На самом деле не совсем. Не совсем понятно, почему родня Гаэтано ополчилась на меня, а не, скажем, на того же магистра. В конце концов, разве не он допустил Гаэтано к подвигу? Ведь это был риск – то есть больший, чем обычно, – посылать на акцию отряд, в который замешался боец из другого ордена, с нами прежде не тренировавшийся, не стоявший бок о бок в бою. По мне, так это был изрядный организационный просчет. Да и сам юный Кьератэра хорош. Не хочу сказать, что рыцари ордена Угря годятся только на то, чтоб снимать котят с деревьев, но выучка у них не в пример слабее нашей. Надо же ему было непременно пролезть в мою группу… А впрочем, жаль парня… Со временем бы он поумнел. Да, скверно вышло, погано. Надо, что ли, службу заказать, чтоб молились о нем? Но прежде следует похлопотать о живых. – И на каких условиях вы предлагаете мне… сложить с себя обеты? Я имею в виду… Магистр упреждающе поднимает руку. – Мы не прижимистые. Получишь двойной оклад. Да еще и лестные рекомендательные письма. Так уж вышло, что их за нас напишут другие. Видишь ли, произошло одно недоразумение, но мы не стали его исправлять. Ты сам все поймешь, когда купишь завтра газету. И довольно об этом. Джуд, ты талантливый рыцарь. Но в нашем деле одними талантами не обойдешься. В известной степени талантливым быть даже опасно… Ты сейчас взвинчен. Наверное, обижен. Развейся, а завтра приходи-ка меня навестить, часов в семь. Ты ведь знаешь, где я живу? Пропустим по стаканчику виски, который гонит моя старуха. Ручаюсь, ты такого нигде не попробуешь. И поговорим. Поверь мне, о многом надо поговорить… Сбитый с толку, я спускаюсь по старой лестнице с коваными перилами. Задерживаюсь на крыльце. Даю ветру немного привести себя в чувство, охладить разгоряченное лицо. В воздухе пахнет зреющей грозой. Выпивать с магистром доводилось многим, а вот к себе домой он никого еще не приглашал. Тем более никто не пробовал фирменный самогон его жены. Я волнуюсь, будто мне предстоит открыть важную тайну. С другой стороны, что мне может поведать дряхлеющий вояка? Уж наверное, что-нибудь назидательное, про то, как он в моем возрасте себе такого не позволял и чего в итоге достиг. И что надо мне браться за ум, а не то закончу, как… кто-нибудь, кто плохо кончил. Да, сомнительная почесть – выслушивать такое. Хотя, может, он и прав. Признаться, я действительно далеко отклонился от своих прошлых идеалов. Былое рвение, ясность взгляда, простота выбора – где вы? Контуры бытия будто потеряли свою четкость… Впрочем, одно остается неразмытым – самое главное. Моя страсть, мое утешение, моя Джудит. Моя. И не моя. С Джудит из Фарантоги я познакомился на прошлогоднем турнире, который лорд-мэр традиционно устраивает по случаю Рождества. До этого я уже трижды выигрывал турнир префекта у себя дома, за что получал повышенную стипендию, а вот в столичных состязаниях все никак не удавалось поучаствовать, но после першандельской истории это было вопросом времени. Рождественский турнир – это вам не то, что бывало дома. Дома мы дрались на захудалом ристалище за городом (просто обширный пустырь возле кладбища), и, несмотря на покровительство префекта, в публике вечно отирались сборщики ставок, а участникам поступали сомнительные предложения от феодалов округи. Зачастую предлагалось хорошенько подумать при выборе королевы турнира. Это означало, что среди претенденток на престижный, хотя и чисто символический титул есть та, кому благоволит местный барон. Благоволит – то есть наведывается к ней в сумерках. Другое дело – Рождественский турнир. Здесь все отвечает исконному духу рыцарства: каждый участник – свободный человек в пяти поколениях, имеющий зарегистрированный герб. Судьи отбираются из числа ветеранов крестовых походов. Герольды, менестрели. Ярмарки и выставки, кормящие столичный бюджет. О, и множество ослепительных женщин, которые казались мне, выросшему в глуши, не совсем существами из плоти и крови. По крайней мере не из той же плоти и крови, что, к примеру, мои бывшие одноклассницы. Иной запах, иная стать, совершенно иная речь. Ну вот, это было дня за три до турнира. Я отдыхал после тренировочной конно-копейной сшибки, Аргуж массировал мне саднящее плечо. Тогда я и увидел ее в первый раз. Изящную, как резная статуэтка, белокурую, с высоким лбом и чистыми усталыми глазами. Я думал, что это был наш первый взгляд, но, как выяснилось позже, Джудит близорука, и она тогда смотрела не на меня, а просто в мою сторону. Со мной тоже сделалось что-то вроде оптической недостаточности, потому что и я не сразу заметил, что девушка не одна, а сбоку у нее имеется дополнение в виде спутника, которого она несколько отрешенно держала под руку. Черноволосый, с первой проседью, в дорогом костюме. По счастью, на вечеринке, устроенной в честь предстоящего турнира, Джудит была уже без спутника, и я счел, что это, по большому счету, пренебрежимый персонаж. Естественно, это был ее муж. Ни во время банкета, ни после него мы толком не пообщались. Одному из герольдов, Готстафу, видимо, было поручено за несколько часов перезнакомить меня со всем столичным светом – что он прилежно и выполнял, прокладывая запутанный фарватер среди смокингов и декольтированных платьев, делая остановки, чтобы я мог пожать или поцеловать каждую протянутую руку. Настал черед и руки Джудит, которую я удержал дольше положенного. Теперь уж – и это подтверждает она сама – я точно удостоился заинтересованного взгляда. «Изумительно. Джуд и Джудит. Какая была бы пара!» – так, неловко хохотнув, подытожил наше с ней короткое знакомство мой провожатый. Увы, когда Готстаф посчитал свою миссию исполненной, Джудит уже не было в клубе. В итоге я прибился к барной стойке и стал заказывать коктейли, один за другим – общим числом, соразмерным моему разочарованию. В какой-то момент я обнаружил, что у меня появилась компания. Ладжина… Латона… или Ладина?… Я тут же забыл, как ее зовут, но она все громче смеялась моей болтовне, и я был ей за это благодарен. А в конце мои байки стали до того уморительными, что ей пришлось даже положить мне руку на колено, чтобы от смеха не свалиться с высокого табурета. О дальнейшем умолчим, тем более что я плохо помню остаток ночи, но самое меньшее, чем я мог отблагодарить девушку за моральную поддержку, – это пообещать, что выберу ее королевой турнира. Если, конечно, пройду в финал. В финал я прошел. Нас, финалистов, осталось двое. Перед последним испытанием герольды решили подогреть зрительский азарт, предложив нам назвать своих фавориток. Чтоб публика болела не только за лучшего рыцаря, но и за возможную королеву турнира. И вот мне подносят микрофон, чтобы я назвал свою избранницу. То ли Ладжина, то ли Латона… не перечислять же варианты! Герольд вымученными шутками заполняет затянувшуюся паузу. Или Ладина? Ладно, я выбрал. Называю имя, которое запомнил очень хорошо. Тем более Готстаф считает, что нам следовало быть парой. – Джудит. Королевой турнира станет Джудит. – Джудит из Фарантоги! Ваши аплодисменты! Джудит, старшая из дочерей Августа Рикальдо Адора, заводчика борзых для королевского двора, и супруга Алена Лурии, члена совета директоров «Arma Domini», крупнейшего производителя оружия в западном регионе (я тогда заметил, что одна женщина была для герольда поводом сказать о двух мужчинах). Мы все надеемся, что господин Лурия отнесется со снисхождением к возвышенному чувству бедного паладина и не пустит в ход одно из своих смертоносных изделий («А отец не спустит на меня собак», – подумал я), ведь воздыхания рыцаря – есть лишь свидетельство преклонения перед благородной госпожой и не означает желания обладать ею! Оракул из герольда вышел никудышный! Публика на трибунах устроила затяжную овацию; Ален Лурия, размещенный с женой в особой ложе, великодушно махнул рукой и шутливым кивком подтвердил, что одобряет мой выбор. Он доволен, это лестный штрих к его портрету в глазах общества. Откуда ему было знать, как бездарен Джуд Леннокс в соблюдении платонических канонов куртуазной любви? Следуя обычаю, Джудит в знак благосклонности бросила мне батистовый шарф, который я поймал и поднес к губам – опять же следуя обычаю. О, как он пах! Вдохнув ее парфюм, я сразу перенесся в ту спальню, в которой она, полуодетая, наносит эти духи, расчесывает перед зеркалом золотистые волосы в задумчивом предвкушении нового дня. Первое место я не занял. Так и не смог выкинуть спальню Джудит из головы и сосредоточиться на поединке. Вечером в ратуше устроили пир. Ален Лурия даже поднял тост в мою честь. Потом его разыскал какой-то незапоминающийся тип, шепнул что-то на ухо, и они оба спешно покинули праздник. Джудит только грустно улыбнулась мужу вслед. Под предлогом защиты ее интересов в отсутствие законного супруга я предложил Джудит свое общество, которое она с благодарностью приняла. Выяснилось, что хотя она и вышла замуж в интересах фамилии, но Алена она действительно некогда любила. Однако грозная и важная профессия все больше поглощала его. Все последнее время он принадлежал не ей, а таинственной работе, направленной, по его словам, на кардинальное улучшение мира. С тем, что улучшение мира требовало, видимо, ее личного несчастья, Джудит успела смириться. Она только надеялась, что речь не идет о каком-нибудь супероружии из арсенала демократии. Или, того хуже, о любовнице. Я дал ей выговориться, потом весь вечер развлекал ее как мог, а после пира вызвался проводить ее до особняка в Янтарном квартале. У двери мы поцеловались. Так уж вышло. Она была не пьяна, а просто раскована и возбуждена после ночной прогулки под снегопадом. Со смехом говоря какие-то слова на прощание, Джудит неосторожно приблизилась, и на меня повеяло ее горячим дыханием. Я жадно вдохнул запах ее рта, и забыл обо всем. Мы просто целовались у ее двери часа полтора, как школьники, которым некуда податься. Так и закрутилось. В то время я уже около года жил в столице и столько же проработал в ордене Мангуста. Одно из непреложных правил ордена состоит в том, что все рыцари должны исповедоваться в конце каждого месяца. Манкировать этим никак не получается. Магистр – человек старой школы, набожный, принципиальный. Не зря же его выбрали президентом Фонда поддержки рыцарей-инвалидов (его самого когда-то покалечил дракон, яд попал в кровь, после этого он уже не мог участвовать в акциях, и, говорят, мужчина из него тоже стал никакой). В общем, магистр требовал, чтобы все мы не реже одного раза в месяц посещали Контилорнское аббатство. Там у меня есть духовник, отец Ансальдо. Призвание пастыря, коему вверена опека над моей бессмертной душой, заставляет его каждый раз сокрушаться по поводу моих отношений с Джудит. – Сын мой, знаю, что вера твоя еще не крепка, и временно мирюсь с этим, ибо и Господь терпелив, но блуд не только греховен, а и тлетворен. Ведь ты веруешь в медицину? Еще Гален приводит случаи, когда познавший чужую жену покрывался срамными язвами… – Ну, отче, это бывает с теми, кто неразборчив… на пути познания. Да мы и сами – я и Джудит – несколько раз пытались остановиться. Она спохватывалась, что клялась у алтаря. Я убеждал себя, что это не квантовая физика и Джудит не может быть моей и не моей одновременно. Но – беспощадность привычки… И вот я снова звоню ей: – Алло? – Привет, скворчонок. – Привет, воробей. Как ты? По телевизору сказали, ты летал на безголовом драконе. Что у вас там случилось? – Много чего случилось. Знаешь, я чуть было… Я думал, что больше тебя не увижу. Джудит, почему мы не можем быть вместе? – Почему же не можем? У нас в распоряжении вечер и вся ночь. Приезжай. – Ты знаешь, о чем я. – Знаю. Так ты приедешь? Ален все еще в отъезде. – Слушай, когда-то же он должен вернуться. Что, если… – Если вернется, убьет нас обоих, тут и гадать нечего. Ты едешь или нет? – Жди меня через полчаса. Просыпаюсь – не знаю отчего. Просто открылись глаза. Вытираю щеку, мокрую от моей слюны. Обнаруживаю, что остался один посреди шелковых подушек и простыней. Часть постели, на которой вечером, прижавшись ко мне, уснула Джудит, холодна; а ведь еще даже не рассвело. – Джудит?… – Сонный и скомканный, усаживаюсь на кровати. И вжимаюсь в кроватную спинку, весь облитый ледяной испариной. В углу спальни, задрапированный предрассветным полумраком и дымом сигарет, сидит по-уличному одетый мужчина. Его прозрачно-серые глаза кажутся мне лишенными радужек – будто бы отверстия зрачков проделаны прямо в белках. Он выкуривает, наверное, стотысячную сигарету за то время, пока я спал, а он сидел и смотрел на меня; тумбочка рядом с ним вся в окурках. Я понимаю, отчего проснулся, – из-за дыма: окна закрыты, сизые сгустки неторопливо впитываются в потолок. Я сажусь ровно, как бы готовый к переговорам. Словно я не сконфужен и не гол – перед ним, одетым и вооруженным чем-то вроде нравственного превосходства. Тут замечаю, что рядом с насыпью окурков тускло чернеет сталь пистолета – будто одного нравственного превосходства недостаточно! Я тщетно пытаюсь вызвать в себе хладнокровие, но все тело колотит крупная дрожь, а во рту моментально пересыхает. Эрос и Танатос заключили противоестественный пакт: меня убьют там же, где я до этого умирал от наслаждения. Как я отвратительно беззащитен! – Никогда прежде не курил в доме, – медленно произносит человек с белыми глазами, поднося зажигалку к новой сигарете. – Но вы разорили мой дом, его не стало, какая теперь разница… Пепел к пеплу… Я не знаю, что на это ответить. Две мысли тревожат меня больше всего: «Где Джудит?» и «Успею ли я увернуться от выстрела?». – Я не сразу вас узнал, – продолжает Ален Лурия, беря со столика газету. – Лицо смутно знакомое, но вспомнить никак не мог – пока случайно не заглянул в сегодняшнюю прессу… Открываем «Деловой меридиан». «Джуд Леннокс – Беовульф нашего времени. Рыцарь-профессионал Джуд Леннокс, проявивший чудеса героизма во время Першандельского разорения, продолжает определять стандарты драконоборчества на континенте. Во время вчерашней акции в замке Авеластр список его побед пополнился уничтожением ужасающей Agama Gigantica. До прибытия Леннокса с ней не могли справиться все остальные члены ордена Мангуста вместе взятые…» Тут фотография, вам на ней, судя по всему, дурно, и подпись: «Меня тошнит от драконов…» Так, дальше… «…прибыл как раз в тот момент, когда его собратья по оружию понесли первые потери…», «…омрачен трагической гибелью Гаэтано Кьератэры из ордена Угря…». Вот дальше некролог. «Скончался в госпитале Святой Урсулы… Семья… Любим, скорбим, отомстим…» А вот что пишут в «Негоцианте». Статья называется «Герой Авеластра»: «Джуд Леннокс, известный как Молния Архипелага и некомандный игрок, возрождает моду на сольные рыцарские подвиги, доказывая в очередной раз, что истинный герой стоит целого ордена и даже превосходит его…» Может быть, я по-прежнему сплю? Как еще объяснить этот бред? Нет, увы, это совершенно точно не сон. Значит… Ну конечно! Вот о чем говорил давеча магистр, вот какие рекомендательные письма он имел в виду. Газетчики все перековеркали, и я у них вышел новым героем. Ну да, со стороны это так и выглядело: парни потрепаны и загнаны наверх, Гаэтано уже в реанимации; тут появляюсь я. Не проходит, наверное, и десяти минут, как я эффектно доставляю драконий труп к ногам восторженной публики. Может быть, в другом случае это и показалось бы сомнительным. Но ведь я действительно два года назад убил дракона, и сделал это один, каковое обстоятельство широко освещалось в куртуазной прессе. Тогда тоже были броские заголовки: «Враг драконов № 1» и тому подобное… Итак, шеф сказал, что они (кстати, кто именно?) сочли за лучшее не опровергать чушь из сегодняшних газет. Жаль, что они не потрудились узнать мое мнение! Я бы объяснил им, что я думаю про их подачки в пользу моей репутации. Что ж, по крайней мере, Алену Лурии, наверное, будет не так обидно. Все-таки одно дело, если жена изменяет с каким-нибудь прохвостом из офиса, и другое дело, когда приходится уступить легенде современного рыцарства. Это уже не вульгарная интрижка. Здесь, если ты мудр, то распознаешь чувства более значимые, чем обеты, принесенные у алтаря. Я уже не столь уязвим в своей наготе. Ален Лурия откладывает газету и берется за пистолет. Внутри у меня все обмирает. – Это «Фафнир-19». Если вы, рыцари, не знакомы с автоматическим оружием, то я поясню, что у «Фафнира-19» нет предохранителя. Выхватил – и сразу стреляй. Не раздумывая. Идеальное оружие, чтобы дать выход ярости. Но я человек взвешенных решений. Застрели я вас во сне, это бы не восстановило попранную справедливость. Поиски более удовлетворительных мер навели меня на мысли о том, чтобы вас кастрировать. Мне, признаться, крайне симпатичен этот вариант – думаю, для вас он будет обладать несравненной педагогической силой. Но недавняя история о философе, которого честный священник оскопил за связь со своей племянницей, заставила меня воздержаться от этого шага. Тот философ стал еще большей звездой, обольщенная им дурочка осталась ему навеки верна, а поборника морали, державшего скальпель, упекли в сумасшедший дом – нежелательный для меня исход. Вспомнил я и другую историю. О том, как неверной супруге подали на ужин зажаренное сердце трубадура – то самое, что пылало к ней беззаконной страстью, – в итоге несчастная выбросилась с балкона. Нет, я не допущу, чтобы Джудит страдала дольше, чем ей уже пришлось – во многом по моей же вине. – Слушайте, мы с вами взрослые люди. – Прикрываясь одеялом, я опускаю ноги на пол: мне не терпится хотя бы одеться, но я избегаю быстрых движений, памятуя, что направленный на меня пистолет лишен предохранителя. – Воистину, господин Леннокс! Мы взрослые люди, а взрослый человек знает, что не бывает действий без последствий и что за эти последствия надобно отвечать. А еще взрослому человеку очевидны контуры провидения там, где ребенок замечает лишь нагромождение несвязанных событий. Когда я понял, кто вы такой, я понял и то, какое искупление предписывает вам само провидение. Указательным пальцем свободной руки Лурия стучит по газетной передовице с моей фотографией. – Вы герой, господин Леннокс. Бесчестный, но, безусловно, герой. В стародавние времена двукратный убийца драконов считался бы земным потомком божества. Неудивительно, что вы впали в заблуждение, будто стои2те над законами человеческой морали. По счастью, а вернее, в силу нашей предусмотрительности нам и не требуется образчик нравственных качеств – в сегодняшнем мире нравственность иссякает наподобие нефти. Одевайтесь, некомандный игрок. Будем считать, что до сих пор вы играли не за ту команду. Я заправляю рубашку в штаны и застегиваю ремень. Пока меня держат на прицеле, лучше не прекословить. Но как только Ален Лурия отвлечется или подпустит меня чуть ближе, о, он ответит за все издевательства, чинимые во имя морали над философами, трубадурами и представителями других творческих профессий. Только надо действовать очень осторожно. Нельзя не признать, что все у меня сегодня выходит как-то через… тернии. II. Можно не заплатить за выпивку. Можно бесплатно доехать на такси. Но за правду о себе – придется платить! Дивный полдень с ветром и солнцем, бликующим в глянцевитой листве платанов, в сумочке стипендия и маленький флакон духов «Морган ле Фэй» (подарок неравнодушного первокурсника по имени Дон Хоплок-младший), да еще отменили семинар по экономике – София сказала бы, что она счастлива, да, счастлива, спроси ее об этом какой-нибудь социолог или ненормальный, вышедший на прогулку. Октябрь нежно входил в жизни обитателей провинции Лэ; София возвращалась домой. Консьерж, некий господин Одиц, любивший, чтобы его именовали привратником, окликнул ее на лестнице, имея вид загадочный и смущенный. Он тут же выдал причину своего поведения, начав извиняться за то, что забыл вчера про ее день рождения («Совсем замотался! Привратник – вы даже не представляете, что это за работа!»). Бормоча поздравления, он вручил Софии пакет ирисок «Млечный Путч». Такими он угощал ее в ту пору, когда у него еще были свои волосы на голове, а София, сменив школу, пошла в третий класс. – И вот еще, госпожа Верна… Почтальон оставил письмо, утром, под мое обещание передать его лично вам. – Эй, оно не подписано! Что за дешевые интриги? Ладно, спасибо за конфеты, господин Одиц. Поднимаясь по лестнице, София, конечно, повертела письмо в руках, но этим и ограничилась, а войдя домой, положила его невскрытым на каминную полку и даже забыла про него на какое-то время; что бы ни значило это послание, оно не внушило девушке и тени тревожной мысли: настолько велико было ее доверие миру в первой половине дня. Ведьма! Она лбом прижимается к холодному лбу своего зеркального отражения. А ее лоб горит. От ее горячего дыхания на поверхности зеркала то разрастается, то убывает мутное облачко. Ведьма – ну конечно! Вот в чем причина ее авангардных сновидений с комканьем простыней и смехом во сне (первый мальчик, которому она позволила лечь с собой в постель, потом лечился от заикания) и вот почему ее месячные так строго совпадают с лунным циклом, а группа крови меняется в зависимости от времени года (из-за чего человек по имени Годэн даже приглашал ее к себе на передачу). Вот из-за чего это все: из-за того, что она ведьма, а вовсе не из-за шизоаффективного психоза или крайне редко встречающейся болезни Ампеля-Дивака, хотя доктор Герон и говорит, что ее случай абсолютно соответствует имеющимся описаниям. А иностранные языки! Свободное владение пятью еще можно было объяснить исключительным талантом, но после поэтического вечера в университете ей пришлось выдумывать более рискованные оправдания. «София, это стихотворение, которое вы нам прочитали, случайно написано не на верфалийском языке? Его сейчас не часто услышишь, ведь он исчез еще до начала нашей эры! И до нас всего-то и дошла одна табличка, о празднике сбора омелы». – «Э… все верно, профессор… Вы разве не знали? При факультете у нас даже кружок действует: „Возрождение верфалийского языка“ – мы и стихи пишем, и газету свою выпускаем, и со школьниками занимаемся – пусть знают верфалийский!» Она ведьма, вот почему она умеет так ловко врать! Хотя… что до вранья – может быть, и не поэтому. София нашла в письме нужную строчку: Как и любая ведьма, как и я сама когда-то, ты появилась на свет спящей. Мирнорожденной, как у нас говорят. Ни первого крика, ни дрыгающих ножек. Сначала мне даже не хотели отдавать твое тельце, боялись за мой рассудок, откуда им было знать, что слезы в моих глазах – это слезы счастья. А на третий день, когда ты открыла глазки, я потихоньку увезла тебя домой. Строчки дрогнули и радужно распухли. На страницу дважды капнуло. Теперь ей все становилось ясно. Развод родителей. Сколько ей было? Лет пять? Сначала папа говорил, что мама уехала. Потом, когда София повзрослела, он сказал, что у мамы был другой мужчина. Почему София не могла ее увидеть – он никогда не пытался объяснить, просто обнимал ее и долго-долго смотрел ей в глаза, отчего София привыкла к мысли о какой-то грустной необходимости, из-за которой мама как бы переселилась в другое измерение. Неужели они снова увидятся? Разумеется, у меня никого не было. Но твой отец! Внушил себе, что я изменяю ему с дьяволом, можешь себе представить? Только, пожалуйста, не вини его за это. Гай – всего лишь мужчина. Он не мог меня правильно понять. Я и сама слишком поздно разобралась, насколько опасна магия. За это я поплатилась всем: семьей, прежней жизнью и даже самим колдовским даром. Когда-то мне ничего не стоило бы подослать к тебе ментальную проекцию или дрозда с весточкой в клюве. А сейчас приходится полагаться на бумагу, а потом еще идти две мили до ближайшей почтовой станции, чтобы купить марки и опустить конверт в ящик. Магия опасна, София. Но полностью отказываться от магии – для ведьмы еще опаснее. Из всех чудес, что я совершила, самое совершенное – это ты. Ты не повторишь моих ошибок. Ты выстоишь там, где не устояла я. Приходи в клуб «Чумной барак» и найди там человека по имени Соломон Лу. Он скажет, что делать. И обещаю, что мы увидимся при первой же возможности. Я люблю тебя, София, и – с днем рождения. Мама