Пан Тадеуш Бур представитель польского правительства в изгнании лично навестил Вилли Оберейтера. В последнее время он оказывал полякам из сопротивления многие услуги. — Это вы, пан Тадеуш? — Я, пан Оберейтер, если вам все еще угодно так себя называть. — Ныне я именно Вильгельм Оберейтер, пан Тадеуш. Хотя и не это имя дали мне родители при рождении. Но тот человек давно «умер». — Как вам будет угодно, пан Оберейтер. Я хотел лично поблагодарить вас за все оказанные услуги. — Мне не нужно благодарности, пан Тадеуш. Я помогаю вам, потому что сочувствую вашей борьбе. — Я уважаю вас, пан Оберейтер, несмотря на то, что вы совет. А от советов нам полякам ничего хорошего ждать не приходится. Им не нужна независимая Польша. — Но именно советы разгромят немцев, пан Тадеуш и освободят Польшу. — Освободят? — усмехнулся Бур. — Я готов отстаивать суверенные права Речи Посполитой. Пусть советы выгонят немцев, но не дадут они нам никакой свободы. И у нас есть одна возможность, чтобы не дать этому свершиться. — Вы хотите сами изгнать немцев до подхода сюда Красной Армии, пан Тадеуш? Я давно это понял, когда выполнял ваши заказы. — Вы умны, пан Оберейтер. И вы правы. Мы сами освободим основные районы столицы, до подхода сюда частей Красной Армии. И когда в Варшаву придут красные, они будет иметь дело уже с нашим правительством. Мы союзники Англии. Большевики не станут ссориться с союзниками. — Эти планы совсем не тайна, пан Тадеуш. Там тоже сидят совсем не дураки. Но, как бы то ни было, я хотел бы быть с вами в час восстания. — Всегда буду рад такому союзнику, пан Оберейтер. Но сейчас мне нужно от вас иное. — Снова документы, пан Тадеуш? — Вы стали большим мастером в этом деле, пан Оберейтер. И ваши документы гораздо лучше, чем сделанные нашим мастером. К тому же он делает их медленно из-за старости. Где вы учились этому? — Не могу сказать, пан Тадеуш. И не из недоверия к вам. Я просто не имею права раскрывать эту информацию. Но немцы слишком часто меняют форму документов. — Именно поэтому я у вас, пан Оберейтер. Наш человек в полиции предупредил, что группа Франека ныне не может действовать именно из-за старого образца документов. Их сменили всего четыре дня назад. — У вас есть новый образец, пан Тадеуш? — Вот он. Поляк передал фотографу удостоверение внутренней полиции. — И где вы это добыли, пан Тадеуш? — Вчера мои парни завладели этой книжкой у одного предателя. — Плохо, пан Тадеуш, что немцы будут знать, что удостоверение нового образца похищено. — Нет, пан Оберейтер. Предателя упокоили тихо. Он часто заходил к молодке на одном хуторе. Погиб в результате случайного пожара. Как скоро вы сможет изготовить такие для группы Франека? — Мне нужны материалы, пан Тадеуш. — Они будут у вас уже сегодня, пан Оберейтер. Но время не терпит. — Я сделаю все за неделю, пан Тадеуш… * * * Варшава. Первый «выход» Марии Шульце. Июнь, 1944 год. Старший лейтенант НКГБ Костина прибыла в Варшаву как восточная немка Мария Шульце. Люди Нольмана быстро и без накладок переправили Марию на место. Её жених фотограф Вильгельм Оберейтер (в прошлом лейтенант госбезопасности Роман Лавров) получил крупное наследство, и потому невеста решила переехать к нему. Костина привезла инструкции для Лаврова и приказ комиссара госбезопасности Нольмана о том, что группа отныне подчиняется агенту Марии Шульце. Лавров спросил: — Значит ты теперь за главную? — Я возглавляю новую группу, которая станет работать в Берлине. Официально мы жених и невеста. Собираемся пожениться и отношения у нас серьезные. — А я отныне богатый наследник? — С наследством все чисто, — заверила она. — Твой дальний родственник Карл Оберейтер действительно умер. И кое-какие средства у него имелись. Что-то около 20 тысяч марок. Но Москва увеличила твой капитал до 400 тысяч. — А если они проверят? — Нет. Основной капитал Оберейтера заключался в коллекции драгоценностей. И точной суммы никто не знает. Так что все чисто. — Но не кажется ли тебе, что сумма слишком значительна? Почти полмиллиона марок. — Родственник Оберейтера сотрудничал с немцами. Скупал награбленное полицаями у населения, после картельных акций. Вот и оставил тебе большую кубышку. Драгоценности ты обратил в деньги и при переезде в Германию все концы будут похоронены. — И мне приказано перебираться в Берлин? В Варшаве дело налажено. И я потратил на это время. И именно здесь я могу вскоре понадобиться. Я же сообщал Нольману о связях с поляками. Они затевают здесь в Варшаве большое дело. — У нас приказ, герр Оберейтер. Мы с тобой жених и невеста. Решили воспользоваться возможностью и купить недвижимость в Германии. Благо цены сейчас стоят не такие высокие, как в 1940-ом. — Фотосалон нужно будет продать? — Да. И чем скорее, тем лучше. — На это нужно время. — Нольман приказал не торговаться. Отдавай за сколько предложат. — Это сделать не так просто. Я связан с польским подпольем и делаю для них кое-какую работу. Салон должен достаться человеку, связанному с подпольем. Костину этот заявление Лаврова удивило. — Ты связан с поляками через фотосалон? — Пришлось сделать это. — Но тебе запрещено вступать в контакт с местным подпольем через эту точку. — Связь с подпольем была одобрена «Общим Другом» два месяца назад. — Это был только временный контакт, Лавров. На постоянную работу с поляками тебе никто не давал разрешения. И тем более «светить» фотосалон! — Так получилось. И ребята они отличные. — Что за работу ты для них делал? — Ничего серьезного. — А именно? — Документы. И еще эстафета. — Эстафета через фотосалон? Ты сошел с ума, Лавров? — Я выполнял лишь мелкие поручения. А фотосалон немца место для этого идеальное. Отчего не помочь товарищам по оружию. — Но комиссар госбезопасности 3-го ранга Нольман про это не знает. — И что? Делу это не вредит. — Лавров, ты ставишь под удар сеть в Варшаве. — Я не связан с основной группой. Никого под удар не ставлю. Спокойно продам салон, и мы уедем в Берлин. Хотя на продажу потребуется некоторое время. — Я должна через неделю быть в Берлине. — Ты можешь поехать одна. А я присоединюсь к тебе позже. Что мы будем делать в Берлине?