Феогност Иванович мельком взглянул на нее, улыбнулся и сунул в жилетный карман, после чего спросил: — Вы записываете, Аркадий Павлович? — Да… — Где письмо, оставленное покойным?.. — Вот, на столе… Оно распечатано мадам Моравской, но затем снова положено на прежнее место. Трубников взял письмо и несколько минут внимательно рассматривал через увеличительное стекло его конверт. Но этот осмотр, по-видимому, оказался безрезультатным, и Феогност Иванович с недовольным лицом вынул само письмо. Он взглянул на него, затем понюхал и, усмехнувшись, опустил в карман. Меня нисколько не изумили эти странные манипуляции, но Ядринцев насмешливо переглянулся с доктором. Между тем, Трубников снова подошел к постели, потер какой-то губкой палец умершего, прижал к нему вынутую из кармана спичечницу и, положив ее в ту же коробку, где был револьвер, обратился к нам: — Я кончил, господа! Думаю, что близкие могут теперь получить тело. Вы, Аркадий Павлович, не откажете мне в своем обществе при последующих визитах?.. Ядринцев молча поклонился, и мы прежним путем вернулись в комнату камердинера. Старик принял нас почти недружелюбно, но на предложенные ему вопросы отвечал вполне обстоятельно. — Вы, Трофимыч, кажется, давно служите покойному? — начал Трубников свой допрос. — Да, сударь… Сорок третий год… — Барин занимался комнатной гимнастикой? — В молодости, сударь! — Как в молодости?.. А гири, которые я видел у него под постелью?.. — Нет, это — гири господина Орликова; в этой комнате раньше занимались гимнастикой барчук и его учитель, а под спальню она пошла только неделю назад, когда понадобился ремонт в кабинете покойного барина… — Какой ремонт?.. — Барыня приказала выложить пол паркетом, а то в двух комнатах Андрея Антоновича полы были из такого же тесаного дуба, как и стены… Барыне это не понравилось. — Госпожа Моравская молода? — Да, ей двадцать шесть лет; она на тридцать лет моложе покойного. — Неужели вы не слыхали выстрела, Трофимыч? — Не слыхал, сударь!.. Сам не понимаю, как это так случилось, но не слыхал. Барин около часу ночи лег и отпустил меня, а я в три проснулся, да так и не мог заснуть, а выстрела не слышал. — А барыня когда легла? — Должно быть, рано; я тогда же, около часа, сходил вниз, чтобы положить в приемной книгу, которую просила у барина Любовь Андреевна, а в столовой уже никого не было. — Через вашу комнату никто не мог пройти к покойному?.. — Ни войти, ни выйти: дверь заперта на ключ с часу ночи, а отпер ее я же около восьми утра. — Хорошо!.. Чья это комната против вашей, по ту сторону коридора? — Господина Орликова. — А в том конце, против спальни барыни? — Барчука. — А средняя дверь? — В кабинет покойного барина, а оттуда уже другая дверь в его спальню. — Из крайних комнат ходов в них нет?.. — Глухие стены, сударь! — А двери между опочивальнями барина и его супруги закрывались или нет?.. — Со стороны спальни барыни. — Хорошо!.. Вы, Трофимыч, можете поклясться, положив руку на Евангелие, что все сказанное вами — правда?.. — Конечно, сударь!.. — и старик поспешно снял с этажерки потертую от частого употребления книгу. Трубников раскрыл ее на заглавном листе, и Трофимыч, положив на нее руку, торжественно удостоверил правдивость только что данных показаний… Едва они кончили, как Феогност Иванович наклонился над Евангелием и благоговейно поцеловал раскрытую страницу; старик последовал его примеру, а что касается меня, так на этот раз и я был поражен странной выходкой моего друга, который, насколько мне было известно, никогда не отличался религиозностью, но вместе с тем никогда не позволил бы себе оскорбить религиозное чувство верующих. — Благодарю вас, Трофимыч! — произнес Трубников и обернулся к нам. — Теперь, Аркадий Павлович, отправимся к мадам Моравской… VI. Горничная доложила о нашем приходе и, возвратясь, сказала, что барыня просит нас сойти в приемную. Я уже повернулся к лестнице, ведущей вниз, Ядринцев — тоже, но Феогност Иванович остановил нас и попросил передать барыне, что мы крайне спешим и потому просим немедленной аудиенции. Несколько минут спустя мы уже были в будуаре молодой вдовы. Навстречу нам поднялась с кресла красивая, даже очень красивая, но бледная и, очевидно, усталая женщина. Неожиданная катастрофа произвела на нее потрясающее впечатление, что и теперь сказывалось в беспокойном блеске ее глубоких черных глаз и судорожном подергивании уголков изящно очерченного рта. — Господин Трубников? — произнесла она мелодичным, слегка вздрагивающим голосом. — Надеюсь, уже все кончено?.. Как я устала!.. Бедный, бедный мой муж!.. Кто бы это мог подумать?.. Какой ужасный конец!.. — Ради Бога, простите нас, сударыня, но мы никак не могли обойтись без нескольких вопросов, которые нам необходимо предложить вам лично… — Спрашивайте, я постараюсь быть точной, насколько это в моих силах. — Благодарю вас, сударыня!.. С вашего разрешения, будьте добры сказать, чем вы объясняете то обстоятельство, что ни вами, ни камердинером выстрел не был слышен? — Относительно Трофимыча ничего сказать вам не могу; что же касается меня, то сегодня ночью со мною случился обморок, и возможно, что пока моя горничная спускалась вниз за спиртом, а я лежала без сознания у себя — и произошло это несчастье… — Когда это случилось, вы не помните? — Вероятно, в начале второго часа ночи… Точно сказать вам не могу. — Благодарю вас!.. Больше, кажется, ничего… Ах, виноват, сударыня, у вас гусеница!.. Позволите?.. — и Трубников, осторожно прикоснувшись к плечу своей собеседницы, бросил червяка за окно. — Еще раз благодарю вас, сударыня, и не смею стеснять дольше своим присутствием. Мы снова очутились в коридоре… — Остается еще один и, надеюсь, последний визит! — воскликнул Феогност Иванович. — К гувернеру, господа! Мы снова прошли весь коридор и постучались в последнюю дверь направо. — Войдите! — ответил красивый мужественный голос, и на пороге показался высокий стройный молодой человек. Он обладал наружностью еще более привлекательной, чем его голос. На широких плечах, указывающих на недюжинную силу, уверенно держалась голова со строгим римским профилем и высоким лбом, обрамленным довольно длинными волнистыми волосами. Мы вошли в его комнату. — Садитесь! Чем могу служить вам, господа? — О, ничего особенного!.. Простое исполнение формальностей, и только!.. — Да?.. Так что же вам угодно узнать от меня?.. Вы курите? — обратился он к Феогносту Ивановичу, протягивая раскрытый портсигар. Изрядно же я изумился, когда мой приятель поблагодарил, закурил предложенную папироску и вдруг так заинтересовался портсигаром, что, по-видимому, совсем забыл о цели нашего прихода. Он попросил разрешения подробно осмотреть его и, медленно поворачивая в руках эту серебряную коробочку, громко восторгался тонкостью резьбы, которая, на мой взгляд, ровно никуда не годилась. — Прекрасные у вас волосы, сударь! — проговорил он наконец, возвращая портсигар его владельцу. — Вы, вероятно, недовольны, что они начали так сильно падать?.. — Да!.. Но почему вы это заключили?.. — Да вот один из них, бывший у вас же в портсигаре… Я не ошибаюсь?.. Люди нашей профессии, знаете ли, любят озадачивать такими заявлениями.