Есть всё-таки у человека волшебная кнопочка, нажав на которую, можно ускорить его до неимоверных показателей. Потому что я даже соскучиться не успел, а ординарец докладывал о полной готовности к походу: – Разрешите вещички ваши к автотранспорту отнести? – Ты уже выяснил, на чем мы едем? – Вестимо дело, – ответил Дробязгин с видом гения-математика, вынужденного отвечать табличку умножения на два. – Эмка, водитель Архипов. – Ну и жди меня там, я скоро подойду. Степан Авдеевич как знал, появился из-за угла, и неторопливой походочкой направился в мою сторону. Впрочем, как меня увидел, перешел почти на бег. – Тащ полковник… – начал он доклад, но я слушать не стал. – Потом. Рад видеть тебя в добром здравии. – Да что я… Про вас речь… – Тебя хоть в это дело не втравили? – Руки не дошли, наверное, – махнул он рукой, наверное, мысленно посылая вдаль инициаторов этого дела. Если коротко, то Запорожец, оказывается, обиделся на то, что его при Мехлисе, главном начальнике всех политработников Красной Армии, комфронта макнул носом в дерьмо. Подробности я выяснять не стал, совсем не интересно. Один хрен, у Кирпоноса козыря постарше оказались, да и остальная карта посильнее. И отправится Александр Иванович, согласно прогнозам, повышать уровень политической сознательности, далеко за Урал. Из всего этого я понял только, что у зама Мельникова майора Салоимского и моего зама капитана Евсеева источники информации очень разные. Потому что Иван Тимофеевич совсем недавно ничего о таких новостях не знал. Иначе уже прилагал бы все усилия, чтобы свою роль показать как-то иначе. Ильяза я так и не увидел. Наверняка с Параской отрабатывает приемы рукопашного боя с привлечением всех подручных средств. Хотя Евсеев заверил меня, что единственное, от чего не может страдать лейтенант Ахметшин – это безделие. И перечислил последние поручения, которые получил любитель занятий по наложению повязок. Я удовлетворился. Копание траншеи отсюда и до обеда не входило в этот перечень только потому, что лопаты не нашлось. А так, ставший родным маскировочный взвод, при участии нашего специалиста сейчас занимался маскировкой Волховской ГЭС. Да уж, это вам не мост. Там объект побольше размерами. * * * Мастер баранки красноармеец Архипов заверял меня, что до темноты точно домчит до Мги. И правда, какие-то жалкие полторы сотни верст. Соскучиться не успеем. Впрочем, на случай передвижения в темноте у него были запасена специальная маскировка. Ага, лишь бы кто усердный и бдительный не начал обстреливать в темноте приближающийся транспорт. Ехали молча. Даже Дробязгин решил приберечь доклад о событиях, которые я пропустил, на потом. А всё потому, что товарищ Архипов очень увлекается игрой на ударных инструментах. Барабанах в основном. И если верить в индийских богов, то в прошлой жизни водила наш был дятлом. Вот и стучит. Самозабвенно, и, что самое страшное, из любви к искусству. Наверное, думает, что таким образом приближает победу. Об этом знают все. Но лучше иметь на глазах официального стукача. Пусть рассказывает какому-нибудь лейтенанту, или кому там не повезло курировать этого деятеля, что Соловьев с ординарцем ехали молча, только полковник ругался матом на дорожное покрытие, из-за которого у него чуть не выбило зуб. Это можно. А прибыть нам надо было в штаб пятьдесят второй армии. Это они тут бодались с окруженными немцами. Линия прорыва была узенькой, километра три от силы, и держалась на честном слове. А войск, чтобы в прорыв загнать и вопрос решить – не было. А у немцев, соответственно, ни хрена не было резервов, чтобы своих вывести. То есть технически блокаду с Ленинграда сняли. И об этом диктор Юрий Левитан на пару с дикторшей Ольгой Высоцкой вещали всему советскому народу без устали. А на деле – не особо. Потому что этот коридор простреливался практически насквозь, вести через него продуктовые конвои было делом самоубийственным, и вообще. Но даже мысли, что это дело можно похерить для того, чтобы не бить напрасно людей и не терять технику, не возникало. Вернее, у многих она была, только вот высказывать ее вслух никто не осмелился. Пустят в расход и забудут, как звали, через три секунды. Так что с одной стороны, Кирпонос герой и освободитель, а с другой – кресло шатается очень сильно. Получается, много попытался откусить. Там вторая ударная требует резервы на продолжение банкета, и нельзя их не дать. Тут пятьдесят вторая тем же занимается. И точно так же – вполне резонно, на выполнение важнейшей стратегической задачи. А резервов нет. Вот товарищи Мехлис с Ворошиловым имеются. Говорят, тоже неплохо освоили бег по стенам и потолку. И вроде бы понимают все сложности и прочее. Но и они имеют над собой начальника, который не поймет неудачи под Ленинградом. Ведь об удаче уже было объявлено всему миру. У немцев резервов тоже нет. Потому что на юге есть еще одно наше наступление – на Харьков. И там для немцев всё очень плохо. Об этом нам тоже Левитан с Высоцкой рассказывают. И у нас тут поэтому – кто кого перетерпит. У кого хотелка победить сильнее. И послали меня в это пекло, как мне кажется, по той же причине, что и с Рокоссовским тогда. Будто не было под рукой ни одного танкиста. Наш тайный талисман Петя Соловьев. Использовать осторожно, в самом крайнем случае. Потому что судьба, она ведь и рассердиться может. * * * Командарма Яковлева мне увидеть не довелось. Тяжело раненого генерал-лейтенанта эвакуировали в Москву часа за три до моего появления в штабе пятьдесят второй армии. Поэтому вся тяжесть управления этим дурдомом легла на начальника штаба, генерал-майора Викторова. Вот с ним, в отличие от командарма, я был шапочно знаком. Кстати, про Яковлева всякое говорили, больше не очень хорошего. А про Ивана Михайловича – как раз в основном хорошее. В том числе и то, что он никакой работы не чурался. Внешность у Викторова была не очень компанейская, за столом с рюмкой его представить можно, но труднее, чем возле карты или за столом с документами. Неулыбчивый он какой-то, грузный, взгляд такой, будто он собеседника насквозь видит, и все грешки в том числе. Суровый дядька, одно слово. Но стоит с ним по делу поговорить, особенно если он увидит, что ты не просто так языком поляпать, а соображаешь, о чем разговор, то ты его лучший друг и товарищ. Вот ему я как-то рассказал о планировании операции в Киеве. Так, в общих чертах. И его не тот бабах в конце заинтересовал, а мелочи, типа хранения боеприпаса, организации закладки взрывчатки, и прочие малоинтересные детали. По душам поговорили. Вот его я в штабе пятьдесят второй армии и встретил. Когда Викторов спал последний раз – не знаю. Но глаза у него были воспаленные, красные, слезящиеся. И лицо… сероватое. Видать, те мысли, что потерять узенький перешеек нельзя, его тревожили гораздо больше, чем меня. Времени он терять не стал, хороводы вокруг меня не водил. Увидел человека, и сразу начал думать, куда его определить, чтобы от него толку побольше было. – Здравствуй, Петр Николаевич, как же рад я тебя видеть, – он даже за плечи меня секунду подержал. – Ты же сапер, так? – Есть такое, – признался я. – Ну все, услышали мои молитвы. Давай, не задерживайся. Быстренько поезжай, принимай семисот семидесятый отдельный саперный батальон. А то им со вчерашнего дня лейтенант командует, молодой пацан совсем. Федирко! – окликнул он проходящего мимо нас капитана. – Быстро подготовьте приказ на товарища полковника, обеспечьте провожатым. Бегом! * * * Да уж… Не то, чего мне хотелось. Желание было – с умным видом ходить по штабу, создавая имитацию бурной деятельности, пить чаёк генеральский, да рапортовать окружающую обстановку вышестоящим товарищам. Не отпуск, но близко к этому. А тут… Отдельный сапёрный… Умереть и не встать. Затычка во все дыры. Земля копай, переправа строй, траншея делай. И всё под обстрелом. А еще любимое – минные заграждения. Это вам не фугас на обочине прикопать, а потом в две смены возле него дрыхнуть, ожидая, когда доведется за свой край веревки дернуть. И даже не партизанское – проползти по голой полосе отчуждения и заложить взрывчатку, а потом рассчитать время горения мятого бикфордова шнура. Нет, это адище адовый. Всем плевать на противника и прочее. Давай, вот тут вот, отсюда и до горизонта, шириной километр, сооруди нам, чтобы мышь не проскользнула. Но оставь проходы для разведки, атаки, отступления, и парада. И подробненько нам карту изобрази. Сроку, как обычно, до вчерашнего вечера тебе. Так что я не удивлен, что в этом батальоне всё начальство выкосило. Потому что там спрятаться негде. Особенно в такой обстановке. Что ж, вспомним молодость, тряхнем стариной. * * * От батальона осталось одно название. Списочного состава на неполных две роты. Из командования – два лейтенанта, два простых сержанта, и три старших. Всё. Легко раненых чуть не каждый пятый. И то потому что эвакуировали кого смогли. И задача у нас – минирование дороги, по которой немцы проскакивают. И организация завала у деревеньки Горы, чтобы не шастали по лесу все кому угодно. А впереди ремонт понтонной переправы через Неву. Мост то разбомбили! Запасов, как всегда – кот наплакал. Читали сказку, где Ивану-дураку говорят «пойди туда, не знаю куда»? Вот это про семьсот семидесятый батальон. Шанцевого инструмента, кстати, тоже кот наплакал. Зато есть связь, аж с штабом армии. Мы же прямого подчинения, не просто так. И я воспользовался служебным положением. Мне нашли почти самого главного интенданта, и я просто пригрозил ему, что если к утру наши заявки не выполнят, то я натравлю на них всех Грачева. Вот кого снабженцы боялись. Особенно после случая, когда одного особо ретивого он подстрелил. Не до смерти, в трибунал было что сдать. Официально оформили как неосторожное обращение с оружием. Но истинный ход событий быстро стал известен всем заинтересованным лицам, обрастая подробностями. Вот теперь каждый думал, что в следующий раз Леонид Петрович может и не промахнуться. А начальство спишет на удар молнии, или внезапное наводнение. В конце концов, напишут, что военинтендант такой-то возглавил атаку и геройски погиб. Возможностей куча. И трибуналу поменьше работы, тоже экономия. Пообещали «поискать резервы». А куда же вы денетесь? А мы повечеряем – и попробуем отдохнуть. Потому что в следующий раз когда еще придется? * * * Это я вчера, когда приехал на ночь глядя, не все сюрпризы рассмотрел. Больше половины личного состава в саперном деле понимают чуть меньше, чем я в космических полетах. Кто скажет, что саперное дело нехитрое – бери побольше, бросай подальше, тот вообще ничего об этом не знает. Даже копать умение надо. И немалое. Можно взять спортсмена-штангиста с кулаками как моя голова, и поставить соревноваться с сапером, который года два отслужил. Я на того мордоворота и копейки не поставлю. Потому что он ляжет быстро и будет стонать из последних сил. А простой боец будет продолжать махать лопатой. Поэтому пришлось делить хоть как-то, чтобы на каждую задачу поставить людей хоть с каким-то опытом. И понеслось. Наш батальон, оказывается, самый нужный просто везде. Копать землянки и блиндажи, минировать и наоборот, делать переправы и взрывать мосты. И всё одновременно. А с пополнением тянут, не дают никого. Сволочи, что скажешь. Тянут одеяло на себя, артиллеристы-бездельники, танкисты-разгильдяи, и лентяи из пехтуры. Одни мы тут как рабы фигачим, пока другие прохлаждаются. Постоянные обстрелы – это можно не упоминать даже. Потому что эта самая кишка шириной несколько километров будто застыла, чтоб ее. Ходили слухи, что Ворошилов почти поселился в штабе пятьдесят второй армии, но я там не бываю. Мне только задачи доводят. * * * Мы заканчивали минировать очередной участок. Всё бегом, а потому получалось тяп-ляп. Не было у нас никаких механизмов, чтобы за нас копали, и мины в борозду укладывали. А потом сверху еще разравнивали грунт и маскировали. Всё ручками. Третий день нас кормили гороховым концентратом, сильно разбавленном водой. Привозили это варево два раза в день. Вот вчера вечером, кстати, не доставили – немецким снарядом разметало наши немудреные харчи по окрестностям. Легли спать голодными. Чем там кормились немцы – не знаю. В окружении с этим всегда беда. Да, что-то им перебрасывали самолетами, но это тоже… Самолеты сбивают. Да и наши не спят. Вот кого больше стало, так это авиаторов. И немцы уже не так вольготно себя в небе чувствуют. Стало понятно, что за сегодня не закончим. Темнеет. Так что выпить чаю с сухарями, которые неизвестно где берет Дробязгин, и в люлю. Пока кто-нибудь не решит пострелять в нашу сторону. Нет, сначала доклады, итоги дня, контроль записей в журнале боевых действий, план работ на завтра, проверка остатков, обход часовых, а потом, если время останется – можно и прикорнуть. На самом деле рассказывать дольше, чем делать. Как кто-то сказал, у хорошего руководителя работа поставлена так, что даже его длительное отсутствие ничего не изменит. А я в этом деле уже давно. И примерно знаю, что и кто должен делать. Вот и поделил между подчиненными – ты этим занимаешься, а ты этим. Не думают же они, что я за них свою работу делать буду? Наконец наступил тот миг, когда я улегся на свою постель и закрыл глаза, натягивая шинельку до самого носа. Сегодня четверг, говорят, в ночь на пятницу как раз снятся вещие сны. Посмотрим, что мне покажут такого интересного. * * * Сколько я здесь, а Нина – жена покойная из прошлого – мне ни разу не снилась. Вот в лагере, когда сидел – часто, а тут как отрезало. И не потому, что закрутило меня с самого начала, и с Верой свело. Нет. Про свою жену я помню хорошо. Всё, до самой мелкой подробности. Где-то она сейчас под Кременчугом. Если в эвакуацию не попала. Не было у меня ни времени, ни желания искать ее там. Изменился ход событий, и теперь она вполне может быть, что и не вдова. Или к родне своей, в Ленинград двинула. Мы к ним не ездили. Не к кому. Все они тут полегли – мать, бабушка, младшая сестра. Место захоронения неизвестно. После войны Нина ездила, искала. А потом бросила. Объяснила, что тяжело. Так что я в Ленинграде не бывал никогда. Адрес ее родных помню приблизительно – Лиговка, возле бань. Если буду там, попробую найти. Может, и удастся им помочь. Это я потому вспомнил, что как раз сегодня Нина мне и приснилась. Такая, какой я ее запомнил, в голубом платье, платочек на голове повязан небрежно, чуть набок сбился. Как водится, сказать ей я ничего не мог, она только вела меня куда-то, говорила на незнакомом языке. А потом показала на девчонку, маленькую, с двумя косичками, которая качалась на привязанной к ветке старой автомобильной шине.