Девушка открыла глаза в тот момент, когда Дэн встретил еще один удар палкой. На сей раз не под дых, а в грудь. Хрен редьки не слаще… Теперь Дэн видел все словно сквозь мутное стекло. Мир замедлился, делаясь вдруг неправильно-отстраненным. Вот Измайлов замахивается. Палка описывает в воздухе дугу, но в самый последний момент меняет траекторию, летит не вперед, навстречу Дэну, а назад, за голову Измайлова. И Измайлов тоже летит, заваливается на спину, скользит по траве к обрыву. Рот его раскрыт в немом крике — или Дэн просто ничего не слышит? — в глазах ужас. Последний взмах руками, а потом сытое чавканье воды где-то внизу… Близнец, тот, что держал Ксанку, медленно, словно нехотя, разжимает пальцы, тоже пятится к обрыву. У ног его вьется маленький смерч, с корнем вырывает траву, поднимает в воздух мелкие ветки. Мгновение близнец балансирует на краю, а потом с воем падает. Дэнова лица касаются горячие пальцы, синие Ксанкины глаза близко-близко. В них — арктический голод, а губы шепчут что-то непонятное. За ее спиной — дистрофик, испуганный, растерянный, готовый на все: и кинуться в бой, и броситься наутек. Нужно предупредить… Дэн опоздал со своим предупреждением. Мир снова ускорился, стал почти нормальным. В мире этом появился новый персонаж… Дядя Саша Турист вырос словно из-под земли. Или из-под воды? Всего за каких-то несколько секунд он успел развязать Дэна, сказать что-то успокаивающее Ксанке, отвесить подзатыльник дистрофику, осмотреть корчащегося на земле близнеца, сломать об колено палку. — Что у вас тут, ребятки? — Дядя Саша переводил взгляд с Дэна на Ксанку. — Это что еще за игры? Девочка, кто тебя так? — Он хотел коснуться Ксанкиного подбородка, но она раздраженно дернула головой. — Все нормально… это так просто. — К Дэну вернулась возможность не только слышать, но и говорить. — Недоразумение. — Недоразумение? — Турист мрачнел с каждой минутой. — И которое из этих недоразумений тебя так отделало, сынок? — Он легонько толкнул Дэна в грудь, и тот застонал от боли. — Ну! Этот? Или этот? — Турист обернулся сначала к дистрофику, потом к близнецу. Тем временем на берег, чертыхаясь и отплевываясь, выбрались Измайлов со вторым близнецом. — Как водичка? — мрачно поинтересовался Турист, разглядывая их мокрую одежду. Эти двое его, казалось, даже не услышали. Вид у них был пришибленный, зубы выбивали барабанную дробь. — Имейте в виду, шакалята, я вас запомнил! — сказал дядя Саша многозначительно. Он немного оттаял, только лишь когда Измайловские отморозки убрались восвояси и на берегу они остались втроем. — Почему не в лагере? — спросил Турист у Дэна. — Да так… — Ясно — самоволка. — Ну, а ты, красавица? — взгляд, направленный на Ксанку, потеплел. — Не замерзла без одежды-то? Ксанка ничего не ответила, лишь равнодушно передернула плечом. — Значит, будете молчать, как партизаны. — Турист кивнул. — Ну, дело хозяйское. Только на будущее послушайтесь доброго совета — не шляйтесь по лесу. Особенно ты, девочка. — Он глянул на Ксанку, а потом словно между прочим спросил: — Шаповалова вашего ставить в известность о случившемся? — Нет, — вместо Дэна ответила Ксанка. — Ага, самоволка! Понимаю. Где одежда ваша, купальщики? Девчонка посинела вся от холода. К затону они вышли всего через минуту — оказалось, он совсем близко, — молча оделись, собрали свои вещи. — Проводить до лагеря? — спросил Турист. — Не нужно. — Дэн потянулся за Ксанкиным рюкзаком, но она его опередила. — Ну, как хотите. Только помните, что я вам сказал. Нечего вам делать в лесу. — Уже поняли. Спасибо. — Дэн взял Ксанку за руку. — Пойдем мы. Турист еще долго смотрел им вслед, а потом развернулся, пошагал вдоль берега. — Прости меня. — Дэн начал разговор первым. Должен был начать, потому что им с Ксанкой многое предстояло обсудить. — За что? — Она замедлила шаг, но в его сторону не посмотрела. — Это все из-за меня. — Как же сложно найти правильные слова. — Если бы ты со мной не пошла, ничего бы не случилось. Ксанка остановилась резко, как вкопанная, коснулась сначала его груди, потом живота. — Больно? — Нет. — Он дотронулся до ее подбородка, осторожно, словно она была сделана из хрусталя. — А тебе? — И мне не больно. Они сволочи, Дэн. Не нужно о них вспоминать. Да, она права, он не станет вспоминать этих гадов, лучше он будет вот так смотреть в ее синие-синие глаза. Наверное, если смотреть достаточно долго, можно увидеть в них свое отражение. — Видишь, какая я? — Ксанкины губы скривились в горькой усмешке. — Вижу. — Ненормальная. Чокнутая… — Ты необычная и… — И?.. — И красивая… У их первого поцелуя был горько-соленый вкус крови. Он был осторожный и целомудренный, отчаянный и неожиданный для обоих, он был правильный и особенный. — Я сумасшедшая. — Ксанка дышала тяжело, отводила взгляд. — Ты просто не понимаешь, какой опасной я могу быть. — Для кого опасной? — Он видел созданный ею маленький смерч. Наверное, она могла сделать и что-то большее. — Для всех. — Ксанка уткнулась лбом ему в грудь. — Когда это случается, мне трудно остановиться. Я тебе расскажу, ты должен знать. — Расскажи. — Ее волосы почти высохли. Прикасаться к ним оказалось приятно. — У меня был друг, один-единственный, самый верный. Его звали Джейк. Я так его назвала. Золотистый ретривер, настоящий красавец, очень умный, очень добрый. Это случилось зимой, мы гуляли с Джейком в парке, недалеко от реки, он убежал от меня. А потом я услышала выстрелы. Четыре выстрела. Я знаю, я считала. — Ксанка всхлипнула. — Когда я нашла Джейка, он был еще жив. Знаешь, какой у него был взгляд? Он понимал, что умирает, а я остаюсь совсем одна. Он прощался со мной. Этих двоих я увидела через полчаса на льду, они уже зачехлили винтовки, но я знала, что именно они убили моего Джейка. Я себя не контролировала, бросилась на них с кулаками, что-то кричала, проклинала их. — А они? — А они смеялись. Один из них ударил меня по лицу, сказал, что таких, как я, тоже нужно отстреливать, велел убираться. Знаешь, что я сделала? — Ксанка заглянула ему в глаза. — Что? — Я выбралась на берег, а потом растопила лед. — Какой лед? — Под ними. Я просто сильно-сильно захотела, чтобы эти гады провалились под лед. Есть такие желания, от которых становится больно вот здесь. — Она коснулась пальчиками его груди, в том месте, где билось сердце. — Лед начал плавиться на глазах, они ушли под воду, а я стояла и смотрела. — Они утонули? — В том месте, которого касалась Ксанка, вдруг стало нестерпимо холодно. — Нет, я позвала на помощь. Но ты не представляешь, как мне хотелось оставить их там, в воде! Я нелюдь, чудовище! — Но ты ведь не оставила. — Дэн коснулся губами ее виска. — Ты слишком добр ко мне. Ты и твои друзья. Я не привыкла к такому. Мои родители… — Ты им рассказала? — Нет, они узнали сами. Не так давно… Я провинилась, отец меня ударил. Он бил меня и раньше, но так сильно — никогда. Я не всегда могу это контролировать. Если мне угрожает опасность, я отвечаю… — Что ты сделала? — Почти то же самое, что с палкой. Я метнула в него ножом. То есть нож сам полетел. Он воткнулся отцу в руку. Было очень много крови… — Поэтому ты здесь? Они боятся оставаться с тобой? — Отец кричал, что я чокнутая психопатка, что у меня порченая кровь и мое место в психушке. Знаешь, он уже показывал меня психиатру, в прошлом году возил в НИИ психиатрии. Мне даже выставили какой-то диагноз, наверное, не слишком серьезный, если я до сих пор не в дурдоме. — Она невесело усмехнулась, а потом продолжила: — Мама отца как-то уговорила, предложила компромиссный вариант: они улетают за границу, я остаюсь жить у тетки. Компромиссный вариант! Бросить дочку одну в такой сложной ситуации. Господи, что же у нее за родители?! — Я почти научилась этим управлять. — Ксанка говорила очень тихо. — Если крепко-крепко зажмуриться, если читать про себя сто двадцать седьмой сонет Шекспира… — Почему сто двадцать седьмой сонет? — Дэн улыбнулся. — Не знаю. Просто он мне нравится. Я однажды попробовала, и у меня получилось. — Тогда, на реке? Когда ты потеряла свой ключ? — Да. Я боялась вам навредить. Вы нравились мне. Ты нравился…