгой. — Ах! Блаженный Августин! Вот это уже лучше! Гаэтано послушался моего совета. — Скажу честно, мессер Аргомбольдо, меня интересует не сама книга, а тот, кто ее напечатал. Вам известен некий Конрад Цвайнхайм? Он поскреб свой длинный нос. — Конрад Цвайнхайм? Что-то слышал… Он взял книгу в руки и полистал ее. — Печатник, да. Не он ли погиб… во время пожара или другого несчастного случая? — Насколько я знаю, его мастерская сгорела после его кончины. Однако удалось спасти набор шрифтов, купленных впоследствии Сикстом Четвертым. Это случилось в 1475 или в 1476 году. — Слышал я об этой истории. 1475-й, вы говорите?.. Вы уже видели фреску Мелоццо да Форли? — Та, которая в латинском зале? Ингирами показывал ее мне. — Тогда вы должны знать, что библиотека Ватикана была основана в 1475 году. На фреске человек, стоящий на коленях перед Сикстом Четвертым, есть не кто иной, как первый префект — Бартоломео Платина. Помнится, он проявлял интерес к книгопечатанию. Искусство это было новым в то время. Ничего удивительного, что он посоветовал папе сделать эту покупку. — А папа мог подарить ее библиотеке? — Не знаю. Я лично никогда не видел этих шрифтов в наших стенах. Стоило ли ему верить? — А кто, по-вашему, мог бы сказать поточнее? — Ингирами, может быть… Должен ли я понимать так, что есть некая связь между этим Цвайнхаймом и вашим убийцей? Вопрос он задал без малейшего смущения. — А это лучше спросить у кумушек на рынке, мессер Аргомбольдо… У меня было еще время сходить в апартаменты да Винчи, но, взволнованный высоким саном пригласившего меня, я представился камергеру, ответственному за визиты к папе, задолго до того, как прозвонили к вечерне. Тот проводил меня на следующий этаж, провел через богато обставленные покои до небольшой прихожей, где уже томились в ожидании два монаха и один дипломат. До того как попасть в зал аудиенций, я долго ждал, пока оттуда выйдут опередившие меня. Зал был небольшой, но высокий и красивый; широкое окно выходило на Бельведер; а стены и потолок были чудесно расписаны Рафаэлем. Для росписи художник выбрал тему, целиком посвященную чуду божественного присутствия: Гелиодор, изгнанный из храма разгневанным Богом; ангелы, освобождающие святого Петра из темницы; орды Аттилы, попятившиеся при виде распятия; месса в Больсене, во время которой закровоточили облатки… Рафаэль из Урбино позаботился и о своих благодетелях: Лев X был представлен Львом Великим перед Аттилой, а Юлию II отводилось почетное место на двух остальных фресках. Было от чего оробеть такому ничтожному визитеру, как я. Посреди зала в кресле красного бархата, украшенном золотыми шариками, восседал папа из семейства Медичи. На нем была домашняя одежда: белая туника из плотного дамассе, короткая мантия с капюшоном на плечах. Красная скуфья была надвинута до глаз. Тут же были и двое слуг, накрывавшие легкий ужин, — они приносили в серебряных блюдах оливки и сушеные фрукты. По обе стороны стола стояли два стула, на одном из них сидел кардинал Бибьена. Последний знаком велел мне приблизиться. — Ваше святейшество, вот Гвидо Синибальди, которого вы вызвали к себе. Я двинулся к папе, низко кланяясь, и припал к его унизанной перстнями руке. Он не произнес ни слова, и я уже не знал, что мне делать, пока слуги накрывали на стол. — Садись, Гвидо, — предложил кардинал. Я послушно сел, чувствуя себя не в своей тарелке, искоса посматривая на могущественного прелата. От него приятно пахло апельсиновым листом. У него было лицо неповоротливого, обрюзгшего человека, не чуждавшегося земных радостей. Трудно было себе представить, что он мог часами скакать по своим землям в Маглиане. Тем не менее у него была репутация отличного охотника, любителя собак и соколов. Он не гнушался при случае убить рогатиной загнанного оленя. Однако обожал и изящные искусства: живопись, разумеется, и сверх того — музыку, не скрывая, что и сам сочиняет. Двор Льва X был, впрочем, знаменит в Европе своими оркестрами и профессионализмом музыкантов. Когда папа не услаждал слух гостей концертами, он тешил их не совсем приличными зрелищами в исполнении шутов, которых очень любил. Таковы были развлечения главы христианского мира. Как только слуги удалились, Лев X заговорил: — Я мало знал вашего отца, баригеля Синибальди. Мы несколько раз мельком виделись, когда я еще жил в Риме, но ни разу не обменялись ни словом. Однако мне известно, что мой предшественник Юлий Второй весьма ценил его… Голос его был теплым и приятным, странно контрастируя с одутловатой дряблостью лица. Я ограничился тем, что почтительно наклонил голову. — Поэтому я был немало удивлен, услышав вашу фамилию среди окружения да Винчи. Он великий художник, в этом нет сомнения, но очень уж медлительный. А его знакомство с подозрительными людьми крайне рискованно. — У Леонардо да Винчи есть свои недостатки, — согласился Бибьена. — Но его талант не раз сослужил нам… Позволю себе напомнить вашему святейшеству, что он неоднократно… — Я знаю о вашей снисходительности к нему, кардинал. Но я ее не разделяю… — Позволю себе уточнить, ваше святейшество, — знакомству с ним молодой человек обязан этим преступлениям, и только им. — Да, эти преступления… Папа протянул руку к блюду, наполненному бисквитами с сосновым семенем. Он съел один, потом взял другой и медленно начал его жевать. Рассказывали, что у него очень чувствительный желудок и после слишком пряной пищи он вынужден по нескольку дней поститься. — Эти преступления… Вы слишком молоды, сын мой, чтобы вмешиваться в подобные дела. Надписи кровью, отрубленные головы, вскрытые тела, рисунки… демонические. Весьма любопытное применение врачебных знаний… Не лучше ли посвятить себя болящим и скорбящим? Горло мое стало сухим, как самый сухой из африканских камней. — Ва… ваше святейшество… Это просто цепь совпадений… Сперва убийство в колонне, потом… Потом я замолк, не в силах выдавить из себя ни слова. — Вы по крайней мере захватили с собой гравюру и послания? Я вынул из планшета три бумаги. Он взял лупу, бывшую всегда при нем по причине плохого зрения, и тщательно просмотрел их одну за другой. — «Понтифик потерял Лицо», — прочитал он. — Значит, именно это… эта фраза привела вас к «Веронике»? — Она меня… Меня осенило… Ли… Мне показалось, я понял, что из Ватикана пропала какая-то реликвия и… — Реликвия? Святой Лик — больше, чем реликвия, сын мой! Подлинный Образ! Лик страдающего Господа! Теперь вы понимаете? Я вспомнил, что видел однажды в соборе Святого Петра нечто, завешенное другими покровами. Но тогда я был ребенком, и изображение на куске ткани осталось для меня неясным.