– Да вот, срисовываю портреты с могильных плит. Не спрашивайте, зачем и почему. Просто себя занимаю хоть чем-то… – А что, писать можно только здесь? – спросила Серафима Дмитриевна. – Здесь-то как раз не особо и получается. Да только с фотографии, сделанной с могильного памятника, совсем не смогу. Нет жизни в эскизах, в лицах, и все тут, – пожаловалась Аграфена. Пожилая женщина захихикала. – Эта фраза особенно странно звучит на кладбище, если только не иметь в виду вечную жизнь. Конечно, жизни ты из них, с этих фото, не вытянешь, – прищурилась Серафима Дмитриевна, буквально вплотную приближаясь к могильным памятникам. – Они же мертвые, тут даже я тебе не помогу, а ведь я в этом деле спец, можешь мне верить. Груня решила промолчать, что уже знает кое-что о ее биографии. Только подумала: Таня не ошиблась, правильно узнала женщину по имени. – Я вижу, что они мертвые, – вздохнула Аграфена, – только меня специально вызвали из России их портреты написать. – Из России? Специально? – удивилась старушка, поглаживая каменный памятник, словно извиняясь перед усопшими за их треп на могиле. – Да, один человек приезжал в Москву, видел мои работы и захотел, чтобы именно я написала портреты его родственников, – пояснила Груня. – Человек не любил своих родственников? – уточнила Серафима Дмитриевна. – Почему вы так решили? – Ну, тебя позвал… – неопределенно ответила старушка. – Наоборот, любил. Они его единственной родней были, – не совсем понимала ее Аграфена. – Значит, он был дилетантом, то есть ничего не понимал в искусстве, – кивнула, как бы отвечая на свои собственные вопросы, Серафима Дмитриевна. – Нет, он всю жизнь был в искусстве! А почему… – начала было, не на шутку волнуясь, Груня, но старушка ее прервала: – Ты меня извини, деточка, я не знаю, кто ты по специальности основной, но вижу, что человек в целом хороший… – Я художник-декоратор, – пояснила Груня, которой нечего было стыдиться. – Вот! Я не знаю, какой ты художник-декоратор, то есть не видела твоих работ… – Видели. Вы были на спектакле, пусть и неудачном. Сцена оформлена моими декорациями. Старушка задумалась, видимо, вспоминая. Наконец оценила: – А ты знаешь, неплохо. Актеры-то играли из ряда вон, а оформление сцены очень даже ничего. Просто все на сцене было так паршиво, что на декорации никто и внимания не обращал… – Спасибо. Так и бывает, и когда хорошо играют, всем тоже не до декораций. Дама нервно потеребила цветы у себя на пиджаке и вдруг заявила: – А вот портретист ты никакой! Если, конечно, хочешь знать мое мнение… – Что? – Очень посредственный портретист, полный ноль. И странно, что пригласили из другой страны именно тебя, хотя тут своих таких художников мешками… Не понимаю зачем? – Серафима Дмитриевна пожала плечами. – Вот бы вас, например, позвали… В сто раз лучше бы получилось! – съехидничала Аграфена. – Я уже не пишу, – серьезно восприняла ее слова бывшая художница Шубина. – Ты не обижайся, но если тот человек разбирался в искусстве, то пригласил он тебя сюда вовсе не для того, чтобы ты портрет написала, а для чего-то другого. У Груни даже листки повыпадали из рук. – Что? Совсем плохо? Он отцом моим был, как оказалось. – Ну, вот видишь! Наверное, хотел чем-то поддержать, познакомиться… – Вряд ли. Он уже умер ко времени моего приезда. А в завещании опять попросил написать эти портреты, и других просьб не оставил, – ошарашенно уставилась на собеседницу Аграфена. – Тогда я – пас! Я не знала ни твоего батюшку, ни какие мысли бродили у него в голове. Но по эскизам, что я вижу, портреты у тебя совсем не получаются, зато всякие ненужные мелочи вокруг – пожалуйста! Все то, что мешает и абсолютно не нужно портрету. И ты думаешь, что я старая, выжившая из ума тетка? – Нет, – не очень уверенно ответила Груша. – Какой же ты портретист, если даже не поняла, что здесь, на фотографиях, что прикреплены к каменным плитам, сфотографированы уже мертвые люди? То есть они умерли, а потом их как-то привели в порядок, открыли им глаза, загримировали и сфотографировали. Это тебе любой судмедэксперт скажет, если мне не веришь. А ты в лицах покойников жизнь ищешь… Да ее тут изначально быть не может! Уж я-то знаю физиономистику, и анатомию, и физиологию досконально. Так вот, подобное состояние мышц, мимика, взгляд могу быть только у мертвых людей. Повторяю – уже почивших людей! – закончила свою речь Серафима Дмитриевна и посмотрела на Аграфену. Та готова была провалиться сквозь землю. – Не может быть… – Гарантирую, что это так, можешь заключение у любого эксперта попросить, – безапелляционно добавила Серафима Дмитриевна. – Но как же… Нет, просто бред какой-то! Никто так не делает. Для чего фотографировать мертвых, а потом выдавать снимки за изображения живых? Чтобы прикрепить их на памятники? Зачем?! Марк жил в Венгрии и знал, что здесь это вообще не принято. Логичнее было бы похоронить усопших, установить просто кресты, и все. – Аграфена совсем растерялась. – Ты меня спрашиваешь? Я с таким случаем тоже впервые сталкиваюсь. На самом деле странно. Хотя… – Что? – Тогда бы он не смог попросить тебя написать эти портреты. – Тогда бы не смог, – согласилась Груня. И снова посмотрела на памятники. – А разве так важно написать их? – Вероятно, важно. Просто ты не понимаешь, для чего. А может, дело в деталях? Груня вздохнула: – Я давно чувствую, что дело именно в каких-то неуловимых деталях, на которые не обращаешь внимания, поэтому и не видишь. – Ну, ничего, ты сосредоточишься и поймешь. – Серафима Дмитриевна присела рядом и вздохнула. – Чем я еще могу помочь? – Немного рассказать мне о своих ощущениях и деталях… – Оно, конечно, пожалуйста, только как раз детали – это совсем не мое. Я всегда видела и запоминала только лица, а на то, во что человек одет, даже на цветовую гамму, зачастую не обращала внимания. Глава 25 В баре отеля Аграфена сразу заприметила ладную фигурку Насти и подошла к ней. Молодая актриса сидела у стойки, держа в руке высокий стакан для коктейля, уже опустошенным наполовину. Выглядела она ужасно, как-то разом потеряв весь свой лоск. Лицо было ненакрашенным, опухшим, глаза красными и потухшими. Даже одежда на Насте выглядела как-то неопрятно и безвкусно. Весь ее вид говорил, что старлетке плохо. – Привет, – поздоровалась с ней Аграфена. – Привет… талисман ты наш, – как-то вяло ответила Настя. – Что? – Как только тебя Эдик, царство ему небесное, прогнал, так и началось… Это была ошибка. Ты ведь очень хороший человек, абсолютно не участвующий ни в каких интригах, никого не обижающий… Тебя ему трогать не надо было. Бог его и наказал. – Что будете пить? – обратился к Груне официант. – А вот то же, что и девушка. – И мне повторить! – тут же встрепенулась Настя. Груня была искренне удивлена, поскольку впервые слышала, что Настя упоминает бога, пусть даже в таком вот контексте. – Я тоже сожалею, что Эдуарда больше нет, – сказала она. – А уж как я жалею! Только у меня стало все налаживаться, я стала примой, и сразу же моего покровителя убили! Куда я теперь пойду? Кому я нужна? Ведь придется начинать буквально с нуля, а у нас, у актрис, полгода простоя за пять лет идут. – Анастасия казалась уже сильно пьяной. – Настя, ты хочешь быть богатой? Ходить с кредиткой по магазинам, посещать всякие спа-процедуры, жить в загородном доме? – спросила Груня. – Кто же не хотел бы? Ты назвала все атрибуты благосостояния… – Так вот тебе мой совет: ты очень красивая женщина и должна воспользоваться своей красотой, удачно выйти замуж за богатого. А про актерство забудь. Неужели ты не видела, что тебя в главной роли зритель не принял? Ну, будет у тебя другой любовник-режиссер, но ведь зрителю до этого нет дела. Не понравится твоя игра – освищут. – Я настолько плоха? – сфокусировала взгляд на Груне молодая актриса. – Честно? Ты очень хорошая, красивая, ты способна идти к своей цели и даже будешь хорошей матерью для пары ребятишек, но ты – не актриса, – высказала ей свое независимое мнение Аграфена.