Надо сделать узел, обозначающий убийцу, думает Яна и засыпает. 7 – Бабушка водила меня сюда, если я получал пятерку, – сказал Филька. – Только оно называлось по-другому. – «Кафе-мороженое номер три», – кивнула Яна. – Я все думала – где первые два? По крайней мере, здесь есть кофе, и вроде бы приличный, – в ответ на удивление Фильки она улыбнулась: – Я его чую. Как собака, – Странно самим сюда заходить, да? – неуверенно проговорил Филька. Яна безрадостно хохотнула и толкнула дверь. Когда-то этот зал, залитый синеватым светом люминесцентных ламп, занимали редкие худосочные столики, покрытые белым в серую крапинку пластиком. Здесь пахло молоком, снегом и еще чем-то непонятным, округло-сладким. Кафе казалось Яне огромным и холодным. В нем было нечто медицинское – поэтому, впервые прочитав в какой-то американской книге, как герой ест мороженое в аптеке, Яна ни капли не удивилась. Мороженое подавали в металлических вазочках на ножках, посыпанным тертым шоколадом и политым химическим грушевым сиропом. Крупные куски, поблескивающие на изломе кристалликами льда, походили на образцы кварцита из коллекций, что хранились в деревянных ящиках в папином институте. Другого мороженого в О. не водилось. Позже, попробовав на материке настоящее эскимо, Яна разочаровалась: она привыкла к этому чуть разбавленному, недослащеному вкусу, привыкла, что крошечные льдинки покалывают замерзшее нёбо. Это называлось «общаться с ребенком». Папа приходил в воскресенье после завтрака, и иногда мама ругалась на него и запрещала идти с Яной в гараж, или в лес, или на работу, – в любое из мест, где папа улыбался и показывал интересное. Мама кричала, что он выдумывает причины не заниматься дочерью. В такие воскресенья папа вел ее сюда. Усадив Яну перед мороженым, он барабанил пальцами по столу. Говорил, отводя глаза: «Ну-с, как дела в садике?» Яна не знала, как отвечать: ведь дела бывают только у взрослых. Она замолкала, судорожно пытаясь выдумать ответ, чуть не плача от бессилия и смущения, и папа, так и не дождавшись ни слова, грустнел и отворачивался к окну. Яна закапывалась в вазочку, как в снежную пещеру. Мороженое пахло горьким морским льдом и одиночеством. Яна сердито мотнула головой и сосредоточилась на меню. К счастью, зал полностью переделали: приглушенный свет, удобные диванчики, темная поверхность стола, в которой плавало отражение низкой лампы в красном абажуре. Здесь было почти пусто: для обеда поздно, для ужина рано. Лишь в дальней кабинке, яростно перешептываясь, ковыряли одно на двоих пирожное две девочки, как нарочно подобранные: черненькая, коротко стриженая, чуть кудрявая, и беленькая, с волосами прямыми, как солома. Смотреть на них, таких одиноких, забившихся в сумрачный угол, было тревожно. Яна нервно перевернула ламинированный лист меню. Мороженое здесь больше не продавали. Зато кормили пиццей и наливали кофе, и первую чашку эспрессо только что принесли. – Спасибо, – сказала Яна с такой сердечностью, что официантка посмотрела на нее с подозрением. – Что-нибудь выбрали? – сухо спросила она. Филька вынырнул из-за своего листа, бросил на Яну панический взгляд. – Нам среднюю пиццу, вот эту, – она наугад ткнула пальцем в строчку меню. Филька торопливо закивал. – Пить что будете? Пиво? По лицу Фильки скользнула тень ужаса; он энергично замотал головой. Потом, вдруг решившись, спросил: – А знаете, тут такой коктейль делали, назывался «Березка»… ну, в газировку, в «Буратино», клали мороженое и еще посыпали шоколадкой… – Официантка сморщилась, и он смущенно затих. Яна, сдерживая смех, опустила голову. – Латте, – сказала она. – Он будет латте с карамельным сиропом. – Я, знаешь ли, не привык по ресторанам ходить, – буркнул Филька, когда официантка отошла. – Да и с кем бы… Яна молча (что ты с ним сделала тварь) кивнула. Отхлебнула кофе, прикрыла глаза, чувствуя, как ароматная горечь проникает прямо в мозг. – Знаешь, я много куда ездила, – задумчиво проговорила она. – Это просто: найти билет, вбить имя, номер карты, дел-то. Но мне никогда не приходило в голову, что в поле «куда» можно набрать… Не приходило в голову, что я могу просто взять и приехать сюда. Просто купить билет на самолет. Это всегда делал папа. Он… Она замолчала, глядя, как официантка выгружает на стол доску с пиццей, тарелки, Филькин кофе. Неуютно шевельнулась какая-то мысль, очень важная мысль, связанная с отцом и почему-то с Филькиной мамой, – мелькнула и исчезла, затаилась в хаосе, царившем в голове. Яна цапнула треугольник пиццы, откусила, не чувствуя вкуса. Капнула кетчупом, чудом успев попасть на тарелку. – С самолета толком не ела, – проговорила она с полным ртом. – Вчера вечером прилетела, а кажется, год прошел, и ничего не сделано. Так что, звоним Ольге? – Она обтерла руки о салфетку и выудила из кармана мобильник. – Я так понимаю, лучше с моего… Филька ее не слушал. Филька смотрел на белую пластиковую трубочку, торчащую из стакана. На его лбу каплями выступил пот. – Через нее надо пить? – слабым голосом спросил он. – Просто вынь ее, – проговорила Яна. Филька, подергивая щекой, двумя пальцами вытащил трубочку и отбросил на стол, как мерзкое насекомое. Осторожно пригубил. – Значит, звоним… – Угу. Слушай, вкусная штука! Ты чего? – Он поставил стакан, заметив, что Яна выжидательно смотрит на него с телефоном в руках. – Номер диктуй! Полное недоумение в ответ. Яна медленно отложила телефон. – Передумала? – обрадовался Филька. – Я вот тоже считаю: надо по-другому… – Нет. – Яна решительно отодвинула тарелку. Одним глотком допила кофе. – Хватит тянуть. Раз мы не можем связаться с Ольгой… – Потому что для этого номер надо знать, балда! – значит, мы просто пойдем в полицию. Вдвоем. Прямо сейчас. И расскажем все, что знаем. Мы еще тогда должны были так сделать, а не морочить головы… …Наутро морось превращается в полноценный дождь, который очередями грохочет по окну, пока Яна моет посуду после завтрака. Папа с теть Светой ушли на работу, не сказав ни слова, и облегчение в ее душе борется с беспокойством. Весь завтрак над столом висела черная вулканическая туча, пронизанная молниями. Может, все обойдется, а может, скоро полетят раскаленные камни. До вечера не узнать. Протерев стол от крошек, Яна критически осматривает кухню – вроде бы все в порядке – и, двигаясь медленно и неловко, как в кукольном мультике, идет одеваться. Ольга с Филькой, наверное, уже ждут. В голове пусто и звонко, как в кастрюльке. Во рту до сих пор держится привкус крови, хотя Яна чистила зубы, пока теть Света не выгнала ее из ванной. Сапог изнутри отвратительно мокрый и такой холодный, что Яна, тихо взвизгнув, выдергивает ногу. Потеряв равновесие, она задевает бедром оружейный сейф, и удар приходится прямо на синяк, оставленный ногой Егорова. Яна в ярости хлещет ладонью по металлу и, снова взвизгнув, зажимает кисть между коленями. Боль взрывается короткими вспышками света, начисто выжигая утреннюю муть. Сейф. Ружье. Он расскажет… Решение приходит мгновенно, и от изумления Яна перестает замечать и ушибы, и хлюпающую в сапоге болотную воду. До Ольги она добирается бегом, не обращая внимания ни на раскисшую глину, норовящую сорвать с ног сапоги, ни на хлещущий в лицо мокрый ветер, оставляющий на губах привкус морской капусты. Она слишком сосредоточена на том, как лучше провернуть задуманное. Идея появилась в голове уже готовой, целой и крепкой, как свежее яблоко, но, чтобы рассказать о ней, Яне нужно словами продумать отдельные шаги. Нечесаные с утра волосы Ольги свисают на глаза; она кутается в цветастый халат до пят – наверное, мамин, – и кажется ужасно взрослой. – Придумала что-нибудь? – спрашивает она, впуская Яну. – Да! – выдыхает Яна, снимая мокрую куртку, и одновременно сдирает сапоги, упираясь носком в пятку. На вешалке из волглой мешанины старых курток, пальто в крапинку, каких-то ватников торчит посеревший рукав белого халата. Он похож на мертвую руку, и Яне не хочется к нему приближаться. «Капает», – бормочет она и пристраивает куртку на дверную ручку. Идет на кухню, шлепая сползшими мокрыми носками и оставляя на крашеных досках влажные следы. Филька уже там: залез коленками на табуретку, зажатую между столом и холодильником, и жамкает сплетенную из капельниц красно-желтую рыбку. – Ты ей так хвост оторвешь, – недовольно говорит Ольга, и Филька быстрым движением откладывает рыбку в сторону. – Янка, скажи ей, – говорит он. – Я говорю, надо все рассказать взрослым. Надо пойти милиции сказать, вот и все. Чего она на меня обзывается? – Потому что ты дурак, – огрызается Ольга и, дернув кончиком носа, поворачивается к Яне. – Смотри, Ян: нас оттуда просто выгонят, правильно я говорю? Скажут, чтоб не мешались. А если даже дадут сказать – не поверят, скажут, мы все выдумали. – А вдруг поверят? – упрямо спрашивает Филька. – Попробовать-то можно! А если не получится – придумаем еще что-нибудь. – А если получится? – тихо спрашивает Яна. Филька моргает, порывается что-то сказать, и Ольга припечатывает: – Вот да! А если поверят и спросят, откуда мы знаем? – Ой, – Филька косится на оцепеневшую Яну и краснеет. – Я как-то не подумал… Но мы же не можем просто ничего не делать? – с тихим отчаянием спрашивает он. – А если его не поймают? – Говорю тебе, поймают! – взрывается Ольга. – Думаешь, самый умный? – Сама ты… Яна почти не слушает. Она пытается вспомнить, откуда они знают, что это он, и не может. Не получается. Ольга с Филькой ругаются, пока Яна погружается все глубже в серую муть неуверенности. Радость озарения растаяла без следа. – И вообще, пусть Янка скажет, что придумала, – говорит Ольга. – Ян? Ты же сказала, что придумала! Яна пожимает плечами. – Мы можем не ходить в милицию, а ему сказать, что пойдем. Что все расскажем, если он не перестанет, – говорит она без всякой убежденности, уже не зная, хочется ли ей, чтобы они согласились. – Только, конечно, надо, чтобы он не узнал, что это мы. В глазах Ольги загораются огоньки лихого азарта. Филька же мрачнеет. – Это называется «шантаж», – говорит он. – Я в детективах читал. Кровь бросается Яне в лицо. Она тоже читала детективы, только не сообразила сразу, что ее выдумка – это оно и есть. Шантаж. Но в книгах просто шантажа не бывает. Только – подлый шантаж. Гнусный шантажист. Трусливый мерзавец. Потом Яна вспоминает, что сделала вчера, и ей становится все равно. Ей некуда становиться хуже. – Я могу сама, если не хотите, – говорит она. – Чего это не хотим? Ты четко все придумала! – отвечает Ольга, но Филька качает головой. – В детективах шантажистов все время убивают, – тихо говорит он. – И свидетелей всяких. Я имею в виду – он же нас может убить, если узнает. Ну то есть совсем. По-настоящему. Ольга вскидывает голову: – Пусть поймает сначала! А потом – откуда он узнает, что это мы? …Втроем они смотрят на чистый тетрадный листок в клеточку и красный карандаш. Филька снова мнет и терзает плетеную рыбку, пропуская сквозь пальцы упругие спиральки хвоста, но Ольга этого не замечает. Белый лист перед ними – как дверь, которую лучше бы не открывать. Карандаш – ключ. Яна запускает пальцы в волосы, ерошит их, потом тихо говорит: – Давай ты, Оль, у тебя почерк красивый. Кивнув, Ольга слюнявит карандаш и пишет большими печатными буквами: «Мы знаем, что вы…» Буквы получаются ровные и аккуратные, как будто писал взрослый. На палочке от «ы» карандаш высыхает, линия становится бледной, и Оля надавливает сильнее. Толстый кончик карандаша сминает тетрадный листок, и Яна перестает дышать. Оля еще раз облизывает карандаш, и ее высунутый от напряжения язык становится малиново-красным. «Мы знаем, что вы убиваете детей. Если вы не перестанете – мы все расскажем», – выводит она и передает листок Фильке. Тот складывает его вчетверо; дрожащие пальцы оставляют на бумаге пятна. Филька собирается положить записку в карман, но в последний момент передумывает и впихивает ее Яне. Тетрадный лист уже стал влажным и мятым, каким-то стыдным. По нему сразу видно, что затея их – дурацкая. «Фигня какая-то», – хочет сказать Яна. Вместо этого она выдавливает: – А вдруг это не он? – Как это – не он? – удивляется Ольга и вынимает записку из ее руки. Снова слюнявит карандаш – на этот раз синий – и подписывает все теми же красивыми буквами, только маленькими: «Секретно. Лично в руки». Язык у нее теперь пурпурный, как у змей горыныча в детсадовской книжке. – Доела? – ледяным голосом спрашивает теть Света. – Иди отсюда. Яна хватает свою тарелку и несет к раковине. Черная туча по-прежнему висит над столом, и это – первый глухой рокот. Вулкан набирает силу. Яна, как автомат, открывает воду. – Я кому сказала – выметайся отсюда. Не мозоль глаза. Папа шуршит газетой и, не глядя, подвигает к себе сигареты и спички. Яна быстро, но бесшумно, чтоб ни в коем случае не грохнуло, опускает намыленную тарелку и выскальзывает из кухни. В большой комнате она застывает перед книжными полками – все либо скучное, либо прочитанное много раз. Подумав с минуту, она выхватывает сборник рассказов О’Генри и забирается с ногами на подоконник большого, почти во всю стену, окна, выходящего на север. Сквозь щели сквозит так, что ноги мгновенно застывают. Но выступающее из стены окно отделено от комнаты плотными портьерами и тюлем, и, сидя здесь, Яна не попадется случайно на глаза: ее заметят, только если будут нарочно искать.