Когда я по зрелом размышлении вырабатываю себе какое-то мнение о человеке, то — даже если окажется, что я заблуждался, — мне необходимо побыть некоторое время одному и подумать, чтобы окончательно убедиться в его неверности. Если бы я был менее опытен и проницателен, то при виде этого молодого человека сразу бы отказался от всех своих подозрений. Он производил самое приличное впечатление, и я уже не удивлялся, что Эмери назвал его порядочным парнем. Ни в его внешности, ни в поведении нельзя было раскрыть какой-либо черты, которая могла бы подтвердить наши подозрения. Он держался свободно, открыто, безо всякого следа какой-либо неуверенности или даже скованности, какую можно было ожидать от человека, имеющего за собой прегрешения. Либо мы в нем ошиблись, либо он, несмотря на молодость, был отъявленным мошенником. Пароход, который мы выбрали для своего плавания, пришел из какой-то палестинской гавани и отправлялся через Тунис и Алжир в Марсель. Как только мы вчетвером поднялись на борт, к нам подошел капитан и сухо сказал: — Месье, это не пассажирский пароход. Потрудитесь освободить палубу. Теперь надо было выяснить, предупредили ли капитана о нас, и Хантер спросил: — А не возьмете ли вы пассажира, которого зовут Хантером? — Хантер? Не вы ли этот господин? — Я. — Тогда вы, разумеется, можете остаться, Калаф бен Урик просил меня взять вас на борт. Но о других пассажирах речи не было. — Эти трое господ — мои друзья, о которых Калаф бен Урик не знал, и я прошу вас принять их. Мы будем вам очень благодарны, если вы найдете место для всех. — Место приготовлено только для вас, и мне придется потесниться самому и стеснить своего первого помощника. Однако ради Калафа бен Урика я нарушу правила и на этот раз сделаю исключение, чтобы принять ваших друзей. Значит, французский капитан был чем-то обязан тунисскому офицеру. Казалось, что их дружба вовсе не имеет отношения к военной службе, а касается каких-то темных делишек, которые не принято оглашать. Иначе чем еще мог быть обязан капитан торгового судна офицеру другого государства? Это обстоятельство укрепило сложившееся у меня мнение о Калафе бен Урике, вследствие чего меня уже не могло обмануть открытое и честное лицо Хантера. Мы получили на четверых две маленькие каюты, в каждой из которых еле разместились койки. Было интересно, с кем же захочет разделить компанию Хантер. Я был убежден, что выбор компаньона нужно было предоставить ему самому. Его решение могло и должно было прояснить ситуацию. Наши вещи отнесли в одну из кают, а мы, пока судно снималось с якоря, поудобнее расположились на палубе. Мы сидели под тентом, покуривая и болтая о всякой всячине, причем я заметил, что Хантер исподтишка изучает нас. В особенности это касалось меня, потому что Эмери он уже знал. Я держался как можно непринужденнее и был с ним очень вежлив, чем хотел завоевать его доверие. Было бы очень хорошо, если бы он выбрал меня своим соседом, потому что в этом случае я бы уж нашел возможность хорошенько понаблюдать за ним. Но мои усилия, кажется, не принесли успеха, потому что, незаметно поглядывая на него, я замечал, что он пристально смотрит на меня. Встретившись с моим взглядом, он немедленно отводил глаза в сторону. Я был уверен — ничто во мне не может ему показаться подозрительным; значит, недоверие, которое он, видимо, питал ко мне, просто-напросто было вызвано неосведомленностью. Позже, когда Александрия давно осталась за кормой и мы оказались в открытом море, он подошел ко мне. Я в то время стоял у фальшборта, наблюдая бесконечную игру волн. До сих пор мы говорили только о самых общих вещах, не касаясь личного. Теперь он, пожалуй, решил побольше узнать обо мне. После нескольких ничего не значащих вопросов он перешел к сути: — Я слышал, вы возвращаетесь из Индии, мистер Джоунс? Долго вы там пробыли? — Всего лишь четыре месяца. Больше не позволили мои дела. — Значит, вы не служите, а занимаетесь торговлей? — Да. — Не сочтите нескромным, если я поинтересуюсь вашей профессией. — Я имею дело только с двумя товарами, и притом с самыми простыми: с мехом и кожей, — ответил я, потому что старина Хантер раньше тоже приторговывал кожами. — Это и вправду прибыльное дело. Но я еще никогда не слышал, чтобы торговцы мехом и кожей ездили в Индию! Тут, конечно, он меня подловил, но поскольку я все-таки однажды бывал в Индии, то попытался выкрутиться. — Но вы не подумали о сибирских мехах. — А разве их не везут оттуда в Китай? — Конечно, везут, но я же англичанин. Китай слишком далек, да и берет за посредничество очень высокий процент. И вот мы вспомнили о том, что наши индийские владения очень далеко заходят в глубь Азии; оттуда легко организовать торговый путь к Байкалу, а тогда мы получим возможность удовлетворять свои потребности в сибирских мехах, не обращаясь ни к царю, ни к китайскому императору. — Ах, так! Но главный-то источник товара для вас Северная Америка? — Кожи я ввожу с берегов Ла-Платы, а меха — из Северной Америки. Я сам не раз отправлялся за товаром в Новый Орлеан. — Новый Орлеан? У вас там, конечно, есть знакомые? — Только купцы. — Тем не менее разве вам никогда не попадалось на глаза мое имя? Правда, мой отец давно ушел на покой, но он все еще тесно связан с тамошним деловым миром. Теперь он загнал меня в тупик, но я к этому сам стремился. Я сделал вид, что крепко задумался, а потом ответил: — Ваше имя? Хантер? Хм! Хантер… Хантер… Нет, я никогда не сталкивался с такой фирмой. Хантер… — Это не фирма. Он занимался поставками для армии и очень много — торговлей кожами. — Армейский поставщик? Ну, это же совсем другое дело! «Хантер» — это ведь переводится как «охотник»? — Да. — Знавал я одного очень богатого человека. Он был немцем по происхождению и носил фамилию Егер[22]. Правда, он стал поставщиком военного ведомства и превратился в Хантера. — Так это был мой отец! Стало быть, вы его знали? — Собственно говоря, я не очень хорошо его знал. Как-то раз меня ему представили — вот и все. — Где же? Когда? — Не помню, к сожалению. При такой подвижной жизни, как моя, мелочи легко забываются. Видимо, это было у одного из моих партнеров по бизнесу. — Разумеется! А так как вы не смогли его ближе узнать, то, вероятно, не получали и сведения о его смерти? Здесь он дал маху. Большей ошибки просто нельзя было совершить. Я немедленно ею воспользовался, словно просовывая ногу в приоткрытую дверь: — О его смерти? Так он умер? И давно, мистер Хантер? — Да уже больше трех месяцев. — А вы в этот тяжелый час, значит, оставались на Востоке? — Да. — У вас есть братья или сестры? — Нет. — Тогда вам надо срочно возвращаться домой. Богатое наследство не может долго ждать! Он покраснел и закрыл глаза. Теперь-то он понял, какую ошибку совершил. Желая поправить дело, он стал выкручиваться: — Вы не знаете, что это печальное известие я получил всего несколько дней назад. — Ну, тогда совсем другое дело! Значит, теперь вы торопитесь домой? Мой вопрос снова поставил его в неловкое положение. — Не совсем, — ответил он, — но я постараюсь поспешить. Как бы я ни торопился, я должен побывать в Тунисе. Это замечание было еще большей глупостью. Стало быть, он просто вынужден ехать в Тунис! И я быстро продолжал, чтобы не дать ему времени опомниться и осознать свою новую ошибку: — Вынуждены? Это из-за дел с Калафом бен Уриком? — С чего вы взяли? — удивился он, окинув меня быстрым, недоверчивым взглядом. — Очень просто. Капитан же упоминал этого человека, которого он, кажется, знает. Калаф бен Урик, как я слышал, поручил ему вывезти вас из Александрии. Разве нельзя отсюда сделать вывод, что вы как-то связаны с Калафом? Я, кажется, нашел его самое уязвимое место. Лоб его сморщился. Несколько мгновений он молча смотрел перед собой, а потом сказал: — Раз уж вы слышали, что сказал капитан, то мне тоже можно кое-что рассказать вам о Калафе. Вы увидите его в Тунисе и… А оттуда вы поедете прямо домой? — Вероятнее всего. — Я тоже поеду через Англию. Значит, вполне возможно, что мы воспользуемся одним кораблем. Калаф собирался плыть со мной. Значит, вы все равно узнали бы то, что я расскажу вам теперь: Калаф — коларази. — Кто? — спросил я, прикидываясь незнающим. — Офицер в звании капитана. Родина его — Соединенные Штаты. — Что? — удивленно вскрикнул я. — Американец? Значит, он христианин? Как же тогда ему удалось стать тунисским офицером? — Он принял ислам. — О боже! Вероотступник! — Не судите его строго! О своей прошлой жизни он мне, правда, не рассказывал, но вы в нем, безусловно, найдете человека чести, и только тяжелые удары судьбы заставили его решиться на шаг, который вам кажется невозможным. — Ничто в мире: ни страдания, ни пытки, ни угрозы — не могло бы побудить меня отречься от моей веры!