Один раз он сам украл несколько яблок, чтобы увериться, как это просто. Никто его не изобличил. Однако он по-прежнему тяготился пустотой, воцарившейся в его жизни, и страдал от этого. Он по-прежнему испытывал ту же смутную тоску, что и в детстве, желание обрести свою судьбу. Потому-то наконец, за три недели до церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба, поняв, что все возможности исчерпаны, он сказал родителям: – Я хочу уйти в монастырь. В конце концов, это было единственное поприще, которое, по мнению окружающих, ему подходит. И как же приняли его близкие такие речи? – Ты уверен? – спросил его отец одновременно радостно и робко, словно не веря своему счастью. Даже его мать, какие бы опасения она втайне ни испытывала, не стала возражать. Воистину, ему показалось, будто он заново родился. К вечеру отец уже продумал целый план: – Он может отправиться на Афон, в Грецию. У меня есть друзья там и в Константинополе, которые могут ему помочь. А как прибудет на Афон, – Игорь довольно улыбнулся, – он, может быть, еще многого добьется. На следующий день отец отвел его в сторону и заверил: – О странствии не тревожься, Иван. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не терпел нужды. Да и пожертвование монастырю передам. Даже Святополк, без сомнения радуясь тому, что Иванушка уедет навсегда, подошел к нему и сказал, как будто даже по-дружески: – Что ж, брат, возможно, ты в конце концов избрал подходящее поприще. Когда-нибудь мы будем тобою гордиться. Они гордились им. А через два дня был назначен его отъезд. Почему же тогда, всходя на холм за мощами двух святых, он выглядел столь же несчастным и жалким, как и всегда? Лишь раз, проходя мимо куста калины, он, кажется, мимолетно улыбнулся. Свершится ли здесь чудо? Иванушке никогда не доводилось быть свидетелем чуда. Если Господь сотворит чудо, то, может быть, и душа Иванушки спасется. «Я похороню себя в монастыре, – угрюмо думал он. – Пройдет несколько лет, и меня, может быть, заставят жить в подземной пещере. Само собой, я умру молодым – все монахи умирают рано». А стоит ли его избранное поприще всех этих мук? Если бы только Господь заговорил с ним, вселил бы в него уверенность, просветил его дух. Если бы только ниспослал ему какой-то знак. Процессия остановилась. Гроб с мощами Бориса как раз вносили в маленькую деревянную церковь. Когда его с молитвой установят в храме, то внутрь перенесут и второй гроб, с останками Глеба. Моросил дождик. До собравшихся долетало из церкви приглушенное напевное чтение молитв. И тут что-то произошло. Даже в задних рядах собравшимся у стен церкви показалось, будто они услышали вздох, раздавшийся внутри. Пение, до сих пор доносившееся из храма, внезапно прервалось, а затем возобновилось с новой силой. По толпе прокатился приглушенный ропот. А Иванушка, подняв голову, к своему удивлению, понял, что мелкий дождь прекратился, а сквозь тучи прорвалось солнце. Что случилось? Прошло несколько мгновений, показавшихся собравшимся вечностью. Толпа замерла в напряженном ожидании. А потом на пороге храма показалась высокая фигура митрополита. Он посмотрел на ясное небо и опустился на колени. Со своего места Иванушка мог различить, что грек плачет. – Нам ниспослано чудо, – гулко, подобно церковному колоколу, прозвучал голос митрополита. – Возблагодарим Господа! А когда толпа загудела и закрестилась, те, кто стоял ближе к нему, услышали, как он произнес: – Да простит Господь мое неверие. Ведь когда открыли гроб, оттуда разлилось дивное благоухание, которое Господь дарует только своим святым. Спустя несколько мгновений в храм внесли мощи Глеба. Они были заключены в каменный саркофаг, а поскольку саркофаг этот был слишком тяжел, чтобы доставить его в церковь на руках, собравшиеся, следуя древнему обычаю земли Русской, повлекли его на санях-волокуше. И снова, на глазах у Иванушки, Господь ниспослал знак: когда люди, тащившие волокушу, достигли храмового порога, сани застряли. Они толкали и толкали, на помощь даже пришла толпа, но саркофаг не трогался. Тогда митрополит наставил паству: «С молитвою взывайте: „Кирие элейсон!“». И Иванушка вместе со всеми собравшимися повторил: «Господи, помилуй». И снова: «Господи, помилуй». И тогда сани легко сдвинулись с места. Когда сани подались, Иванушка ощутил, что дрожит всем телом, а волосы его стали дыбом. Он бросил взгляд на свою семью и увидел, что потрясен даже Святополк. Ибо по ниспосланным знамениям, засвидетельствованным в летописях, люди земли Русской отныне поняли, что Борис и Глеб – истинные святые. И именно в это мгновение Иванушка узрел отца Луку. Старый инок пребывал в храме, но на миг вышел на воздух. Иванушка тотчас же узнал его, но с трудом мог поверить, что это он. Ибо за те четыре года, что прошли с его паломничества в Киево-Печерский монастырь, духовник его отца окончательно одряхлел и ослаб. Он словно усох. Теперь он медленно передвигался с костылем, приволакивая ногу. А глаза, прежде слезящиеся, теперь, невидящие, были беспомощно устремлены в пространство. Он напоминал маленького бурого кузнечика или сверчка: выполз откуда-то на солнце, ничего не видит и вот-вот неминуемо погибнет, когда на него наступят. Он бросил взгляд на своих родных и заметил, что Игорь почтительно поклонился. Но отец Лука ничего не видел. Иванушка невольно уставился на него. И вызванный чудом восторг внезапно рассеялся. Так вот к чему ведет житье-бытье монастырское, вспомнил он с ужасом. Иванушке казалось, хотя он и не был в этом до конца уверен, что все это происходит в лесах возле сельца Русское. По крайней мере, вспоминая впоследствии этот сон, он был уверен, что все это случилось в Русском. Было это к вечеру. Тени делались все длиннее, но небо было ярко-голубое, а значит, дело было летом. Он ехал верхом по тропинке, может быть ведущей на восток, хотя точно он не знал. Деревья, по большей части дубы и березы, словно переговаривались между собой в дрожащем, трепещущем солнечном свете, когда он проезжал мимо. Конь у него был вороной. Он что-то искал, но сам не знал что. Вскоре справа он заметил омут. Повернув коня, чтобы получше разглядеть водную гладь, он различил бледное мерцание на ее поверхности и одновременно словно бы расслышал слабый крик, донесшийся из-под воды, – то ли стон, то ли смех. Сообразив, что это обитательница омута, русалка, он пришпорил коня и поспешно поскакал прочь. В лесу сделалось темнее. Дальше во сне его наступило утро, он по-прежнему ехал по лесу, только почему-то уже на сером коне. Тропа вывела его на поляну с несколькими сбившимися в стайку березами, а на дальнем конце поляны виднелось распутье. На распутье стоял какой-то человек маленького роста, в буром одеянии; он показался Иванушке знакомым. Он медленно подъехал поближе. Это был отец Лука. Глаза у него теперь были ясные. Несомненно, теперь к нему вернулось зрение. Иванушка почтительно поклонился ему. – Какую дорогу избрать мне, отче? – спросил он. – Можешь избрать любую из трех, – тихо промолвил старец. – Налево пойдешь – тело спасешь, а душу погубишь. – А если направо пойти? – Направо пойдешь – душу спасешь, а тело погубишь. – А если прямо? – Прямо только дураки ходят, – ответствовал инок. Его ответ показался Иванушке не более утешительным, чем прежние, но, подумав, он решил, что у него нет другого выбора. – Все меня зовут Иванушкой-дурачком, – сказал он, – стало быть, дорога эта как раз по мне. – Как пожелаешь, – промолвил старец и с этими словами исчез. Потому-то Иванушка и поехал дальше, сам не зная куда. Ему послышался резкий, пронзительный колокольный звон, долетавший откуда-то с небес, а серый конь его без всякой причины обернулся чалым. Вот какой сон привиделся Иванушке в ночь накануне отъезда. Утро еще не сменилось днем, когда две ладьи, одна нагруженная товарами, другая – перевозящая нескольких путешественников, безмолвно заскользили по огромной, бледной, колеблющейся речной глади. Над ними раскинулось чистое, омытое дождем, голубое небо; справа поднимались высокие песчаные берега, на которых кое-где пасся скот. Иванушка заметил, что желтый берег поблизости сплошь источен норками, вокруг которых стремительно носились мелкие птички. Вдали, на левом берегу, простиралась светло-зеленая равнина, поросшая деревьями. Его хорошо снарядили в дорогу. На поясе у него висел надежно прикрепленный кошель с серебряными гривнами, который дал ему отец. «Уходя в монастырь, ты получил свою часть наследства задолго до меня», – сухо заметил Святополк, когда Иванушка тронулся в путь. А теперь великая река Днепр несла его на юг, где должна была решиться его судьба. Они плыли все утро, приближался полдень, и Иванушка как раз собирался закрыть глаза и вздремнуть, как вдруг его пробудил от дремоты громкий крик, донесшийся от передней лодки: «Половцы!» Его попутчики в изумлении подались вперед, но сомнений в том не было: судя по смуглым тюркским лицам, в ладье, которая отошла от берега им наперерез, сидели половцы. У Иванушки и его попутчиков были все основания удивляться. Славяне думали, что в это время года половцы отдыхают в своих степных станах, вдали от днепровских берегов. Кроме того, никто и не слыхивал, чтобы они нападали на воде. Обыкновенно они предпочитали подстерегать караваны далеко на юге, у речных порогов, когда приходилось переносить ладьи в обход быстрин. – Они посадили на весла полоненных и заставили вывезти их на реку, – пробормотал кто-то, и Иванушка заметил, что гребцами у половцев и вправду были несчастные славянские крестьяне. На глазах у него один из половцев выхватил длинный, изогнутый лук, над водой пронеслась стрела, и один из тех, кто сидел в ладье с грузом, обмяк и свалился за борт. – Сзади! – разнесся над водой громкий окрик, и, обернувшись, он увидел другую ладью, стремительно двинувшуюся им наперерез против течения. – Ничего не поделаешь, придется нам прорываться к левому берегу, – крикнул старший ладейщик. Однако до левого берега было слишком далеко. Иванушке в этот миг показалось, будто он почти на горизонте, за широко раскинувшейся голубой водной гладью. Покрякивая от усилий, гребцы налегли на весла, и ладья быстро заскользила наперекор водному потоку. Обернувшись, Иванушка увидел, что ладью с грузом уже захватили половцы, и понадеялся, что они этим удовлетворятся, однако спустя несколько мгновений заметил, что второй половецкий челн бросился за ними в погоню.