Петровичка. Я имела в виду, кто живет этажом выше? Надежда. Ваш вопрос мне ясен, но я не знаю ответа. И не знаю, зачем вы меня об этом спрашиваете. Правда, не знаю. Петровичка. Хорошо, не сердитесь. Значит так: Надежде эта дама кажется немного заторможенной, кроме того, она нервничает из-за того, что не может докричаться до бабушки, что ей приходится стоять перед запертой дверью, и это теперь, когда она наконец-то решила ее навестить. Кроме того, она все еще под впечатлением инцидента с Симичем, она до сих пор чувствует на себе его влажное дыхание, хотя после этого уже несколько раз умылась. Вот, именно поэтому она немного неприязненно держится по отношению к старой даме. Надежда совершенно неосознанно, в который раз, вытирает лицо, обдумывая, не сможет ли она как-нибудь добраться до окна и залезть в квартиру. Петровичка. А, как это вы не знаете, кто живет над вашей бабушкой? Надежда (смотрит на даму разъяренно). Да вам-то какое дело? (Петровичка замолкает, но это молчание говорит гораздо больше, чем если бы она сказала: «Я прекрасно знаю тебе цену!») А, кстати, где ваша дочь? Почему она вас не дождалась? И как вы собирались войти, если у вас нет ключа? Петровичка. Моя дочь работает. Надежда. Так и я работаю. Петровичка. Она врач. Хирург. Надежда. Что вы говорите. Петровичка. Доктор Жанна Петрович. Вам наверняка знаком тот тон, которым говорит госпожа Петрович, и который доводит Надежду до умоисступления? Она не скандалит, она не кричит, она даже не навязывает вам спор. Она просто спокойным голосом приводит некоторые факты, которые в этот момент совершенно не важны, но против которых Надежда ничего не может возразить. Потому что сама она не доктор. Она гримерша на телевидении. И хотя это совершенно приличная работа, которую она добросовестно выполняет, несмотря на то, что жить на эту честно заработанную зарплату можно лишь очень скромно, всего этого в данный момент явно недостаточно. Ей бы больше всего на свете хотелось иметь основания сейчас заявить: «А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю!» Вот так, хладнокровно, спокойно. И посмотреть на выражение лица этой отвратительной дамы. И тут она думает, а почему бы так не сказать? И говорит: Надежда. А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю! Выражения лица госпожи Петрович вообще не меняет. Она продолжает так же, с тем же, обусловленным изгибом бровей, недоумением пристально смотреть на Надежду, ликование которой длится не дольше мгновения. Петровичка без слов отступает в сторону от Надежды. Еще не хватало связываться с сумасшедшей. Она ничего не говорит, просто отходит на пару шагов и смотрит прямо перед собой. А Надежда вовсе не сумасшедшая, она поняла, какую сцену устроила. Ей неприятно. Надежда. Не волнуйтесь, с вашей дочерью все будет в порядке. Я не… не директор. Я там не работаю. Петровичка особым тактом не отличается. Петровичка. Это сразу видно. Надежда. Не очень-то красиво так говорить. Петровичка лишь пожимает плечами. Вот так и стоят две эти женщины, каждая на своем краю жизни и лестницы и смотрят по сторонам…Потом госпожа Петрович все-таки решает втащить свой огромный чемодан по крутым ступенькам. Точно трудно сказать почему, но таково ее решение. И она начинает его дергать. Надежда. Куда вы с этим чемоданом. Заперто. Петровичка. Не важно. Не может же он так стоять посреди улицы. Надежда. А какая разница? Петровичка. Прошу вас, девушка, прекратите ваши расспросы. Я старая женщина, если хотите, помогите, нет — оставьте меня в покое. Надежда. Хорошо, подождите. Я помогу. (Тащит чемодан. С таким трудом, что это ее изумляет.) Что у вас там такое… Все ваши вещи? (Надежде наконец-то удается затащить чемодан наверх. Она ставит его на площадку перед входной дверью. Перед запертой дверью.) Вот. И что теперь? Петровичка. Подождем. Надежда. Чего подождем? Кого? Петровичка (теряет терпение. Отрезает). Годо! Надежда. Кого? Петровичка. Вы, девушка, совсем ничего не знаете. Садитесь сюда, наберитесь терпения. Что-нибудь же должно произойти. И действительно, нечто происходит. Из дома доносится слабенький голос. Надеждина бабушка поет. Надежда радуется. Надежда. Слышите? Она здесь! (Надежда прислушивается.) Петровичка. Что? Надежда. Как — «что»? Петровичка. Я ничего не слышу. Надежда. Ну что вы за несносная особа. Петровичка. А вы дерзкая и невоспитанная. Надежда. Я дерзкая? Но почему? Что такого ужасного я сказала? Петровичка смотрит на молодую женщину с выражением глубокой оскорбленности. Надежда. И что вы на меня так смотрите? Чем я вас так страшно оскорбила? Петровичка обиженно отворачивается. Надеждина бабушка снова начинает напевать где-то в глубине квартиры. Надежда кричит, ликует, нервничает — все одновременно. Надежда. Вот, вот опять! Не делайте вид, что не слышите! Госпожа Петрович действительно ничего не слышит. Может быть она глуховата, а может быть ничего и не слышно. Может быть Надежда слышит то, что никто другой слышать не может. А может быть и мы, под ее воздействием, начинаем думать, что слышим вещи, которые на самом деле не существуют. Надежда. Это моя бабушка! Это моя бабушка поет! Слышите?!? (Хватает госпожу Петрович за руку, трясет ее. Та пугается, вырывается.) Петровичка. Господи, да что с вами, девушка?!? Надежда (взывает, безрезультатно взывает к бабушке). Бабушка! Ба-бу-шка!!! Пение опять затихает. Надежда разочарована. А госпожа Петрович, как назло, именно тут и говорит. Петровичка. Я ничего не слышу. (А потом еще и высказывает свое умозаключение.) Здесь никого нет. Надежда смотрит на стоящую перед ней женщину. Всю злость, которую она испытывает к старым людям, и из-за Симича, и из-за своей собственной бабушки, которая вдруг начала вести себя как дух, и из-за самой Петровички, Надежда формулирует так.