Они вызвали лифт, вошли внутрь. И туда же, следом за ними, вошел Вилли. Груня проигнорировала его, гордо задрав нос. Она думала только об одном – чтобы лифт не застрял с находящимся внутри человеком, у которого сердечный приступ. Это уже было бы чересчур. Вилли молча нажал на кнопку с цифрой «один», и лифт поехал. Однако ехал недолго. Вдруг резко остановился, как-то дернувшись, и затих. – Не может быть! – ахнула Аграфена, выждала пару секунд и судорожно нажала кнопку первого этажа несколько раз. Лифт с места не тронулся. – Груня… – позвал Вилли. – Обожди, не до тебя! Она принялась нажимать на все кнопки подряд. Лифт оставался безучастным. – Только не сейчас! Да что ж за невезуха такая?!! Ты, Коля, только держись, не паникуй. Тебе волноваться нельзя. Ничего, что-нибудь придумаем. – А я и не волнуюсь, – совершенно спокойным голосом произнес Николай Еремеевич. И повернулся к Вилли: – Я же говорил, что она очень заботливая и добрая девушка. Вот гордячка невозможная, это да! Груня несколько заторможенно прохлопала ресницами и спросила: – У тебя с сердцем что? – Ничего, бьется пока. – Отпустило уже? – повторила Груша. И уже слегка на повышенных тонах воскликнула: – Что здесь происходит?! – Поговорить вам надо, – зевнул Николай Еремеевич. – На меня можете не обращать внимания, я здесь как бы для мебели. Дело молодое… – Так ты… ты меня разыграл?! Не может быть! Значит, твой сердечный приступ… О, Николай, ты просто гениальный артист! Ге-ни-аль-ный! Браво! Только к чему этот цирк? – Ты ведь не хочешь со мной поговорить? – подал голос Вилли. – Какой ты догадливый! – И дальше стала бы меня избегать, игнорировать? – продолжал хозяин отеля. – Совершенно верно! – А вот здесь, в тесноте и не в обиде, как говорится, у нас будет время пообщаться. И тут Груша, что есть силы размахнувшись, залепила ему пощечину. – Ого! – съежился Николай Еремеевич под взглядом, которым она наградила и его. – Тебя бить не стану, по старости. Но и разговаривать тоже не буду. – Груня, послушай… Можешь избить меня всего, если тебе легче станет, – потер щеку Вилли. – Легче мне станет, если я выйду отсюда, чтобы не дышать с тобой одним воздухом! Ишь чего удумал, силой принуждать к миру! – зло высказалась она. – Друзья, давайте выпьем… – Николай Еремеевич достал бутылку и три пластиковых стакана, словно фокусник. – Ты смотри, подготовился! Ну, артисты! – Аграфена, не удержавшись, хохотнула. И повернулась к Вилли: – А как тебе удалось лифт остановить? Хотя, что я удивляюсь? Ты же здесь известная личность. Наверняка и в больницу эту нас положили к какому-нибудь твоему другу доктору. А ничего, что я пациентка и мне лежать надо, отдыхать, а не находиться в лифте с двумя неприятными мне типами?! – Она несносна! – как-то растерянно произнес Вилли. – Я надеялся на более позитивный разговор. – А я предупреждал, – буркнул актер и посмотрел на бутылку с вожделением. – Кто бы говорил! – фыркнула художница. – Ничего, вот сейчас выпьем, и сразу же типы будут не такие неприятные, – спокойно произнес Николай Еремеевич. Он протянул всем по стаканчику и по малосольному огурчику, вытащенному из пакета, лежавшего в другом кармане. Забулькала жидкость… Груня выпила и поморщилась. Затем все трое захрустели огурцами. – И надолго я ваша пленница, мистер Казанова? – спросила Аграфена, глядя в глаза Вилли и чувствуя, как разливается у нее внутри тепло. Эту свою реакцию она приписала исключительно горячительному напитку, а не мягкому взгляду красавца-мужчины. – Пока не поговорим, – невозмутимо ответил тот. – Тогда давай побыстрее! Скорей вырвусь отсюда и заявлю в полицию за хулиганство и незаконное удержание. Прямо Дебрену и заявлю на вас двоих! Да-да, я помню, что и он твой знакомый, но я ему жизнь спасла, вот и посмотрим, что для него важнее. Вряд ли он отплатит мне черной неблагодарностью. – Груня хрустела огурчиком, улыбаясь. – А вы чего притихли, ребята? Разливай, Николай Еремеевич! В тюрьме-то долго наливать не будут. Хотя, ладно, я попрошу для вас скидку – за талант! А то ты ведь без водки жить не можешь. А ты, Вилли, без бабы, видимо, не можешь, в тюрьме тяжеловато придется. Это проблема! – свела брови на переносице Аграфена. – Но я знаю выход – передам тебе в тюрьму резиновую женщину. У меня теперь наследство, десять тысяч долларов, поэтому я могу оказать спонсорскую помощь особо нуждающимся и куплю ее тебе. Давай, наливай! Николай Еремеевич подчинился. Троица выпила, и актер обратился к Вилли: – Ну, так говори уже… – А я передумал! Она не адекватна! – вдруг выдал хозяин отеля и несколько раз нажал кнопку вызова. Лифт послушно поехал и остановился на первом этаже. Вилли вышел из него и двинулся по холлу больницы к выходу. – Ты что, так и уйдешь? – оторопела Груня, совсем не ожидавшая такой реакции. – Ты же этого хотела! – бросил через плечо Вилли. И удалился. Настала очередь Груше остаться с открытым ртом. – Во дает! А чего он ушел? Испугался, что и правда в полицию сообщу? Я же пошутила, очень нужно! – фыркнула художница. – А ты думала, что вечно будешь над ним издеваться? Ну и дура же ты, Груня… правда, дура, – покачал головой Николай Еремеевич. – И водку не допили. А знаешь что? Пойдем во двор! Парк тут потрясающий. – Там меня еще кто-то с разговорами ждет? – напряглась Груша, начиная сожалеть, что перегнула палку. – Не-а, один только хотел, очереди беседовать с тобой не выстроилось, – засмеялся ведущий артист труппы. – Это он тебе бутылку подарил? – спросила вдруг Аграфена. – Обижаешь… Я бы тебя за бутылку не сдал. Только за две! – Деньги? – продолжала гадать Груня. – Теперь ты Вилли обижаешь. Я действовал совершенно бесплатно, по наитию, из моего доброго отношения к вам обоим, – ответил Николай Еремеевич. Глава 15 На просторной территории перед больницей, по бокам подъездной дороги, был разбит парк с аллеями и множеством скамеек. Груня больше любила парки несколько запущенные, густые и дикие, а здесь все было сильно окультурено, посажено в рядок, подстрижено, как по линейке. Они с Николаем Еремеевичем вышли и сели на одну из свободных скамеечек ярко-зеленого цвета. – Ты хочешь что-то спросить? – обратилась художница к своему спутнику. – Скорее рассказать, иначе все мои предыдущие потуги теряют смысл. – Какие потуги? – не поняла Груня. Она сорвала травинку с газона и теперь задумчиво ее покусывала. – В лифте, – пояснил Николай Еремеевич. – В общем, слушай! – Вся во внимании. – Водка и правда привезена из России, – начал издалека Николай Еремеевич. – Ты опять о водке? Допей ты ее уже, раз все мысли только о ней. – Не будь так нетерпелива! Я к тому говорю, что вчера ночью у меня была бутылка водки. Мне надоело пить мартини и шампанское, всю эту сладкую гадость, которой нас щедро снабдил Вилли, и захотелось выпить нормального мужского напитка. – То есть водки, – уточнила Груша. – Ну, да! И я стал думать… – С кем можно разделить ее, то есть распить? – спросила Груша, опережая рассказчика на ход вперед. – Ты бы еще сказала – найти собутыльника, – слегка надулся актер. – Ну зачем же так грубо! – Извини. Вернувшись в отель, я в первую очередь вспомнил о тебе. Но тебя не нашел и пошел к Эдуарду. Он сам уже прилично принял, поэтому не должен был на поздний визит рассердиться. Но, подойдя к двери его номера, услышал: у него женщина. Ну, ты понимаешь… Кричала она знатно. Я оторопел и решил подождать. Мало ли что, может, она скоро уйдет, и мы с Эдиком спокойно примем на грудь. – То есть жажда выпить оказалась сильнее здравого смысла и правил приличия? – по-своему поняла слова актера-алкоголика Груня. – Я присел там невдалеке в закутке, где уборщица прячет тряпки, ведра, свой огромный пылесос и прочие причиндалы, и стал ждать…