– Нужно голосовое подтверждение значения, – нудно проскрипел Аби. Иногда Бесси начинало казаться, что он вовсе ей не друг и даже не настоящий. Где-то тяжело забряцал третий утренний экспресс. Иногда Бесси бежала по длинным коридорам через четыре сектора, чтобы выйти на общественный балкончик и посмотреть, как серая змея с синими глазами бортовых огней летит по мутной трубе где-то внизу, но сейчас ее волновали полы. Или не так уж и волновали. Не хотелось называть свой рейтинг. Бесси знала, что значат эти цифры. В приюте преподавали старую литературу и показывали старое кино – такое неуклюжее, где почему-то играли только люди, а не их слепки. Люди часто фальшивили, и художники не могли дорисовать им правильные эмоции. К тому же кино показывали на экране, не позволяя находиться внутри сцены, как сейчас, и это было странно – будто картинки оживали и пытались врать. Некоторые врали хорошо. Но кино и старых книг им показывали мало. И в основном чтобы объяснить, сколько раньше у людей было терзаний, которые теперь считались пережитком, эмоциональным атавизмом, которому предавалась только экзальтированная молодежь. «Кто я», «каково мое место в этом мире», «быть ли мне» и самый главный – «хороший ли я человек?» – все это так мучило людей на старых записях. Люди задавали эти вопросы, то патетически выкрикивая их, то сдавленно шепча, то торопливо вываливая на читателя или зрителя, давясь и путаясь. Люди захлебывались в этих вопросах и сходили с ума. Бесси было их жалко. А сейчас это стало неважным. Сейчас все ответы уместились в цифры социального рейтинга. Они объясняли, где твое место, давали четкий ответ на вопрос «почему» и, конечно же, именно цифры безжалостно определяли, хороший ли ты человек. За все хорошие поступки начислялись баллы. За пожертвования – Бесси постоянно переводила разным приютам часть пособия, но это давало всего пару пунктов – за участие в общественной жизни. Вот если бы у Бесси был аэрокэб, который нужно водить без штрафов. Муж и ребенок – за них бы дали ачивку «семья». За успехи ребенка ей бы начисляли рейтинг каждый месяц, а муж бы ставил отметки в графе «социальная удовлетворенность», и за это Бесси тоже получала бы свои цифры. Она бы тоже ставила отметки, всегда самые-самые высокие! У нее еще мог бы быть диплом. Ее бы хвалили преподаватели, и рейтинг бы рос. А потом за диплом дали бы ачивку «образование» и ежемесячную надбавку. За работу по специальности давали бы надбавки. И рейтинг Бесси рос бы быстро-быстро, как у бла-го-на-деж-ной гражданки. Только вот у Бесси не было ничего. Ей платили пособие, потому что она сирота. Дали комнату в многоквартирном квартале. Им что-то такое объясняли – про справедливость, про то, что раньше им приходилось бы работать, только Бесси не поняла, кем. Что-то говорили про «черную работу», и она всегда представляла, что раньше люди разливали по коробкам мазут. Учителя говорили про какие-то улицы, которые нужно мести и заводы, где детали нужно было вы-та-чи-вать руками, но Бесси не могла представить, что кто-то будет сам мести улицы. Это же глупо. Машинки хорошо справляются. Главное, ей работать было не нужно. Она никому не была не нужна, но о ней все равно заботились. О сиротах вообще хорошо заботились – как-никак, всем хотелось надбавок. И Бесси хотелось, только ее базового рейтинга и талантов ни на что не хватало. В приюте говорили, что Бесси глупая, а психиатр на выпуске как-то по-другому говорил, но она не поняла и не запомнила – наверное, правда была глупая. Но все это никого не интересовало, потому что на запястье Бесси светилось голубым короткое число, отвечающее на все вопросы. – Чтобы отправить жалобу, вам нужно назвать текущее значение социального рейтинга, – напомнил Аби. – Не хочу, – буркнула она. Наклонилась, достала из-под кровати теплые носки. Социальным рейтингом были недовольны, потому что он определял, когда к тебе приедет скорая помощь, когда обработают твою заявку и примут заявление. Кто-то говорил слова вроде «сегрегация» и еще какие-то слова, кто-то упорно копил ачивки за любую мелочь, но Бесси значение социального рейтинга волновало не поэтому. Значение ее рейтинга говорило, что Бесси – плохой человек. … Холодные полы и утренняя размолвка с Аби испортили Бесси настроение, но ненадолго. Ей было стыдно перед другом, и она в который раз подумала, как жаль, что он прячется там, в глухом черном браслете, и с ним нельзя помириться как с обычным человеком. Бесси заварила бы чай – ей присылали на прошлый Брейс большую коробку от кого-то из приютских меценатов. И шоколад – почему-то всем нравилось дарить сироткам шоколад, а Бесси была и рада, она любила шоколад. И с удовольствием поделилась бы с Аби. Или просто дотронулась бы до его ладони. Люди иногда отдергивали руку, морщились, но Бесси казалось, что Аби бы не отдернул. Ни за что бы не отдернул, если бы был настоящий. Аби хороший. – Аве Аби, ты злишься? – спросила она, подбирая с пола ядовито-розовую футболку. – Я не умею злиться. Обработать запрос «изобразить злость»? – проскрипел Аби, и в его голосе Бесси послышалась добрая усмешка. – Неа, – широко улыбнулась она. – А покажись, покажись, а? – Обрабатываю запрос, – бодро ответил он. Бесси редко завидовала тем, из Старшего Эддаберга. У нее все было, чего она хотела – чай, шоколад, картинки на стенах. Изменяющаяся краска для волос, из-за которой у нее каждый день был новый цвет – сегодня вот лавандовый, а ей нравился лавандовый. Доступ в социальную библиотеку и виртуальный кинозал – иногда Аби читал ей истории или советовал фильм, иногда она сама щурилась в наладонник, и буквы складывались в историю. У нее даже были виртуальные очки, почти новой модели – три года назад прислали в боксе на Брейс. Когда ей надоедали картинки, можно было надеть очки, выбрать локацию и подолгу сидеть в лесу, слушать птичек и даже погладить белку. В магазинчике на пятнадцатом этаже Бесси покупала распылители, которые были закреплены за каждой локацией, и тогда в ее комнате даже пахло лесом. Или морем – смотря чего она хотела. Конечно, Бесси не знала, как пахнет в лесу или на море, но верила, что ее не обманывают. В лесу пахнет кондиционером для белья, кремом для рук и зеленью с редких уличных газонов. На море пахнет йодом, почти как из пузырька, и горячим воздухом из-под аэробусов. В общем, все у Бесси было. Никогда Бесси не завидовала тем, в Среднем и Старшем Эддаберге, а все же иногда завидовала – уж наверное у них Аби появлялся легко и просто, и можно с ним разговаривать сколько угодно! Аби наконец включил проектор. Бесси торопливо вытянула руку, и Аби на несколько мгновений появился перед ней – почти без помех, только совсем прозрачный. – Вытяни руку, – торопливо попросила она. Аби улыбнулся и застыл. Он был красивый – черноволосый, смуглый, с такими черными хитрыми глазищами и носом с горбинкой. Такие мальчики жили на тридцатом этаже, они говорили со странным акцентом и были очень любезны, хотя иногда свистели ей вслед. Бесси не обижалась – она толком не понимала, что значит свист, но они были похожи на Аби, а значит, точно были милыми ребятами. Аби наконец начал медленно поднимать руку. По голограмме пошли частые помехи, и Бесси торопливо коснулась его ладони – то есть, конечно, воздуха, полного цветных искорок, из которых Аби состоял, – и сама отдернула руку. – Скройся, – скомандовала она. Ей не нравилось грубое слово, но на него Аби быстрее всего реагировал, а ей не хотелось долго его держать. Вдруг он как волшебный дух из сказки, который жил в светильнике, и ему тоже не нравился свет. – Когда включат батареи? – спросила она, доставая из-под кровати синий жакет. – Номер вашей заявки в очереди – 3983… 3998, – сообщил Аби. – А почему упала ниже? – Кто-то с рейтингом выше только что подал еще жалобу, – безжалостно ответил он. – Номер вашей заявки – 4001. – Ну и ладно, – легко ответила Бесси. Ей не хотелось об этом думать. – А слон сегодня будет? – В расписание голографической модели изменения не вносились, – ответил Аби, и Бесси показалось, что он говорит с облегчением. Ну конечно, ему тоже не хочется ее расстраивать! Она сама задает глупые вопросы. – Давай слова, – потребовала она, нажимая кнопку у двери. – Слово дня – «мушкет», – начал Аби. – Старое оружие, называемое «огнестрельным»… Дверь опять заклинило. Иногда Бесси представляла, что дверь вообще не откроется, и она останется сидеть с Аби в синем мерцании своих лампочек. Они будут есть шоколад, смотреть кино в виртуальных очках и постоянно отправлять жалобы, которые будут опускаться все ниже, пока кто-нибудь с рейтингом еще меньше, чем у Бесси на что-нибудь не пожалуется. Она так увлеклась этой фантазией, что не заметила, как дверь с тихим шорохом отъехала в сторону, впуская в комнату белоснежный свет коридора. Белоснежный свет перечеркивала тень – Бесси? – раздался мрачный голос. – Ау, ты здесь? Бесси подняла глаза и широко улыбнулась. Аби перестал рассказывать ей про мушкет, а она все равно не поняла, что это за штука. – Марш! Привет-привет, заварить тебе чай? Марш тоже была хорошая. Все говорили, что злая, а Бесси знала – хорошая. Она была из крыла тех, расселенных из реабилитационного центра. Говорили, она туда за что-то нехорошее попала, за преступление, еще она гадости всем говорила и ей еще в центре обещали, что как только она выйдет, на нее столько жалоб накидают, что Марш трех шагов от ограды не отойдет и рухнет замертво. Марш на эти рассказы только смеялась, Бесси тоже смеялась – наверное, это была шутка. Бесси плохо понимала некоторые шутки. – Нет, – мрачно ответила она. Из-под ее воротника выползла голографическая татуировка – золотая саламандра. Нарисовала узор на щеке и замерла, раскрыв пасть. Прямо у голубой мерцающей повязки, закрывающей глаз. Вот такая была Марш – один глаз красный, а другой - голубое светящееся пятно. – Слон вечером, вечером придет, – уточнила Бесси, немного растерявшись. Она не знала, чего ей может быть надо. Вообще-то Марш была не слишком дружелюбной, и Бесси она тоже часто говорила гадости, хотя никогда не била. Она ни с кем не дружила, ни с кем не ходила гулять и постоянно ругалась с соседями. Бесси никогда не видела, чтобы человек столько ругался. – Я знаю. Пойдем… пойдем пить чай… в другое место? – нехотя процедила она. – Зачем? У меня хороший-хороший чай есть, еще из прошлого бокса, я сейча… – Бесси! – рявкнула Марш. – Пойдем, я хочу купить тебе пирожное, – мягче сказала Марш, но Бесси видела, как дрожат ее ноздри. Золотая ящерка открыла красные глаза и укоризненно посмотрела на Бесси. Она вздохнула. Вообще-то Марш была красивая и без ящерок только волосы зачем-то совсем коротко стригла и не красила. Так и оставались волосы светло-серые, а если бы у Бесси был такой красивый вздернутый нос и такой упрямый подбородок – вот ни за что она не носила бы короткие волосы скучного цвета. Даже если бы глаз у нее был один. Интересно, что делать, чтобы их осталось два? Почему-то она всегда боялась спрашивать. А пирожного ей хотелось. – Пошли, – легко согласилась она. – Дверь закрой, – мрачно сказала Марш, протягивая руку, будто собиралась схватить ее за воротник и вытащить в коридор. – Да на кнопку же нажми, дура!