Я отошла от постели к окну, оперлась на подоконник и долго стояла, глядя в осеннюю темноту. Молчала. И Егор молчал, хотя я спиной чувствовала его напряжение. — Что я должен сделать, чтобы ты вернулась ко мне? — спросил он, прервав слишком долгую паузу. — Сам догадайся, не маленький. — Я не буду рушить всю кампанию по раскрутке ради твоих капризов! — Или маленький… — задумчиво сказала я, в оконном отражении глядя на то, как он встает, делает несколько неслышных шагов в мою сторону, но останавливается. А потом разворачивается и идет к двери. Я ждала скрежета отодвигаемого комода, но все равно вздрогнула всем телом, когда услышала его. Когда дверь открылась и снова закрылась, я даже поворачиваться не стала. Просто рванула запечатанное уже на зиму окно, распахивая его, потому что запах подаренных им роз, пропитавший всю комнату, почему-то стал меня душить. Глава тридцать девятая, в которой героиня встречается со своей истинной любовью, а мы узнаем кое-что про Элку Как это часто бывает на многолюдных вечеринках, все давно забыли, в честь чего гульба. А кто помнил — им было уже все равно, где именинница, у них были свои развлечения. Судя по взрывам хохота за дверью — нескучные. Это было к лучшему — можно было запереться и всласть порыдать. Вот такие мои тридцать лет случились — у меня все было хорошо, а потом стало очень-очень плохо. И миллион разноцветных роз и не только роз никак не помогал почувствовать себя лучше. Проснулась я в стылой комнате — забыла закрыть окно. За ним уже занимался мрачный питерский рассвет, на телефоне не было ни одного сообщения и надежда, что все мне только приснилось, оказалась обманкой. В коридор я вышла на цыпочках, опасаясь, что кто-то где-то еще догуливает. Но никаких признаков вечеринки, кроме безумного количества пустых бутылок на кухне, о которые я чуть не споткнулась, обнаружить не удалось. Есть у Элки такая привычка — ловить вусмерть пьяных гостей и заставлять мыть посуду, убирать со стола и оттирать заблеванные унитазы. Они потом с утра все равно ничего не помнят, а утром зато просыпаешься не как в борделе после набега Золотой Орды, а будто девочки-институтки чаепитие с куклами проводили. Я поставила чайник и отправилась чистить зубы и на поиски выживших. Против удивления в ванной не было обнаружено ни одного спящего гостя, в коридоре под вешалкой тоже, а дверь в комнату Базиля так и была распахнута и там не было ни души. Понятно — гостей выпроводили. А сами-то куда делись? Элкина дверь была закрыта, но я на правах подруги тихонечко ее толкнула. В конце концов, что я там нового увижу? За четыре года соседства чего только не случалось… Гм. Ну разве что этого. На Элкиной кровати из-под одеяла торчали четыре башки. Собственно Элкина, Базиля, курьера и Андрюши. Ну вот все и нашлись. А хорошо ребята погуляли… Так же тихо я прикрыла дверь, вернулась обратно на кухню, где как раз выключился чайник и принялась делать себе чай, время от времени по-дурацки хихикая. Ну Элка дает… Однажды я спросила ее, почему она тащит в постель всех подряд, а она пожала плечами и ответила, что в детстве брала в кровать все свои плюшевые игрушки, чтобы им не было скучно и они не грустили. Я как-то не нашлась, что ответить, и на этом тема была закрыта. Так что я просто занялась своим чаем, не заморачиваясь чужой личной жизнь. Я еще от своей-то не очухалась. Думать о чае было безопаснее, чем о Егоре. Чай я делаю по собственному рецепту. «Особый осенний» — для замерзающих гидов, которые все время на ногах. Чабрец, мелисса, лаванда, листья черной смородины, имбирь, шиповник — это раз. Кардамон, гвоздика, корица, сушеная клюква — это два. Хороший черный чай — это три. Два глотка сливок и ложечка меда — это четыре. Процедить и перелить в литровую термокружку — мою верную подругу. Сверху она еще одета в вязаный «рукав» и чай в ней гарантированно не остывает несколько часов. Самое то для долгих прогулок по городу. Потому что именно это мне сейчас было нужно больше всего. Закутаться по уши в шарф, спрятать руки в карманы куртки, вставить наушники с мяукающим голосом Эми Уайнхаус в них — и отправиться на свидание с моей настоящей любовью. Когда живешь на набережной Мойки, даже поход в булочную уже свидание с любимым городом. И когда бежишь утром с бутербродом в зубах на работу. И когда вечером чапаешь в пуховике поверх пижамы забрать из «Озона» лампочки и зубную пасту. Но это такое… домашнее свидание. Вроде как с живешь мужчиной мечты, но видишься с ним чаще всего на бегу, в коридоре между кухней и туалетом. Зато когда назначаешь встречу в хорошем ресторане, готовишься, настраиваешься, идешь с замиранием сердца — и смотришь потом на него через столик тоже с замиранием сердца, думая: «Неужели это происходит со мной?» — это совсем другое дело. Или вот как сейчас — бежишь к нему, сломя голову, забираешься на колени, утыкаешься лицом в грудь и самозабвенно рыдаешь, жалуясь на то, как тебя обидел другой. Пусть утешает. Пусть показывает свои лучшие стороны. Дурацкие эти мысли меня, как ни странно, отвлекли. Расшевелили, заставили поработать воображение — и отчаянная обида, которая грызла меня с вечера, куда-то делась, оставив на своем месте только грусть. Грусть, осень, Петербург, Эми Уайнхаус — идеальная подборка. С этим можно и погулять. Пройтись вдоль Мойки, подставляя лицо влажному ветру и любуясь домами, каждый из которых — произведение искусства. Сосчитать мосты, коснуться пальцами гранитных парапетов, полюбоваться на темную воду. Обойти стороной Марсово поле, которое почему-то меня немного пугает осенью и зимой, зато выпить моего особого чая на лавочке в Летнем саду. Днем он слишком туристический, поэтому подняться — и свернуть на набережную Фонтанки, где снова брести неспешно, вспоминая отрывки стихов, книг, текстов экскурсий — словно эхом отражающиеся от стен домов. Если из города разом пропадут все люди, в нем еще много месяцев будет звучать: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать» или «Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки, у стриженых лип на виду». Город, который отражается в людях — вот что такое Петербург. А не город, состоящий из людей, как остальные. Невский сегодня показался мне слишком шумным и отрывочно-клиповым, словно я снова попала в тикток и листаю короткие видео, где каждый говорит о чем-то своем, но отчаянно пытается привлечь внимание окружающих. Я поспешила пересечь его, привычно отведя глаза от вздыбленных коней на Аничковом мосту. Один из самых популярных у туристов мостов я всегда недолюбливала. Конечно, история о том, как Клодт постоянно отливал вторую пару коней, а Николай Первый с тем же постоянством отсылал их кому-нибудь в подарок — «и так шэст рас!» — неизменно веселила туристов. Но лично я никогда не рассказывала продолжение — о том, что Клодту попеняли, на отсутствие языков у его коней, и он так расстроился, что заболел и умер. Правда это или нет — не знаю, тем и оправдываюсь, когда спрашивают, почему я пропускаю эту часть. Но я просто не могу — у меня в горле встает комок, когда я думаю, что какой-то дурак сболтнул ерунду и буквально убил человека словом. У нас, филологов, это больное место — сила слов. Впереди, однако, была моя самая любимая часть набережной — до Ротонды. Горячий чай согревал меня, даря ощущение, что все еще будет хорошо. Жизнь длинная, а я не прошла даже половины пути. Все самое интересное впереди. Выстроившиеся вдоль набережной дома так же требовательно выстраивали мои собственные мысли, словно сам царь Петр проходил мимо с грозным видом, и они поспешно выпрямляли спины и равняли строй. Ветер с воды выдувал все слишком болезненные чувства, охлаждая и обиду, и злость, обращая их в силу и решимость. Я сама становилась этим городом, наполняясь от него строгой магией. А потом все кончилось. Зазвонил телефон в кармане, толкнул какой-то прохожий, засигналила машина и вдобавок ливанул дождь, намекая, что мне пора сворачиваться с прогулками. Чудеса обычно долго не длятся, чтобы мы не успели к ним привыкнуть и заскучать. Но ощущение силы, которую подарил мне Петербург — осталось. И пригодилось.