Алегра. Вы коммунист! КОММУНИСТ!!! Алегра, в сущности, понятия не имеет, что значит слово, которое она выкрикивает. Но она знает, что если так продолжать, то Симичу грозит нервный срыв. Поэтому она и кричит. Симич. Но и ты им был! Причем гораздо дольше! Алегра не перестает выкрикивать свое, поэтому оба вынуждены ее перекрикивать. Алегра. Коммунист, коммунист, коммунист, коммунист… Игнятович. Это другое дело! Симич. Но я вышел из партии! Игнятович. А меня исключили! Чувствуешь разницу? Я был плохим коммунистом! Алегра в конце концов перестает кричать. В тот же момент замолкает и Симич. Алегра забирается к Игнятовичу на колени. Обнимает дедушку и пакостно смотрит на Симича. Алегра. Дедушка, скажи коммунисту, чтобы убирался из моего дома. Игнятович. Ты вроде какого-нибудь диссидента, но этого совсем недостаточно. Симич. Не достаточно? Игнятович. Да, недостаточно. Алегра. Дедушка, скажи коммунисту… Игнятович все-таки ничего не говорит. Все-таки ему неприятно. Симич встает. Симич. Тогда я пошел. Игнятович. Это будет самое лучшее. И больше не приходи. Незачем. Живи своей собственной жизнью, оставь амбиции. Мой тебе совет. Симич цедит сквозь искусственные зубы. Симич. А мой тебе совет, Павле, подумай, как бы кто-нибудь не заговорил. И не рассказал бы, чем ты занимался в молодости. Кого ты погубил, причем собственными руками, Павле. Игнятович. Ладно, Милисав, хватит. Иди уже. Симич. Подумай, как бы я не заговорил. Кого и как. Собственными руками. Игнятович. Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Игнятович лжет, просто он давно примирился с самим собой. Его ничто не мучит, его не грызет совесть. Ничего. Симич. Как бы я тебе не напомнил, Павле! И не назвал точное число. А ты на это число можешь поставить в лотерее и посмотреть, что оно тебе принесет! Игнятович. Давай, давай, ступай. И Симич выходит. Из кухни, из дома, из жизни этого человека. Игнятович остается со своей внучкой, спокойный, потому что совести у него нет. Алегра. Дедушка, а этот человек действительно коммунист? Игнятович молчит. Не отвечает. Алегра. Дедушка, а что такое коммунист? Игнятович некоторое время думает. Потом формулирует. Игнятович. Это никто, детка. Этот человек просто — никто. Затемнение 12. Площадка для отдыха на автостраде, деревянная скамья, стол для еды, все сделано из бревен, или в похожем стиле. Контейнер для мусора, переполненный, следы пребывания автотуристов, обедов водителей и их спутников. Фредди ведет под руку своего отца, злобного старика с палкой. Ступает старик тяжело, левая нога существенно замедляет его движение. Фредди внимателен, терпелив, идет медленно, тем темпом, который задает отец, в другой руке несет корзину, полную еды — бутерброды, фрукты, вода. Фредди. Осторожно, папа. Мы никуда не спешим. Осторожно. Отец Фредди медленно садится на скамью. Опирается на свою палку, смотрит, как и обычно, куда-то вдаль. Фредди остается стоять. Он ставит рядом с отцом корзину с едой. Фредди. Здесь у тебя все есть. Бутерброды, цыпленок в фольге, яблоки, молоко. Отец никак не реагирует. Он не реагирует никогда, никогда не подает ни малейших признаков того, что понимает, что ему говорят, что он вообще слышит, что ему говорят. Он только своим обычным злым взглядом следит за какой-то точкой на горизонте, но неизвестно, видит ли он вообще что-нибудь. Фредди делает последнюю попытку. Фредди. Там и сахар есть. Папа. У тебя здесь есть сахар. А старик не реагирует. Даже на слова о том единственном, что он любит, что всегда крадет, тайком сует в рот, из-за чего ему ампутировали пальцы на правой ноге и при этом все равно не смогли остановить процесс, даже на него, на сахар, старик не реагирует. И это помогает Фредди решиться. Ему ясно, что его старый отец ничего больше не понимает, ни о себе, ни о том, где он находится, ни о том, что его окружает, ни о чем. Фредди. Ладно, папа. Я пошел.