– Здесь недалеко кабинет, там побеседуем. Мы недолго, простая формальность. Вещи пусть в палате постоят. Знаем мы ваше «недолго». Уведут в домашних тапочках, а потом в пятьдесят третьем по амнистии выпустят. Хотя товарищем называет, не гражданином, и один, без сопровождения. Так что я барахло своё оставил под приглядом соседей по палате. В том, что рядом, Дмитрак не обманул. Даже на другой этаж не поднимались. В качестве чего тут у них в госпитале этот кабинет используют, определить трудно. Стол простой, древний как дерьмо мамонта, шкаф одностворчатый для одежды, тоже при царе Александре-освободителе сварганенный, три стула, и фикус на подоконнике. Военюрист по-хозяйски залез на место за столом, кивнул на свободный стул, который поближе стоял, и положил перед собой объемистый кожаный портфель. В такой при желании можно выпивки и закуски человек на пять напихать. Впрочем, сейчас он вытащил оттуда тоненькую картонную папочку на завязках. Я успел только увидеть, что используется она не впервые: поверх старых надписей был чуть косо приклеен листик из тетрадки в клеточку. А что написано, не увидел. – Вы, Петр Николаевич, не беспокойтесь. У нас простая беседа. Не допрос, – он посмотрел на меня, и не дождавшись никакой реакции, продолжил: – Поступил сигнал, нам надо отреагировать. Сами понимаете, – и он развел руками, вроде как признавая, что человек подневольный, начальство сказало, он делает. Мели, Емеля, твоя неделя. Прокурорский мне не сват и не брат. Мне с ним задушевные беседы вести не с руки. Спрашивай, я отвечу. А лясы точить – так я с кем другим лучше, не с тобой. Ишь, прислали образцового – и прическа волосок к волоску, и взгляд целеустремленный с оттенком суровости, выбрит чисто, до скрипу, китель как на картинке. Аккуратист, железная жопа, сразу видно. Дмитрак ждал от меня какого-то ответа, наверное. Но пришлось ему дальше говорить, без моего участия. – Поступил сигнал, что вы, товарищ полковник, воспользовались своим служебным положением и устроили, сейчас процитирую, «разнузданную пьянку с песнями и плясками», приказав выделить для этого продукты, предназначенные для питания бойцов. Произошло это… – и прокурорский сообщил дату и время, а также место проведения. Запорожец постарался. Сразу видно опытного кляузника, да еще при этом и политработника. И партию приплел, и лишения, которые вынуждены испытывать советские граждане, положившие все силы и так далее. Я сразу вспомнил, как Евсеев про него сказал – неприятности может доставить. – Записывайте, товарищ военюрист второго ранга, – сказал я, когда Дмитрак закончил с подробностями. – Сейчас, секундочку, – он вытащил из папки листик бумаги, положил сверху, достал из кармана самописку, и посмотрел мне прямо в глаза. – Я занимаю должность помощника по особым поручениям при командующем Волховским фронтом. Вы извините, даты и номера приказов я сейчас дать не могу – не совсем еще пришел в себя после болезни. Думаю, при необходимости вы пошлете запрос и выписки предоставят. Я ступил на привычный для себя грунт. Еще в Киеве мне пришлось постигать эту нудноватую науку. Зато я выяснил, что считается только то, от чего остался письменный след. В приказе, распоряжении, протоколе, журнале боевых действий. Так что я четко знал что рассказывать. Прокурору по барабану, сволочь Запорожец, или нет. Есть бумага – надо реагировать. Вот я сейчас и поставлю самую надежную в мире защиту – бумажную. И он скрипел ручкой, не перебивая меня. – Командующий поставил задачу провести маскировку объекта, имеющего стратегическое значение, – я подождал, когда военюрист запишет. – Я был назначен ответственным за проведение. Приказ имеется… Я не пропускал ничего. Сыпал сведениями о требованиях и отгруженных стройматериалах, количестве задействованных военнослужащих, объеме вынутого грунта и прочих заморочках, ответственных за каждый чих отдельно и все вместе взятое. Как знал, отчет три раза проверял. Потому что понятно – где тыща кубов леса, там вопросов может быть много. Пригодилось. Дмитрак, удовлетворенно кивая, записывал за мной. Ему останется только поднять номера приказов и сверить. Плевая работа, потом выписки писаря подготовят, он их в папочку сложит – и ответ готов. Мы пахали, да. – …Учитывая досрочное окончание работ, получивших высокую оценку члена Военсовета Волховского фронта армейского комиссара первого ранга Запорожца, – я не удержался, чтобы не вернуть стукачу подачу, – мною было принято решение поощрить коллектив. На имя помпотыла фронта Грачева я написал требование и для бойцов маскировочного взвода выделили двадцать три банки трофейной тушенки и пять килограмм рисовой сечки. Трофейные продукты прошли соответствующую проверку и были признаны пригодными для употребления в пищу. Ну и два литра спирта я из своих запасов дал, можете не писать. Песни пели, было дело. «Три танкиста», «Катюша», и «Землянка», вроде как два раза. Плясок не случилось. Военюрист открыл рот, наверное, дополнительные вопросы хотел задать, но в это мгновение дверь позади меня резко распахнулась, и он посмотрел, кто посмел потревожить нас. Впрочем, тут же начал вставать. Ну раз прокурорский в немалых чинах встает, то и мне, наверное, тоже. – Вот ваш полковник, никуда не делся, – услышал я от двери. – Това… – тут же начал доклад Дмитрак, но, видать, ему дали отмашку замолчать. Тут и я успел развернуться, и увидел целого генерала армии. Ну и своего прямого начальника в то же время. – Здравствуй, Петр Николаевич, – пожал мне руку Кирпонос. – Говорят, выздоровел уже? – Жду выписки, – ответил я. – Вот, товарищ военюрист решил времени не терять, некоторые вопросы уточняет. – Знаю, – немного скривился командующий, будто съел что-то несвежее. – Разберемся на месте… с этими вопросами. Вы закончили? – спросил он у Дмитрака. Причем тоном, не предполагающим отрицательного ответа. – Если что, полковника Соловьева можно будет найти по месту службы. Оно вам известно? – Да, товарищ генерал, – кивнул прокурорский. Руки у него при этом жили своей жизнью, быстро и тщательно собирая бумаги в аккуратную стопочку. – Пойдем, – Кирпонос взял меня за локоток, почти нежно, и вывел из кабинета. Ага, а провожатым у него, наверное, начальник госпиталя. Худощавый усач с бритой налысо головой. В зеленых петлицах аж два ромба. Диввоенврач, значит. Офигеть, конечно, какие люди меня разыскивают. – Спасибо, Петр Васильевич, – пойдем мы, – сказал Кирпонос. – Спасибо за лечение, – добавил я. – Извините, не узнал вас сразу. Вы же меня смотрели, да? Только в маске были всё время. Доктор улыбнулся одними уголками губ, кивнул, и быстро скрылся за поворотом коридора. Мы вышли на улицу. Хорошо с начальниками дружить, не абы на чем прокатят. ЗИС сто первый, конечно, Кирпоносу по чину положен. Наверное, из спецгаража выдают, когда в Москве бывает. А то случись, допустим, в Кремль поехать, и что, на раздерганной эмке туда отправляться? Возле машины стоял мой давний друг Дмитрий Иванович Мельников. Век бы без вас скучал, товарищ майор госбезопасности. Особист, впрочем, сегодня был доброжелателен, руку пожал, здоровьем поинтересовался. Что-то сказал тихо Кирпоносу, и отчалил. Но в машину мы сразу не сели, отошли чуть в сторонку. Где-то прогуливались больные с ранеными, чуть не бегом перемещались люди в белых халатах, а возле нас никого не было. – Рад, что всё кончилось. Давай, я тебя сейчас домой отвезу, там Вера Андреевна заждалась, наверное. Послезавтра будь дома, позвонят, уточнят насчет самолета. А я к Льву Захаровичу, надо вопрос решать с этим… Мехлис, он ведь у нас не только представитель Ставки, а еще и начальник Главного политуправления. Видать, насчет члена Военсовета, не иначе. Обычно Михаил Петрович своими планами с подчиненными не делится. А тут, видно, припекло от бурной деятельности. Даже не стал ждать, когда они в Вишере встретятся. Подозреваю, что я был не единственным героем выступлений армейского комиссара. Если и командующему пришлось давать объяснения где-то в высоких коридорах, то я его прекрасно понимаю. Держать такое говно рядом с собой мало кому захочется. А сейчас, на фоне побед, можно и носом покрутить. * * * Я ехал в генеральском ЗИСе, вытянув ноги – места вполне достаточно. Сначала я хватился своих вещей, но Кирпонос улыбнулся, махнув рукой на машину – забрали, значит. Побеспокоились. А мне оставалось только радоваться. Командующий не трогал меня, да я и не в обиде. Спасибо, что принял участие. Заехал, забрал. И от прокурорского увел. Понятно, что ему отписку сочинить надо, но на лбу же у мужика написано, что въедливый и дотошный. Он настраивался выяснить всё и сразу, а такой процесс иной раз не один час занимает. А ведь это еще про американку ничего Запорожец не написал. Наверное, у него порядок такой, больше одного греха в кляузу не совать. Чтобы не запутаться. Завезли прямо к подъезду. И даже гостинцев дали, харчей на поправку здоровья. Я вышел и посмотрел вверх, на наши окна. Вроде дрогнула занавеска? Или показалось? Сейчас узнаю. Я довольно бодро прошаркал мимо вахтерши в подъезде. Она только засопела вслед мне возмущенно. Потерпи, дорогая, потом улыбнусь и поинтересуюсь видами на урожай. А пока – только скупое «здрасьте», и ничего больше. Там дома жена ждет. Надеюсь, с котлетками и жареной картошечкой. Чтобы вот прямо со сковородки, еще шкворчать не перестала. И я в нее вилочкой… подцепить, ко рту поднести… но сначала водочки сто грамм, холодной, до ломоты в зубах… Пока до двери дошел, слюной захлебываться начал. И правда, Вера сторожила, наверное, только я на последнюю ступеньку шагнул, открыла, и сразу обнимать начала. А я что, неживой какой? Я тоже сграбастал ее в охапку, и потеснее к себе прижал… С водочкой и картошечкой пролетел я. Не учел медицинской подкованности любимой жены. Котлетки паровые, кашка. Из напитков – теплый компотик. Еще и выговор получил, когда на рюмку намекнул. Мол, организм из такой задницы еле выбрался, только очухиваться начал, а ты его, Петр Николаевич, испытаниям подвергнуть собрался. Вздохнул тяжело – и смирился. Хоть и надоела госпитальная еда, даже подкормка от Веры не очень помогала, а потерпеть придется. Хорошо, что выкарабкался. А остограмиться успеем еще. Живы будем – не помрем. * * * Не сказать, что вот прямо чувствовал себя здоровее всех, когда в самолет садился. Да, последние два дня – так просто праздник. Но ждать некогда. Хорошо, что так отдохнуть дали, и то слава богу. А сейчас вон, пока летим, можно и подремать. Тот не военный, кто не может придавить массу в любых условиях. Летели мы на генеральском самолете, не иначе. Р-5, на котором челюскинцев спасали, имеет и пассажирский вариант, с буквой П в начале названия. Аж на четыре лица. В салоне кресла в рядок, стены обиты чем-то мягким. Подошел к техникам, которые возились с мотором, так они объяснили – на стенах ватин, а во время полета теплый воздух подается. Чтобы генеральские тылы в уюте летели, значит. Такое мне нравится. А то как вспомню древний тулуп, воняющий козлом так, что с ног сбивало, до сих пор тошнить начинает. Еще летел капитан-танкист Коваленко. Молчаливый, поздоровался, и молча сел в сторонке. На щеке шрам от ожога, свежий довольно. Небось, как и я, после ранения. И вдовесок один военный финансист, интендант третьего ранга Вишневецкий. Несмотря на княжескую фамилию, он был больше похож на какого-нибудь башкира, но никак не на поляка. Я на него как посмотрел, сразу вспомнил ту поездку, когда бомба немецкая не разорвалась. Одна надежда только, что не все счетоводы притягивают вражеские боеприпасы. Но на всякий случай спросил, не наличку ли везет. Интендант почему-то начал оглядываться, что-то пробормотал себе под нос, и скрылся из виду. И ладно, не очень и надо. Финансисты, они все как один нудные и неинтересные. Вот второго уже встретил, и прямо близнецы. Не лицом, а натурой своей. В самолете пан Вишневецкий сел наособицу, отгородившись от нас с танкистом ящиком, недавно крашенным суриком. Счетовод явно решил, что я желаю позариться на сопровождаемый им груз, чем бы он ни был. И на него самого, наверное. Пока гул моторов не заглушил все звуки в округе, он сопел паровозом. Полет как полет, ничего особенного. Качало, мотало, и особо нежно ухало, когда мы сваливались в очередную воздушную яму. Я кое-как приспособился и даже задремал. Снился сон, что Вера повела меня в оперу. Зачем я туда согласился пойти, не знаю, но натянул фрак, которого у меня отродясь, конечно же, не было, и поперся. Я и оперу только в кино видел, если честно. В театре нас усадили на ужасно неудобные стулья, и мы стали слушать как оркестр играет вразнобой перед началом. Особенно отличился какой-то трубач – он дудел, сбивался, опять дудел, а потом начал кашлять. – Товарищ полковник, да проснитесь же! – кто-то дергал меня за плечо. Открыл глаза и в полутьме утробы самолета увидел Коваленко. – Да хватит дергать, не сплю уже, – почему-то разозлился я. – Товарищ полковник, отказ мотора, идем на вынужденную посадку! ПР-5, конечно, самолет тот еще. Практически неубиваемый. Сесть может на кусок земли размером с небольшой огород, а потом и взлететь с него. Но поломки случаются, это да. Ну сядем, разберемся. В первый раз, что ли? * * * К сожалению, сели очень неудачно. Где-то по пути попалась какая-то хрень, и столкновение ее со стойкой шасси показало, что природа сильнее. Самолетик наш от таких издевательств тут же накренило, и нижнее крыло с правой стороны, пропахав землю, тоже пришло в состояние, не очень совместимое с дальнейшими полетами. Короче, приплыли. Хорошо хоть все неурядицы настигли нас в самом конце, и никто ничего при такой жесткой посадке не поломал. Вот выбираться из-за накрененного набок летательного аппарата получилось немного неудобно, но ничего особого. Коваленко выбрался первым, он же возле выхода сидел. Побросал на землю барахло свое, и спрыгнул. Ему, конечно, с большим опытом вылезания из железных коробок, грех жаловаться. Я тоже выполз без приключений, хоть и не так изящно. Зато финансист корячился… как червяк на рыболовном крючке. Лучше бы он погиб смертью храбрых при посадке. Или из самолета выпал, когда набрали высоту. Всем бы легче стало. Поначалу он в сторонке ошивался, нарезая круги вокруг места аварии. Наверное, надеялся, что после очередной циркуляции всё само собой починится и мы полетим дальше. Я собрал всех в кучу, сделал перекличку. Лейтенант-летун Гавриков, младлей штурман-стрелок Толстых, капитан-танкист Коваленко. Ну и интендант третьего ранга – одна штука. Приземлились мы почти на краю торфяника – от нас до болота оставалось метров сто, может, чуть больше. С другой стороны невысокий холмик, за которым начинался смешанный лес. Впрочем, деревья были и впереди, и сзади. А нас занесло на какую-то старую вырубку. Или болото тут немного подсохло. Первым делом я хотел услышать летчика. В отличие от нас, он хоть приблизительно понимал, где мы и куда нам двигаться. Выходило, что мы вроде как на своей территории, хотя гарантий нет. Это понятно как раз, сегодня фронт в одном месте, завтра в другом, и пойди угадай, что именно тут творится. Особенно если плюс-минус два локтя по карте. Есть дорога, километрах в двадцати, направление известно. Ладно, приступим. Сейчас проверимся и пойдем. Хоть сколько пройти до темноты. Дал команду подготовиться к движению. Сигнал о вынужденной подали, так что теперь в путь. Толстых полез откручивать ШКАС, и выгружать боезапас к нему. Оно, конечно, штука мощная, но в наших условиях почти бесполезная. Разве что на дороге машину какую-нибудь в щепки разнести. А так – из пушки по воробьям. Но нести надо с собой. Или уничтожать на месте. Тут счетовод подлетел ко мне и начал права качать. – Товарищ полковник, вы должны… – Я что, Вишневецкий? Наверное, со слухом беда. Я что-то вам должен? Тут до счетовода дошло, что не по Сеньке шапка. – Там… важные документы… обеспечить доставку… первоочередное значение… – залопотал он.