– Komm her, Meier![30] Молодой солдат, едва вышедший из подросткового возраста, переступил порог кухни. – Майер поранил руку и пренебрег указаниями нашего врача, теперь у него разошлись швы. Ему нужна медицинская помощь. Можете взглянуть? Нина ждала какой-нибудь реакции от Нико, но тот молчал. – Могу, – кивнула она. – Пусть сядет на солнышке, можно на ту скамейку, а я пока вымою руки. Она вымыла руки, вытерла их чистым кухонным полотенцем и, выйдя из дома, опустилась на скамейку рядом с солдатом. Положила полотенце на колени, взяла кисть юноши и внимательно осмотрела. Там был глубокий порез с рваными краями между большим и указательным пальцами, зашитый явно впопыхах, вкривь и вкось. Стежки местами разошлись, края пореза воспалились. – Ну, все не так уж плохо, – вынесла вердикт Нина. – Главное, инфекция не распространилась. Нужно, чтобы кто-нибудь вытащил нитку, продезинфицировал рану и снова зашил. Затем надо будет наложить чистую повязку и менять ее, чтобы рана все время оставалась сухой, а когда порез схватится корочкой, удалить новую нитку. В общем-то любой, у кого найдутся стерильные ножницы и пинцет, с этим справится. Инструменты можно просто прокипятить или смазать йодом. – Вы можете обработать рану сейчас? – спросил Цвергер. – Могу, но у меня нет анестетика, так что операция будет довольно болезненной. Лучше отвезите его к доктору Пиветти в деревню. Цвергер заговорил с Майером по-немецки – Нина, не слишком хорошо знавшая этот язык, все-таки поняла, что он велел юноше сидеть смирно и вести себя как мужчина. Солдатик заметно побледнел, но кивнул и решительно выпятил подбородок. – Что ж, тогда дайте мне время все приготовить, – вздохнула девушка и вернулась на кухню. – Мне нужны две миски: одна пустая и одна с теплой кипяченой водой, – сказала она Розе. – Еще потребуются йод, пинцет, ножницы, иголка и нитка из аптечки. Принесешь мне? Нико, можешь одолжить бритвенное лезвие? Только новое. Когда она вышла из дома с подносом, уставленным всем необходимым, солдат во дворе как раз делал большой глоток из серебристой фляги. – Только, пожалуйста, не давайте ему пить слишком много, – предупредила Цвергера Нина, ставя поднос на стул, который Нико вынес для нее. – Нельзя, чтобы он заснул, пока я буду обрабатывать рану. – Конечно, синьора. – Цвергер забрал у парня флягу, вытер горлышко платком и, завинтив крышку, сунул флягу в карман галифе. – Он знает итальянский? – спросила Нина. – Очень плохо, но достаточно, чтобы понимать простые указания. – Хорошо. Я начну с того, что разрежу и вытащу нитку разошедшегося шва. Постараюсь сделать это быстро. Ножницы защелкали. Солдат сидел ровно, только вздрогнул слегка, когда она вытаскивала остатки нитки. После этого Нина промыла рану и доверила Нико смазать кожу вокруг йодом, а Розе – полить холодной водой из чайника. – Видите вот эти омертвевшие участки по краям пореза? Мне нужно их удалить. Это будет не слишком больно, но вам лучше не смотреть, а то затошнит, – сказала Нина юноше. – Можете отвернуться? Она подождала, пока Майер уставится в сторону, и взяла бритвенное лезвие. – Ну вот, почти всё. Теперь осталось аккуратно зашить порез. – Знаю, это больно, но я отличная швея, у вас даже шрама не останется… Так, уже заканчиваю… Самое худшее позади… Почти готово… Всё! Про швею – это была чистая правда. Папа заставлял ее практиковаться в наложении швов на спелых помидорах – говорил, если ей удастся зашить разрез на тончайшей помидорной кожице, то со всем остальным она справится без труда. Нина закончила свою работу, еще раз намазав порез йодом и забинтовав руку Майера так, чтобы большой палец не соприкасался с остальными. – Ну вот. Теперь можете дать ему еще разок глотнуть из фляги, что бы у вас там ни было, – обратилась она к Цвергеру. – Добрый немецкий шнапс, – подсказал тот. – А. Но все-таки не давайте слишком много, а то еще ко всему прочему у него завтра утром голова болеть будет. Вы помните, что я сказала насчет повязок? Рана всегда должна оставаться чистой и сухой. И ему нельзя работать этой рукой, пока порез не затянется. Цвергер перевел все это, а когда он закончил, Майер вскинул на Нину мутноватый взгляд и попытался улыбнуться: – Спасибо, синьора. – Мы рады, что смогли помочь, – сказал Нико, избавив ее от необходимости отвечать самой. – Не хочу показаться негостеприимным, Карл, но у меня уйма дел на сегодня. Вам нужно от нас что-то еще? – Нет. Сегодня – нет. Возможно, Нине захотелось выдать желаемое за действительное, но ей показалось, что в голосе и поведении Цвергера перестал сквозить затаенный гнев. – Есть ли возможность оставить мальчиков на ферме? – спросил Нико. – Отец у нас не молодеет, очень нужна помощь. Цвергер медленно кивнул, задумчиво глядя на поднос в руках у Нины: – Пока что такая возможность есть. С этим я вам помогу. – Благодарю. И спасибо, что заглянул к нам. Рад был с тобой повидаться. После отъезда Цвергера с солдатами Роза продемонстрировала чудеса терпения – она выждала целых пять минут, прежде чем наброситься на брата: – «Рад был с тобой повидаться»?! С фашистом?! – Разумеется нет. Но я, по крайней мере, добился от него согласия оставить наших мальчиков на ферме. Если бы я нагрубил ему, это нам ничего не дало бы. – Возможно, ты прав. Только не надо было делать такое… такое радостное лицо. – Ничего радостного в том, что произошло сегодня, не было. Начиная с того, что он заставил Нину зашить порез тому мальчишке. – Думаешь, теперь он оставит нас в покое? – Будем молиться о том, чтобы оставил. * * * Той же ночью, уже лежа в постели, Нина спросила: – Цвергер приезжал сюда из-за тех людей, которым ты помог, да? В комнате было невыносимо холодно, нагретые кирпичи в изножье кровати давно остыли, и только поэтому, как убеждала себя девушка, они с Нико сейчас лежали так близко друг друг – она почти что уткнулась лицом ему в грудь, а его рука покоилась у нее на спине. – Нет. Если бы у него было хоть малейшее подозрение на мой счет, он привел бы сюда взвод солдат, и они бы от фермы камня на камне не оставили. Я правда думаю, что ему просто было любопытно со мной повидаться, посмотреть, каким я стал, и главное – показать мне, каким стал он. – Правда? И всё? – Да. Но так или иначе, он служит в СД, а это сборище отъявленных мерзавцев. И самый главный негодяй там – Даннекер, который ими командует. Если Цвергер заявится снова, когда меня не будет дома, и особенно если он приведет с собой других нацистов из СД, тебе обязательно нужно спрятаться. Едва их увидишь – беги на чердак, не раздумывая. Я оставлю лестницу под кроватью, чтобы ты смогла забраться наверх без посторонней помощи. Пообещай мне, что так и сделаешь. – Обещаю. – Нам уже спать пора, но я никак не могу успокоиться после встречи с Цвергером, – признался Нико. – Давно не вспоминал о временах учебы в семинарии. – Почему тебя решили туда отправить? – спросила Нина. – Или ты сам выбрал свой путь? – Если честно, тогда я был слишком мал, чтобы понимать, чего на самом деле хочу. Я хорошо учился в школе, и отец Бернарди настоял на том, чтобы я не бросал учебу. А потом… Потом все случилось само собой. Он спросил моих родителей, не возражают ли они против того, чтобы их сын стал священником, и справится ли семья на ферме без меня, если я уеду учиться в семинарию. И конечно, мать с отцом согласились меня отпустить. Для них это была величайшая честь. – А твоего мнения разве никто не спросил? – Спросили, но в подробности не вдавались. По крайней мере, насколько я помню. Еще я помню, в какой бешеный восторг пришел от того, что смогу уехать с фермы, прочь от привычной жизни, которая казалась мне бесконечной каторгой. – И долго тебе пришлось учиться? – Сначала я жил в интернате в Асоло, а когда закончил последний класс в восемнадцать лет, поступил в семинарию в Падуе. Домой вернулся, когда мне было двадцать три. – Значит, теперь тебе всего двадцать шесть? Я думала, ты старше. – Надеюсь, это комплимент? – Глупо, конечно, но да. – Мне оставалось учиться еще год до посвящения в сан, но сомнения у меня возникли задолго до того, как мне пришлось уехать. – Ты с кем-нибудь говорил об этом? – Только с отцом Бернарди. Он способствовал моему поступлению в семинарию, и он же оказался первым человеком, который понял, почему я рад был отказаться от этого пути. Они лежали какое-то время молча, затем рука Нико крепче сжалась на ее плече: