В шестнадцать лет от всяческих ЛИТО, От мальчиков в клеенчатых пальто, От прилитературных добрых дядей, От собственных исписанных тетрадей? Судьба, Давид Самойлович, судьба. Вся жизнь – борьба. А женщина слаба. Зачем вы так жестоко? Право, больно! Ведь женская поэзия… Довольно! Скорблю и возмущаюсь каждым фибром. Продолжу от волнения верлибром. Так вот, Давид Самойлович, мой свет, женская поэзия – это след солдатского сапога и рука, летящая вслед силуэту, съеденному дорогой. Женская поэзия – это немного французских духов на телогрейке студентки Литинститута, когда она срезает гниль с капустного кочана на овощной базе. А разве это не школьница в противогазе, марширующая на уроке НВП? И еще это жуки в крупе, и кафельная стена районной родилки. Это - объедки, опивки, опилки от того самого, еще в Первую мировую распиленного на дровишки стола, который стоял на пиру поэзии (мужской). Там было много званых, мало избранных. Это - очередь с ее нелюбовной тоской и взвизгами: «Граждане! Кончается мыло (детские шубки, колготки, сапоги, мясорубки, и прочее, тому подобное, съедобное и несъедобное)!» В общем, женская поэзия - это быт, который убит ударом утюга по голове и спрятан в шкаф, и там истлел, став тем самым скелетом в шкафу. А душа на небе, маринует райские яблочки по рецепту, взятому из книги «О вкусной и здоровой пище» 1949 года издания, где в каждом фрукте и овоще, в каждом куске мяса и хлеба попадаются волоски из Священных Усов Генералиссимуса, такие жесткие, что пришпиливают язык к нёбу, до гроба. Все, Давид Самойлович, пора успокоиться. Скоро совсем зарыдаю-заплачу. Тем паче, голоса вы моего не услышите, и ничего уж в ответ не напишите. Так что, пойду, постираю белье.