– А вы откуда знаете? – поразился Вобликов. – А ты считаешь, что твой командир – тьма таежная? – усмехнулся Андрей. Армия Вальтера Венка стала последней надеждой фюрера. Войска лихорадочно снимали с Западного фронта и разворачивали на соединение с гибнущей группировкой Теодора Буссе. Армия Венка сделала внезапный разворот и нанесла удар в районе Потсдама, потеснив советские части. Это был неожиданный маневр, но он не мог повлиять на общую картину событий. Атаки Венка прекратились на подступах к Потсдаму, части 12-й армии заняли оборону и стали отражать советские атаки. 9-я армия Буссе продолжала гибнуть в окружении… Войска 1-го Белорусского фронта давили с востока, медленными темпами продвигались по городским улицам. Приходилось преодолевать яростное сопротивление. 1-й Украинский фронт маршала Конева наступал с юга. К утру 24 апреля на южном берегу Тельтова канала приготовилась к бою мощная артиллерийская группировка. Плотность орудий достигала 650 стволов на километр фронта. Мощным ударом из всех орудий вражеская оборона была подавлена. Части танкового корпуса генерала Митрофанова форсировали канал, закрепились на северном берегу и стали расширять плацдарм. Танки вошли на городские улицы, двинулись на соединение с войсками 1-го Белорусского фронта, наступающими с востока. В Берлине воцарился хаос. Гражданское население пряталось по подвалам и бомбоубежищам, многие пытались любым способом вырваться из пылающего города… 2-му отделу контрразведки и офицерам госбезопасности приходилось справляться с огромным потоком людей. В Бирштау, на восточной окраине Берлина, творилось что-то невообразимое. Такое ощущение, что здесь собралось все население планеты. Через наспех сформированные фильтрационные пункты пропускали десятки тысяч людей. Боевые действия в этом районе закончились. Специальные органы зашивались, не хватало сотрудников. Сюда свозили немецких и советских военнопленных, жителей Германии, перемещенных лиц, когда-то завезенных сюда с востока. Работали СМЕРШ, сотрудники Наркомата госбезопасности, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей НКВД. К пунктам выстраивались огромные очереди. Местных жителей проверяли лишь поверхностно – в основном визуально. В большинстве это были женщины, дети, пожилые люди. Сотрудники наметанным взглядом выискивали подозрительных – они могли оказаться членами СС, офицерами вермахта. Их собирали отдельно и увозили в неизвестном направлении для дальнейшей проверки. Взятых в плен военнослужащих пешим порядком под усиленным конвоем отправляли на восток, в Лансберг. Их ожидали долгие годы в плену на восстановление ими же разрушенного хозяйства. В Бирштау проверяли перемещенных лиц и советских военнослужащих, освобожденных из плена. Их доставляли из Швербурга, находящегося в 15 километрах к северо-западу, там функционировали лагеря для военнопленных. Часть контингента немцы расстреляли при отступлении, других – не успели. Несколько сотен заключенных при подходе Красной армии совершили побег, захватив оружие, уничтожили охрану, вырвались на волю, а теперь опять оказались взаперти, уже у своих… На пустыре между параллельными рядами колючей проволоки царило столпотворение. Две роты автоматчиков охраняли мероприятие. Хрипло лаяли служебные овчарки, звучали предупредительные окрики. На западе гремела канонада, в воздухе ощущалась пороховая гарь. До центра Берлина отсюда было километров двенадцать, дул западный ветер, принося из района боев запах смерти. Оборванные бледные люди медленно брели между рядами колючей проволоки. Многие были больны, их поддерживали товарищи. Особых старожилов здесь не было: по мере переполнения лагерей немцы уничтожали тех, кто был не в состоянии работать. Кому-то стало плохо, он навалился на столб, стал сползать. Помощь товарищей не помогла, человек потерял сознание. «Позовите врача! – закричали люди. – Это Василий Петрович Шнырев, заместитель командира полка по политической части! Он хороший человек, в плен попал в июле 44-го из-за контузии!» Охранники отворачивались, прятали глаза. «Хорошие люди в плен не попадают», – буркнул кто-то. Но медика все же вызвали, помощь оказали – по-видимому, последнюю, когда политработника уносили, он не подавал признаков жизни. К военнослужащим, попавшим в плен, относились негативно. Представление о них как о предателях вымарать из всеобщего сознания было невозможно. Особенно у тех, кто в плену не был. Ракитин медленно ходил по гаревой дорожке (здесь раньше располагалось футбольное поле и дорожки для бегунов), курил и испытывал противоречивые чувства к происходящему. К проверочным пунктам тянулось несколько очередей. Первичная проверка была в основном визуальной – ни у кого здесь не было документов. Военнопленные перемешались с гражданскими – русскими, украинцами, поляками. Было много женщин – худых, изможденных, но были и те, кто выглядел здоровым, кто носил нормальную одежду и не производил впечатления доходяг. Все эти люди жили в разных условиях, имели разные судьбы. Кто-то нервно смеялся. Но в основном стояли молча, смотрели исподлобья. Ракитин подошел поближе. – Товарищ майор, покурить оставите? – жалобно попросил молодой парень за колючкой. Андрей кивнул. – Не положено, – строго сказал автоматчик. – А ну, отойди от сетки, дистрофик. – Сам ты дистрофик, – проворчал военнопленный и отвернулся. Обиду этих людей можно было понять. Ни цветов, ни радостных поздравлений по случаю освобождения они не ждали. Дальнейшая судьба большинства из них не была предметом зависти. Тех, кто пройдет проверку, тоже не ждет ничего хорошего – всю оставшуюся жизнь они проживут под косыми взглядами, получат поражение в правах, не смогут устроиться на нормальную работу, не говоря уж о вступлении в партию. Но, как ни крути, то, что делали сотрудники специальных ведомств, было необходимо. Под видом несчастных «овечек» в советский тыл просачивались полицейские, предатели, шпионы и диверсанты, подготовленные в немецких разведшколах, всю эту публику предстояло отсечь. Ради этого и устраивались многолюдные сборища. Иной цели не было. Большинству «контролеров» не доставляло удовольствия фильтровать своих соотечественников, львиная доля которых была ни в чем не виновата… Возмущался обрюзгший мужчина в пиджаке и кепке. Он сыпал польскими словами, много жестикулировал. Офицера госбезопасности что-то насторожило. Он переписал данные «товарища», задумчиво посмотрел на его физиономию и задал несколько вопросов. Старший лейтенант интеллигентной наружности был, по-видимому, полиглотом. Собеседник частил, как печатная машинка. Офицер знаком подозвал товарища, что-то сказал ему. Тот смерил взглядом поляка, покосился в сторону. Подошел автоматчик и жестом приказал следовать за ним. Мужчина побледнел, губы его затряслись. Три месяца назад войска 1-го Украинского фронта отбили у фашистов концлагерь Освенцим в Польше. Удар был внезапный, немцам пришлось в спешке уходить. Спрятать следы своих преступлений они не успели. Ракитин был временно прикомандирован к Управлению 13-й армии генерал-полковника Пухова. Он лично прибыл в Освенцим со своими ребятами, все видел своими глазами. Волосы вставали дыбом. Это был ад – в прямом и точном смысле. Он видел горы трупов, которые немцы не успели «утилизировать», видел обитателей бараков с пустыми глазами – это были не люди, а растения. Видел помещения, доверху забитые женской и детской обувью, склады с собранными в мешки человеческими волосами. Видел газовые камеры, трубы крематориев. Как выяснилось позднее, трех крематориев немцам оказалось мало – они не справлялись с объемом работ; собирались строить четвертый. Сколько миллионов истребили там немцы? Это могли подсчитать лишь потомки. Уничтожались евреи, русские, украинцы, венгры с румынами. Стали разбираться и выяснили, что наибольшей жестокостью к заключенным отличались не эсэсовцы из «Мертвой головы», а польские надзиратели! Это были звери, желающие выслужиться перед хозяевами. Они с одинаковым упоением издевались над евреями, русскими, над собственными соотечественниками… В целом к людям сегодня относились доброжелательно, во всяком случае – к большинству. Бывших пленных собирали в группы. Тем, кто выглядел сносно, предлагали вновь вступить в армию и с оружием в руках идти на Берлин. Уверяли, что тем самым они искупят свою вину за пребывание в плену. Желающих было много, даже те, кто едва ковылял, выражали стремление сражаться. – Ракитин? – вдруг услышал майор слабый голос. – Андрей Михайлович Ракитин? Из группы военнопленных, отобранных для участия в боевых действиях, на него смотрел мужчина со слезящимися глазами и совершенно бледным лицом. Он часто моргал, похоже, страдал болезнью глаз. Растительность на лице требовала срочного бритья. Он был одет в испачканную красноармейскую гимнастерку и темные ватные штаны с дырами. Андрей всмотрелся. Показалось что-то знакомое. Ну и метаморфозы! В прошлой жизни это было породистое ухоженное лицо, гордая выправка комсостава среднего звена! – Вижу, что узнал… – пробормотал мужчина, отделяясь от остальных, – да, это я, Бубновский… А ты, Андрюха, выжил, целым майором стал, поздравляю… В каком ведомстве, если не секрет, трудишься? – Контрразведка, – машинально отозвался Андрей. Особых отличительных знаков у сотрудников СМЕРШа не было. – Ого, высоко поднялся… Надо же, какая встреча – одна на миллион… – Мир тесен, – сухо заметил Ракитин. – Это точно, – согласился бывший узник. – Закурить дашь? Хотя нет, не надо, курить начну, сразу с ног свалюсь… А ты, похоже, не рад нашей встрече? – Бубновский прищурил воспаленные глаза. – Все еще зло на меня держишь? Недоволен, что я жив остался? Ладно тебе, кто старое помянет… Жить-то ведь мне уже недолго, сам понимаешь. Сформируют из нас, инвалидов, что-то типа штрафной роты и бросят на самый безнадежный участок фронта… Пахнуло прошлым, холодок заструился по спине. Как же усердно он гнал от себя это прошлое! Радости от встречи не было, только раздражение. Бубновский разглядывал его с каким-то безразличным спокойствием. Прошли годы, утекли реки, жизнь превратилась в разменную монету, и этому человеку было совершенно безразлично, что думает о нем бывший друг и товарищ. А ведь они действительно были почти друзьями, вместе рыбачили, выпивали. Далеко это было, в Забайкальском военном округе. Но всю страну тогда трясло, в самые дальние уголки заползала беда. В 37-м году была сформирована 25-я бронетанковая бригада, место дислокации – ж/д станция «Разъезд № 74» в поселке Ясная Читинской области. Впоследствии переименована в 33-ю бригаду. Ракитину тогда исполнилось 27, молодой еще был, но уже с опытом службы после окончания военного училища. Прибыл из столицы, через полгода получил очередное звание старшего лейтенанта и должность командира разведывательной роты. Бубновский был заместителем начальника штаба в том же полку, дослужился до капитана. Отношения были ровные, товарищеские. Поспорили из-за девушки, но вроде помирились. Маша Осокина лишь недавно прибыла в округ после окончания мединститута, работала в госпитале. Предпочла Ракитина, они стали встречаться, собирались через полгода оформить отношения и зажить счастливой семьей. То, что Бубновский затаил злобу, стало ясно лишь потом. А пока усердно маскировался под хорошего друга. Вспыхнул конфликт с императорской Японией, стали громко выяснять, кому принадлежит озеро Хасан и река Туманная. Действия Блюхера в этом конфликте были весьма спорными. И все же разгромили китайско-маньчжурских и японских милитаристов, удержали территории. Потом покатились головы. Блюхера обвинили в неумелых действиях и нежелании очистить фронт от врагов народа. Маршала арестовали, обвинили в военном заговоре и участии в «антисоветской организации правых». Подверглись аресту все его родственники и близкие. Было репрессировано почти все окружение Блюхера на Дальнем Востоке. Дела шили белыми нитками, заговорщиков выявляли во всех структурах. О своем грядущем аресте Андрей узнал случайно, вовремя обратился к начальнику штаба полка майору Кравцову с просьбой разъяснить ситуацию. Кравцов не только разъяснил, но и помог. Подозревать молодого офицера в столь диких вещах было нелепо. Арест не состоялся, вместо этого загремел под суд следователь НКВД, ведущий дело. Но неприятности не отступили. Громом небесным стал арест Кравцова и назначение на его должность бывшего капитана Бубновского, ставшего майором! Впоследствии стало ясно, кто строчил ночами доносы. Маша поведала в слезах, что свадьбы не будет, планы поменялись. И все дальнейшие попытки до нее достучаться завершились ничем. Впоследствии Ракитин узнал, что она вышла замуж за Бубновского, тот неожиданно для всех стал влиятельной фигурой. Последнее, что успел сделать Кравцов, – подписать приказ о переводе Ракитина в Киевский военный округ с сохранением звания, но с понижением в должности. Компетентные лица нашептывали: затягивать с отъездом нельзя… События семилетней давности оставили неизгладимый след. Рана зарубцевалась, но стояло перед глазами лицо Маши, лица хороших друзей и товарищей, раздавленных катком репрессий. Желание пристрелить Бубновского давно не просыпалось. И сейчас, глядя в изможденное лицо старого знакомца, Андрей ловил себя на мысли, что даже в морду тому дать не хочется. – Что Маша? – спросил он сухо. – Погибла Маша… – у Бубновского задергался глаз. – В 40-м перевели из Забайкалья в Западную Белоруссию, понизили в должности – назначили начальником строевой части полка… Это в Бресте было… Мы уже полтора года, как женаты были. Маша развестись со мной хотела, все тебя забыть не могла – повод искала… Вот война и развела… Пока я метался на рассвете между крепостью и домом, в нашу квартиру бомба угодила… Снова прихлынула тоска, появилось желание открутить собеседнику голову. Прирожденный лжец, он и сейчас, похоже, врал и не краснел. – Мы до последнего держались. – Бубновский опустил голову. – Потом приказали – части гарнизона уходить в леса, искать наших… Несколько дней прорывались… – Бубновский закашлялся. – Прости. Потом опять служба в штабе. Служил в резервной бригаде, в августе 44-го ее в Белоруссии ввели в сражение. В первом же бою немцы на танках прорвались, штаб окружили, мы отбивались… Расстрелять хотели, когда пленили, потом передумали, в тыл погнали. С тех пор кочую по концлагерям, сдохнуть никак не могу. В Польше несколько лагерей сменил, потом здесь, в Фатерланде… Ракитин молчал, сказать было нечего. Противоречия бились в груди смертным боем. – Забыть никак не можешь, – констатировал Бубновский. – Ну и зря, Ракитин. Я ведь тогда душой болел за нашу власть, искренне мечтал избавить страну от вражеских элементов… Они везде тогда окопались, во всех структурах… А потом я честно воевал, хоть у кого спроси… Слушай, Андрюха, – встрепенулся Бубновский, – а может, замолвишь за меня словечко? Дескать, хороший человек, много лет его знаю, вместе воевали на озере Хасан, все такое… Ты же фигура с положением, к твоему мнению прислушиваются… Или советом поможешь – что мне сделать, чтобы вырвать из биографии эту черную страницу, связанную с пленом? – Не помогу, – отозвался Ракитин. – Кончились советы, Бубновский. Вчера последний отдал. Он развернулся и, не прощаясь, двинулся прочь. Бубновский еще что-то говорил ему вслед, упрашивал вернуться, потом стал выкрикивать обидные слова. Но устоял майор, не самый благовидный поступок – избивать военнопленного. Расстрелять – можно, сослать на Колыму без права возвращения – тоже вариант. А вот избивать при людях – признак собственной слабости. Навстречу спешил спрыгнувший с подножки «Виллиса» взволнованный лейтенант Вобликов. – Товарищ майор, есть новости от Крейцера, «Соната номер два», так сказать… – голос лейтенанта дрожал, словно он еще прыгал на машине по ухабам. – Крейцер сообщает, что Трауберг собирается покинуть бункер и направиться в район Тюрлихплац, у него там неотложные дела. Потом намерен вернуться обратно… Но кто его знает, вернется ли? – Подробности есть? – Ракитин резко встал. – Есть. Наша Лизавета Петровна, дама дотошная, фиксирует все, что слышит, а Крейцер – педант, он на этих подробностях собаку съел. Сигнал от Крейцера поступил в 16.30 по берлинскому времени. – Оба вскинули руки с часами. 17.01 – и именно по берлинскому времени. Не жить же по Москве, которая сейчас бог знает где! – Он лично слышал, как Трауберг с кем-то говорил по телефону, при этом связь постоянно прерывалась, и он ругался. По-видимому, собеседник настаивал на личной встрече, причем как можно дальше от правительственного квартала. Трауберг против этого не возражал, но долго не могли определиться с местом. При этом Трауберг сидел один в своем закутке в бункере и говорил приглушенно – явно не хотел, чтобы его слышали. Но Крейцер услышал – он парень со способностями. Договорились на девять вечера, район Тюрлихплац, улица Альдерштрассе, 11, квартира 6. Это, видимо, жилой дом, причем неразбомбленный. – Что мешает разбомбить его к девяти вечера? – озадачился Андрей. – Наш друг Йозеф уверен, что этого не произойдет? – Мы посмотрели карту, товарищ майор, – не растерялся Вобликов, – это северная часть Берлина, там много узких улочек и переулков. Расположение жилых кварталов в плане наступления очень неудобное. И местное население сильно скучено. Единственная сравнительно широкая улица – та самая Альдерштрассе. Именно в этом районе мы не наступаем. Левее действует 47-я армия, правее – 2-я танковая армия Богданова, а вокруг Альдерштрассе – пустота. Наши туда войдут, но явно не сегодня. И бомбить ее вроде незачем. По сведениям нашей разведки, немецких войск в районе немного, на Альдерштрассе возводят баррикады… Карта Берлина всплыла у майора перед глазами – с названиями основных магистралей и значимых объектов. Память его подводила редко. Если уж что-то запомнил, то это надолго. Но полностью окружающую картину карта прояснить не могла. – Давай уточним. – Ракитин еще раз глянул на часы. Время в наличии имелось. Если не вагон, то уж точно – тележка. – Трауберг свой разговор не афишировал, договорился о встрече в отдаленном районе, куда еще не ступала нога советского солдата, и немцев там тоже не много. – Вы правы, товарищ майор. – Не иронизируй. Тебе ничего не кажется подозрительным? Не попахивает ли это дело нашими заокеанскими коллегами? – Знаете, товарищ майор, я не знаю, как пахнут наши заокеанские коллеги, но Корзун, пока я бежал к машине, высказал то же самое. Это, разумеется, предположение. Не скажу, что для офицеров германской разведки побеги на Запад – повальное поветрие, но случаи были, сами знаете. Отсюда следующее предположение: в означенной квартире Трауберга поджидает представитель одной из западных разведок. Будет ли с фигурантом кто-то еще, мы не знаем. Крейцер тоже не знает. Намерен ли Трауберг вернуться в бункер – загадка. Он может получить инструкции и отбыть восвояси. Может исчезнуть уже сегодня. Доверить постороннему получение этих инструкций он не может. В общем, дело темное, товарищ майор… – Молодец, – похвалил Андрей, – выстроил самостоятельно всю логическую цепь. И зачем я тебе нужен? Но все может быть куда проще, Олег. Мало ли куда направляется Трауберг. Однако сигнал получен, надо реагировать. Дуем в штаб, получим «добро» от начальства и все распланируем… Глава пятая Пуля сбила секцию водосточной трубы, ушла рикошетом от пожарной лестницы. Подполковник Рыбаков пулям не кланялся, но, когда одна из них чуть не зацепила его макушку, был вынужден присесть. Улица Зееле простреливалась насквозь. Снайперы и пулеметчики засели на первых этажах, не давали бойцам передышки. Баррикаду отвоевали, за ней и спрятались. Кругом валялись предметы мебели, обломки электрических и телеграфных столбов, куски жести, выломанные из мостовой булыжники и даже перевернутый и раздавленный легковой автомобиль. Красноармейцы грудились за баррикадой, ждали сигнала. Другие, захватив первые этажи, прятались у окон, готовые покинуть убежище по первой команде.