Но главным, конечно, была манжета. Леопольд собрал для нее обычный автоматический браслет с резервуаром для лекарства и шприцом. Кажется, пересобрал из списанного браслета из-под Аби. Браслет был стальной, в кружеве проводов и без навязчивых светодиодов. Леопольд мог просто отдать его, но он решил заправить его в черный бархат с едва заметным серебряным шитьем. Сказал, что это обрезок перчатки его матери. Сказал, что нужно носить красивые вещи. А Марш не носила – не умела. Только манжету носила, и то под рукавами. В «Саду-за-оградой» никому не давали лекарств. Лекарств для жителей Младшего Эддаберга вообще-то было немного – обезболивающие, противопростудные, широкий выбор легальных эйфоринов, антибиотики и, конечно, мизарикорд. В случае серьезной болезни можно было попробовать получить лечение по страховке, но Марш в страховые случаи не попадала. Никакого расстройства комиссия у нее не нашла, поэтому ее и направили в адаптационный центр. Она каждый день сидела на мягких пуфиках в компании воодушевленных идиотов, и слушала тренера, который говорил ей принять себя и что все ее проблемы – от недостаточной степени самоосознанности. Ей говорили чаще гулять и пить больше воды, читать старые книги и заниматься творчеством – Марш приходилось часами сидеть в закрытом конвенте и раскрашивать виртуальные стены виртуальными красками. И только Леопольд хотел ей помочь. Даже успел выдать ей рецепт на доступные лекарства, из которых можно было дома синтезировать нужные ей вещества. Он в нее верил, даже выстроил ее Аби несколько паттернов, чтобы он считал синтез лекарств творческим процессом. Если бы Марш хотела – могла бы изготавливать дома нелегальные эйфорины и торговать по всему кварталу. Но так поступить с Леопольдом она не могла. Достаточно того, как она уже поступила. Марш двумя руками взяла фарфоровый панцирь и прижала к щеке. Вообще-то это была черепаха. Когда-то, до того, как ей отбили голову и лапы. Продавец даже отшлифовал места сколов и пытался продать панцирь как «пресс-папье», настаивая, что это вовсе не битая безделушка. Что такое пресс-папье Марш не знала, но торговалась за панцирь почти час. Ей нравилось, что эта вещь была настоящей и не была хрупкой – вся позолота давно стерлась, краска почти выцвела, и теперь на белом, как замерзшее молоко фарфоре виднелись только выцарапанные ромбики. Она прижала панцирь ко второй щеке, чувствуя, как лицо наконец-то расслабляется по-настоящему. Фарфор долго не согревался и всегда был прохладным. Казалось, что он вытягивает напряжение из-под кожи, и оно копится где-то там, под ромбиками и стершейся позолотой. Может, однажды панцирь треснет, и это будет очень, очень грустно. Марш была очень благодарна маленькой черепашке без ног и головы. Она протерла ее рукавом и с сожалением поставила на место. – Аве Аби, – вздохнула Марш. Не раздеваясь легла поверх покрывала и закрыла глаза, ловя под веки пустую темноту. – Выключи свет и открой конвент «Абиси». Она дала своему конвенту безликое название, которое ничего не означало. Это был приватный конвент, личный, но Марш все равно мутило от одной мысли, что кто-то наткнувшись на его название в сети, решит попробовать его взломать. – Чтобы выполнить запрос необходимо подключить гарнитуру. – Надо же, а я бы не догадалась, – тоскливо пробормотала Марш, нашаривая на полу виртуальные очки. Она купила их сама, лучшую модель из тех, что были ей доступны. Марш терпеть не могла тратить деньги и не любила их копить, но ради очков даже специально экономила. Без конвента она, пожалуй, давно бы забрала из социальной аптеки свою именную капсулу мизарикорда, заперлась бы на все замки и уснула бы в этой чудесной темноте уже навсегда. Очки привычно сдавили виски и растеклись вокруг глаз амортизирующей подкладкой. Марш не глядя достала трубку и табачный концентрат. В темноте и в сети ей нравилось еще и потому, что там не было навязчивого блюра повязки. Но прежде чем созданное ей пространство прогружалось, вокруг сгущался светящийся голубой туман, будто Марш лишилась обоих глаз. В такие моменты горло сжимало паническим спазмом, и больше всего хотелось сорвать очки, включить весь свет в комнате, даже старые гирлянды, в которых светилось по три-четыре огонька зажечь. Она себе не позволяла – для того, чтобы войти в ее конвент приходилось приносить жертвы. Это и делало его настоящим, не просто набором команд, правильно расставленных в правильном сегменте сети. Черепашка и дырявый веер были молчаливыми свидетелями – то, что никогда не знало жертв, не живет долго. И спасения от этой жертвы не было, даже у мудрого Леопольда. Сияние меркло, и вокруг сгущались стены в кремовом шелке, черные оттоманки и высокий ребристый потолок крыши башни. Марш видела такую комнату в детстве, в одном из слайд-шоу, сделанном из старых иллюстраций. Ей всегда было жаль, что потеряны сказки, для которых рисовали эти картинки, но теперь она могла оживить хотя бы их отголоски. Стрельчатые окна, клубящаяся серость за прозрачными звонкими стеклами. Марш больше не чувствовала жесткой подушки под затылком, и тика, и даже запаха каминного тепла. Остались только табачная горечь во рту и легкий звон в голове от электронной трубки с расслабляющим концентратом, которую она машинально подносила к губам там, наяву. Если бы она захотела – даже смогла бы смотреть обоими глазами, повязка синхронизировалась с виртуальным пространством. Но она хотела быть предельно честной. Здесь. Только здесь. – Я пришла, – растерянно сказала она, глядя, как в сером тумане за окном мелькают сгустки теней. – Я знаю. С кем ты сегодня говорила? Марш медленно обернулась. Она нуждалась в этой иллюзии, нуждалась больше, чем в оставшемся глазе, но каждый раз ей приходилось бороться с собой, чтобы посмотреть на созданный ей аватар. Еще пять лет назад ей не нужен был аватар, чтобы увидеть эту девушку. Выкрашенные в зеленый волосы, серые глаза – оба серых глаза. Она не знала ничего о проволоках под кожей, не знала, как пахнет на пустыре после взрыва и никогда не ставила своих монограмм на паучков-подрывников. Никогда не подводила Леопольда Вассера. Куда проще было видеть эту девушку в зеркале, а не в приватном конвенте, но Марш никогда не делала как проще. – Я говорила с Даффи, Освальдом и Иви, – глухо сказал Марш, опускаясь на оттоманку. – Пообещала им, что после взрыва они будут популярны. И еще что они смогут… сделать что-то значительное. Высказаться. – Ты молодец, – улыбнулась девушка. – Ты делаешь хорошее дело – им правда нужно дать возможность говорить. И нужно чтобы они привлекли к себе внимание. Не переживай, им не обнулят рейтинги – все давно поняли, что нужно поддерживать очками симпатий смелые конвенты и акции, иначе их будет становиться все меньше. И покрывать репутационные потери. На самом-то деле никому не хочется всю жизнь сидеть на желтых пуфиках в «Розочках и канапе» и слушать про кофе из мела и пыли. – Ты так говоришь, потому что я пять лет назад так думала. Напоминаешь, какие мысли привели меня сюда. – А ты не для этого меня создала? Чтобы говорить с собой пять лет назад? – Я делаю плохое дело, знаешь? Я хочу, чтобы Рихард Гершелл продал этот свой… дом, который он строит в Среднем Эддаберге. Хочу, чтобы с него списали весь рейтинг, который он на нас заработал. Который на Леопольде заработал. И тогда мы снова посмеемся. – Рихард нас любит, – мягко укорил ее аватар. Она пустилась на колени рядом с оттоманкой, коснулась ладони Марш – совсем как Бесси, только теперь она ничего не почувствовала. В очках не было функции тактильного восприятия. Рейтинга не хватало. – Рихард никого не любит, – процедила Марш. – Рихард – лживый кусок дерьма. Его только рейтинги волнуют. – У него такая работа. Так всегда было. Он просто старается сделать так, чтобы всем было лучше. – Вранье! Это Леопольд хотел, чтобы нам было лучше, а Рихард – только чтобы выглядело лучше! А потом Леопольд ошибся, – прошептала она, закрыв глаза. – Потом Леопольд решил помочь тебе. Знаешь, раньше, если в компании кто-то сделал что-то не то – никто не мог предвидеть последствий, в старых учебниках по маркетингу вообще говорится, что надо все время рисковать, а если обосрешься – делать вид, что это такой опыт. Это теперь с тебя автоматически слупят рейтинг, и можешь бубнить про опыт сколько угодно. И Рихард явно ничего так не боится, как обосраться больше, чем в тот раз. Марш раздраженно фыркнула и поднялась с оттоманки. По лицу ее аватара прошла голубая рябь – изображение не успевало прогрузиться. – Леопольд звонил? – этот вопрос девушка всегда задавала тихо, с оптимальными из перебранных Марш интонациями. Стоило чуть прибавить голосу силы – становилось слышно, что аватар, как и Марш, прекрасно знает ответ. Вообще-то Марш дала аватару имя, но не любила о нем вспоминать. У каждого аватара должно было быть имя, иначе его не получилось бы сохранить. Марш, не думая, назвала Прошлую-Себя анаграммой собственного имени, но никогда не звала девушку с зелеными волосами Шрамом. А ведь это было честное имя. Настоящее. – Конечно, – соврала Марш. – Он каждый день звонит. Ведь пять лет назад она не знала, что Леопольд будет улыбаться, поправляя воротник перед зеркалом и глядя, как зеленая лампочка Аби на воротнике медленно становится оранжевой. Как у всех, у кого на браслете вместо рейтинга горят беспощадным рыжим светом петельки-ноли. И там, за петельками – единственная двойка, а за ней еще два ноля. Двести позиций. Если бы штраф вышел чуть больше – Леопольд был бы мертв. Как все, для кого среди нолей не нашлось спасительной двойки. Не знала, что будет таращиться на его застывшее лицо, черный свитер и слишком прямую спину, и уж точно не знала, что внезапно начнет смеяться, потому что отчаяние не уместится ни в слезы, ни в крик. «Довольна, Арто?! Хватит смеяться, сука!» Пять лет назад Марш не знала, что Рихард Гершелл умеет так орать, и что он способен рискнуть целой сотней позиций рейтинга, чтобы влепить пациентке пощечину. А Леопольд понял. Он обернулся, и смотрел как она смеется. Он ее такой и запомнил – согнувшейся от хохота и размазывающей по лицу выступившие слезы, смешанные с черным пигментом. Красота. Наверное, Леопольд все понял. Вообще-то это правда было смешно, и теперь-то Марш это знала. – Значит, мы скоро увидимся, – улыбнулась девушка. Марш не отвечала. Ее второй аватар, одноглазый и всезнающий, замер на оттоманке. Она спала. Снова уснула, уронив на глухой черный пол трубку с окутанным паром мундштуком. Утром у нее на лице будут красные линии от очков и придется капать под повязку обезболивающий раствор. Но Марш было все равно, потому что даже во сне она знала, что лучшая версия ее неподвижно стоит, опустив руки. Смотрит на ее нынешний аватар, замерший на оттоманке и улыбается, потому что еще ничего не знает. И не узнает никогда. … Электронное табло в приватном конвенте для репутационного отдела «Сада-за-оградой» стрекотало и щелкало с самого утра. Анимированное в виде медного барабана с пластинками из слоновой кости, оно вращалось без остановки. Пластинки стучали так часто, что звуковой сигнал не успевал за движением, изредка пропуская удары. И, конечно, значение рейтинга на табло вовсе не росло. Рихард сидел на полу в конференц-зале, через трубку потягивая плотный белоснежный пар из стеклянного шара, и пытался бороться с искушением добавить туда тройную дозу расслабляющего концентрата. Прямо на работе. Мысль, что через стенку находятся комнаты пациентов, половина из которых здесь за сбыт или изготовление запрещенных веществ, только подогревала это желание. В зале было тихо и темно. В конференц-зале было пусто и темно. У пустых столов, выстроенных вдоль стен, громоздились пустые серебристые стулья. Перед Рихардом стояло ярко-желтое кресло – разумеется, пустое. Он его не видел, но почему-то это место для невидимого собеседника казалось ему совершенно необходимым. – Сука, – сообщил он. Виртуальные очки внезапно стали ужасно неудобными – наверное потому что показывали ужасно неудобную картинку. Аби предоставил ему три отчета по упоминаниям «Сада-за-оградой» в сети. Людям было интересно. Люди ждали четвертый пожар. Люди осуждали персонал «Сада» за некомпетентность. Пока – не часто. Пока – осторожно, лишь слегка касаясь темы, будто она могла обжечь. Но Аби еще предоставил ему прогноз, а впрочем, Рихард и без прогноза все знал – скоро люди назначат его виноватым. Табло уже крутилось с бешеной скоростью, но крутился только сектор с долями процента, и полные позиции терялись по одной. Что если скоро начнут вращаться все пластины? Анализ, конечно, ничего не дал. Аби просто вытащил ему кучу записей и фотографий с зубами и заборами, а еще вывалил все статьи и интервью в поддержку сенатора Кьера, с частных и официальных конвентов. И, конечно, песни. «Теперь слышишь, как поём» нашлось в конвентах почти трех сотен молодежных групп с сгенерированной и живой музыкой, и почему-то в конвентах трех доставок еды и двух борделей. Раздался нежный переливчатый сигнал, означающий, что в конвент зашел еще один участник, и Рихард-наяву болезненно поморщился, пока его аватар выполнял невербальную команду улыбнуться. Тодерик Ло всегда звонил с утра. Рихард предпочел бы начинать утро с удара по больному колену, а не с разговора с начальством. Замена была почти равноценной, потому что Тодерик Ло тоже бил по больному, только за удар по колену рейтинг не списывался, а добавлялся в качестве компенсации, поэтому выбор был очевиден. Рихард слушал Тодерика молча. Аватар начальника отдела репутации социальных объектов пятого сектора был высоким, подтянутым мужчиной в темно-синем шерстяном костюме с золотым шатленом. Тодерик стилизовал аватар под старые плакаты, превратившись в анимированного персонажа, даже блуждающий блик на сахарно-белоснежных зубах не забыл добавить. Рихард развлекал себя мыслями о том, что художники, которые двести лет назад рисовали всех этих идеальных людей, подумать не могли, что прикрываться их героями будет старый хрен с трещиной слухового аппарата на плешивом черепе. Сам Рихард выбрал для аватара персонажа со старых подписанных слайдов – угрюмого, нарисованного серыми красками инспектора полиции, которому в каждом выпуске оставалась ровно неделя до пенсии. В каждом выпуске его пенсия все откладывалась, а дела становились все запутаннее. Он очень сочувствовал этому мужику. Но он не будет таким, вот уж нет. Рихард получил разрешение на строительство в Среднем Эддаберге два года назад, и его дом – прекрасный дом, симпатичная белая ячейка в сотовом квартале – был почти достроен. Скоро он навсегда оставит Младший Эддаберг с его синтетической жратвой, социальным жильем, дерьмовым куревом и ограниченным контентом. Он получит не только белые стены с хорошей вентиляцией, он получит доступ к тем конвентам, на которые ему раньше не хватало рейтинга. И сейчас не хватает, но ачивки «гражданин Среднего Эддаберга» и «владелец недвижимости» дадут недостающие позиции. На самом деле Рихард с трудом представлял Средний Эддаберг, как и все жители Младшего. Он, конечно, ездил в Нижний Дабрин, Нижний Эльмар и другие города «социального» сегмента Эльбейна, но в Средних никогда не бывал. А о Старшем Эддаберге он понятия не имел – границы свято соблюдались как наяву, так и в сети. Даже контрабандный контент не проходил. Рихард, конечно, считал это мудрым. Незачем дразнить людей, которые никогда не достигнут такого уровня. Говорят, из-за этого раньше революции начинались. Рихард слушал голос как белый шум – Тодерик все равно ничего не советовал и даже не критиковал, только выражал свое бесконечное недовольство, – до тех пор, пока не услышал слова «вопиющая некомпетентность». Это был единственный триггер, на который стоило реагировать. – Никто из пациентов не может быть причастен к поджогам, – осторожно начал Рихард. – Мы провели конференции с медицинским персоналом и отделением психотерапии, и…