Выпустив мою шею из горячительной хватки своих сильных рук, Арнольд принял снимок и, спустя несколько секунд, серьёзным тоном зачитал вслух: – Ребёнок “А” и ребёнок “В”. Двойня, – он резко впился в меня взглядом, который мгновенно вызвал в моём теле лёгкую дрожь. – Но с чего ты вдруг решил, что может быть двойня? – едва заметная дрожь перебросилась и на мой голос. – Ты просто пошутил? – Вообще-то, у меня в роду туча двойняшек по мужской линии. Я сам из двойни, – моё удивление было настолько сильным и молниеносным, что я не смогла бы его скрыть даже если бы попыталась. – Сейчас меня навещал брат, из-за приезда которого ты решила ночевать у себя. Он мой брат-двойняшка. И здесь я поняла, что прежде не интересовалась жизнью мужчины, с которым спала, которого полюбила и от которого теперь была беременна двойней. – Мог бы и предупредить… – прикусила нижнюю губу я. – Спала бы с тобой аккуратнее. – Ты издеваешься? После того, как ты сказала мне о том, что якобы не способна зачать, я так надеялся тебя удивить твоим оплодотворением, что с того момента кончал в тебя до последней капли, – он говорил эти слова самодовольно ухмыляясь, отчего моё смущение мгновенно возросло вдвое, что наверняка заставило мои щёки порозоветь ещё сильнее. – Вообще-то, я заподозрил неладное после того, как тебя вчера стошнило. Откровенно говоря, пока ты блевала, я стоял со скрещенными в карманах пальцами, чтобы мои надежды оправдались. – Ты придурок, – не выдержав напора, понимая, что он специально смущает меня своими откровениями, я врезалась ладонью в его грудь, после чего всерьёз захихикала. И куда только в этот момент подевались все мои воля, разум и непробиваемая несокрушимость? Вдоволь отсмеявшись вместе со мной, Арнольд вдруг сдвинул брови и неожиданно поинтересовался уже более серьёзным тоном: – Но почему ты плакала? Эта беременность делает тебя несчастной? Ты не хотела бы детей в ближайшее время? Я замерла. Понимала, что отныне в силах буду говорить этому человеку одну только правду, и поэтому не могла сейчас выдавить из себя ни слова. – Пейтон, ответь: почему ты плакала сегодня? – он смотрел выжидающе, решился настаивать, а потому я не могла отказать ему в ответе. – Потому что я боялась тебя потерять. Не говорила об этом вслух, чтобы не усугублять казавшуюся мне и без того неизбежной боль после того, как ты ушёл бы от меня. Выдохнув тяжесть из лёгких, мой жених вдруг схватил меня за плечи и, пригнувшись к моему лицу, со смехом выпалил: – Я люблю тебя! У нас будут дети! Я безумно счастлив! Без предупреждения он опрокинул меня вбок и, схватив на руки, начал быстро кружиться со мной по часовой стрелке, и в этом кружении слились наши взрывающиеся от смеха голоса. В эти секунды наших жизней мы были в таком восторге от происходящего, что, казалось, едва не взрывались от переизбытка выбрасывающегося в нашу кровь серотонина. Когда он понёс меня в спальню, я, чувствуя обхватывающее согревающей прохладой мой безымянный палец помолвочное кольцо, подумала о том, как бы обрадовалась за меня Астрид, узнай она о моём счастье. Но прежде чем я успела сосредоточиться на этой мысли, Арнольд уложил меня на подушки и, впиваясь в мои губы, стал освобождать меня от одежды. Прежде чем он вошёл в меня, он пообещал мне лучший секс в моей жизни. Уже после того, как у него получилось сдержать своё опрометчивое обещание, он, притянув меня на свою грудь, вдруг, за секунду до моего провала в сон, произнёс максимально серьёзным тоном: – Ты должна будешь взять мою фамилию. Услышав это, я мгновенно распахнула глаза и, посмотрев затуманенным взглядом наугад вверх, встретилась с влюблённым взглядом своего мужчины и переспросила: – Ты хочешь, чтобы я взяла твою фамилию? – Не просто хочу. Я настаиваю на этом. Желаю, чтобы к моей жене обращались как к миссис Рид. – В таком случае, в полиции Роара появится сразу два следователя Рид, – не сдержавшись, улыбнулась я. – А мне нравится. Следователь Пейтон Рид. Звучит солидно и более твёрдно. – Любишь ты твёрдость, – ухмыльнулся мой будущий муж, и я залюбовалась едва уловимыми мимическими морщинками, украшающими его шоколадные глаза только во время его самых искренних улыбок. Взять фамилию мужчины, который любит меня возможно даже сильнее, чем я способна любить его, родить от него детей, создать крепкую, любящую семью – чего ещё я могу желать в своей жизни для ощущения полноты счастья? Глава 73. Пейтон Пайк. Спустя неделю. Холты пошли самым верным путём из всех, которые им, в сложившейся ситуации, были доступны – они не пытались навязать мне своё общество. Думаю, относительно особенностей моего характера их проконсультировала Астрид. Прошли дни, и я высоко оценила их понимание. Даже сделала вывод, что, раз они настолько сообразительны, а также склонны к пониманию и не лишены терпения, значит, скорее всего, мне достался не самый худший вариант семьи из всех возможных. Вспоминая же рассказы Астрид о её семье, часто звучащие в её баре до того, как правда о нашем родстве выплыла наружу, мне кажется, что я всё же права в своих выводах – Холты стандартная, а может быть даже хорошая семья. Стоя на кладбище Куает Вирлпул, я смотрела на букет жёлтых рудбекий, положенный мной на могилу безымянной девочки. Её несложно было найти: однажды Астрид рассказала мне о том, что это захоронение располагается у самого входа на кладбище, а на надгробии, выполненном из бело-серого гранитного камня, безутешные родители выбили вместо имени дитя слова: “Здесь покоится безымянная душа”. Они думали, что похоронили под этим камнем меня, а я, спустя тридцать пять лет, пришла на место своего предположительного захоронения, чтобы собственными глазами посмотреть на него. На могиле были высажены живые цветы, но осень превратила их плотные стебли и тонкие листья в пожухлые пряди. …Интересно, они так и не придумали мне имя? Решили оставить меня без имени, потому что так было проще переживать утрату? Если это не так и они всё же придумали мне имя, тогда как бы меня звали?.. Я не знала изначально предназначенного мне имени, зато я знала имя девочки, которую они похоронили вместо меня: её настоящим именем было имя Пейтон Пайк. Этим именем назвали меня её родители. После обретения правды я часто думала о тех, кого всю свою осознанную жизнь считала своими родителями. Хотя на момент той потери мне было всего три года, я помнила образ матери и особенные нотки её голоса, а отца я помнила даже по чертам лица. Они были добрыми и улыбчивыми: я помнила улыбку отца и улыбку в голосе матери, и как они по очереди читали мне сказки на ночь. Однажды отец подарил мне огромного плюшевого медведя бурого цвета с алым бантом на шее, а мама связала рубиновую сумочку в форме сердца для моих любимых безделушек… Я помнила это так же хорошо, как знала, что они любили меня. Даже сейчас я не сомневаюсь в искренности их любви ни секунды. А значит в какой-то степени, в определённый промежуток жизни Раймонд и Роберта Пайк всё же были моими родителями. Сегодня рано утром, ещё до посещения кладбища, на которое я заехала на обратном пути в Роар, я побывала в деревне у Грэга и Сигрид. Раймонд Пайк был младшим братом Сигрид и, насколько мне было известно, они были очень близки. Я желала узнать, знали ли Грэг и Сигрид о том, что я подменыш, а если не знали, в таком случае догадывались ли. Они присматривали за мной с моего трехлетнего возраста вплоть до моего совершеннолетия, и я была им благодарна за это, но сейчас мне нужна была от них правда. В ответ на моё возможно чрезмерно жёстко озвученное требование рассказать мне правду, Сигрид внезапно расплакалась, что меня мгновенно смутило – я вдруг поняла, что прежде никогда не видела её слёз. Плача, она не просто утверждала, что я дочь её родного брата – она выражала неверие в то, что моё родство с семьёй Пайк можно ставить под сомнение. Я продемонстрировала ей и Грэгу официальный документ, подтверждающий обратное. И тогда Сигрид стала утверждать, что её брат ни при каких условиях не пошёл бы на кражу младенца. Она говорила, что её брат, мой отец, был хорошим и добрым человеком, рука которого не поднялась бы отобрать младенца у его подлинной матери. Пока Сигрид плакала и заламывала руки, Грэг утешал и поддерживал её в каждом сказанном ею слове. Он говорил, что я “их девочка”, что я несмотря ни на что останусь дочерью Раймонда и Роберты Пайк, и навсегда останусь для них любимой, и единственной племянницей. Я уехала от них спустя час, ни с чем. Вернее, с осознанием того, что всю оставшуюся жизнь буду верить в непричастность к моей краже запомненного мной добрым отца. А ещё я, заглянув в обеспокоенные глаза Грэга и Сигрид, в очередной раз, но только с ещё большей глубиной поняла, что, по сути, тридцать пять лет моей жизни были посвящены погоне за тенью. Но именно эта погоня в итоге привела меня к правде. А значит ложью в моей жизни всё же было не всё… Суд над Ламбертом состоялся позавчера в полдень. Хотя после первого слушания пресса и разгромила молодого судью, после второго слушания его же критики признали его компетентным. Ламберт был признан виновным по всем предъявленным ему обвинениям и приговорён к пожизненному заключению, но уже спустя три часа стало известно о его смерти во время транспортировки в тюрьму. Причиной скоропостижной смерти был назван атеросклероз. Возможно, подлецу и повезло избежать человеческого наказания, но приговор он всё же услышал и, судя по выражению его лица, был недоволен увидеть меня в совершенно спокойном состоянии. На суде присутствовали и Холты. Мистер и миссис Холт давали показания о ночи моего рождения – об оставшейся ими незамеченной подмене… Они оба страдали. Особенно отчётливо боль была различима в дрожащем голосе миссис Холт. Когда они выступали, я не смотрела на них, зная, что как только направлю свой взгляд в их сторону – сразу же встречусь с взглядом кого-то из них. После оглашения приговора и закрытия слушания, выйдя из зала суда в коридор и заметив явно поджидающих меня у выхода мистера и миссис Холт, за спинами которых стояли Тереза, Байрон Крайтон, Маршалл и Грация, я вдруг решила подойти к ним. Все они смотрели на меня почти что умоляющими взглядами, а я нашла в себе силы сказать им только: “Всё будет хорошо. Дайте мне ещё несколько дней”. Мне просто необходимо было время, чтобы переболеть и перебороть эту ситуацию, и, кажется, у меня получалось. Отчасти благодаря пониманию семьи, которую я пока ещё не чувствовала своей, но которая уже чувствовала меня частью своего организма. Несмотря на то, что Ричард Маккормак всё ещё находился в розыске, после завершения суда над Ламбертом Рот пообещал мне и Риду по одной звезде на погоны и внушительную прибавку к зарплате. Так что вчера вечером мы всем участком праздновали поимку одного из двух маньяков и отмечали хорошо проделанную работу. В процессе я едва не выпила пиво из одноразового стаканчика, но Арнольд вовремя отобрал у меня мою порцию, в результате чего весь оставшийся вечер я занималась тем, что делала вид, будто выпиваю, после чего, направляясь в квартиру Арнольда, за рулём автомобиля находилась я. Мы окончательно решили съехаться. Решили сделать ремонт в моём доме – поменять обои, полы и плитку в ванной, и обустроить детскую спальню – после чего, примерно в начале следующего года, Арнольд перестанет снимать квартиру и мы вместе переедем в отремонтированный дом. Тяжело выдохнув, я запрокинула голову и посмотрела на налитые свинцом тучи, летящие с севера на юг над моей головой. Утро было пасмурным и день обещал быть крайне унылым, но я чувствовала себя хорошо, потому что знала, что в квартире, в которую я вернусь через пару часов, меня будет ждать Арнольд с каким-нибудь вкусным блюдом его собственного приготовления: сейчас он настаивал на разнообразии в питании во имя поступления в мой организм всевозможных видов витаминов. Не знаю, наверняка ли всю свою жизнь я действительно являлась Пейтон Пайк, но я знаю наверняка, что скоро стану Пейтон Рид. И от этого в моём животе сейчас порхали по меньшей мере две счастливые бабочки. *** Подъезжая к бару “Тотем” я переживала. Весь путь до этого пункта назначения я размышляла о том, какой именно предлог мог бы показаться достаточно весомым для моего прихода, чтобы под ним можно было замаскировать мою готовность к началу налаживания контакта, но припарковавшись напротив бара поняла, что кого-кого, но Астрид я не проведу. Тем более с учётом того, что ситуация слишком очевидна. Сначала я думала, что предлогом могло бы стать обсуждение суда над Ламбертом и его конечного результата, после чего я могла бы перевести стрелки разговора на Рене. Наша общая подруга смогла получить развод с Ламбертом за три дня до второго слушания и сейчас пребывала в серьёзной депрессии. Ещё до первого слушания мы отыскали всех трёх отцов её детей. Отец её старшей дочери, Аделы, был вдовцом и воспитывал восьмилетнюю дочь в Нью-Гэмпшере, отец Лекси был женат, воспитывал трёх сыновей, двое из которых были старше Лекси, и жил в Вермонте, а отец Каприс жил не просто в Мэне, но всего в десяти километрах от Роара, был в разводе и бездетен. Двое первых отцов не проявили особого энтузиазма, узнав о существовании своих дочерей, методе их появления на свет и о том, как именно они связаны с громким делом Ламберта, нашумевшем на всю Северную Америку, зато отец Каприс неожиданно сильно заинтересовался и своей дочерью, и самой Рене. Я видела, как этот мужчина приносил Рене сумки с продуктами. Очевидно, он пытался помочь ей. По крайней мере, помогал ей избегать лишних контактов с журналистами, атаковавшими её жизнь самым страшным образом. Рене сказала мне, что несмотря на заинтересованность этого весьма симпатичного мужчины, старшего её всего на три года, она, естественно, ещё долгое время не будет готова к каким бы то ни было новым отношениям. Но я увидела, каким взглядом отец Каприс смотрел на мою подругу, и это меня немного напрягло. Я поняла, что со временем этот человек либо причинит моей подруге очередную боль, либо сделает её счастливой. Мне хотелось верить во второе. Однако одно я знала наверняка: Рене нуждается в помощи, особенно в помощи близких ей людей. И тот факт, что мы с Астрид сейчас находимся по разные стороны баррикад, ей никак не помогает. Нам необходимо объединиться. Особенно если я не хочу разбить свою дружбу с Рене о скалы её безосновательного чувства вины передо мной, плюс к этому ещё и лишиться самой уверенной дружбы, которая только случалась в моей жизни и которая имела облик Астрид Бардшо. Я была у Рене трижды за прошедшую неделю и все три раза встречалась у неё с её сестрой Пенелопой и её подругой Оливией Фейбер. Пенелопа любила поговорить, а Оливия вовсе болтала без умолку: о своей помолвке со своим бойфрендом, о том, что являясь одним из подменышей Ламберта, прекрасно понимает мои чувства, о своих завидных успехах в знакомстве с биологическими родителями и с Джованной Шейн, с которой её подменили в младенчестве, а также о расстроенных чувствах Терезы Холт, с которой она водила близкую дружбу, и в принципе об общем расстройстве всего семейства Холт, вызванном моей резкой отстраненностью от них. Если бы не безостановочное трещание этой девушки и не страх случайного пересечения с Астрид, со слов Рене навещающей её каждый вечер, я бы ежедневно приходила к Рене. Теперь же я планировала сделать Рене связующим звеном в моей попытке восстановить с Астрид связь, которую я так решительно оборвала. Пересекая парковку по направлению к бару, я чувствовала, как с каждым приближающим меня к этому зданию шагом внутри меня нарастает напряжение. Возможно, не опасайся я того, что в эти секунды, несмотря на плохую погоду, под каким-нибудь кустом прячется сумасшедший папарацци в надежде заполучить очередную сенсацию в моём лице, я бы даже остановилась, после чего развернулась бы, вернулась в свою машину и уехала бы отсюда куда подальше. Но я не считала себя трусихой, а потому не желала проявлять слабость и потому продолжала наигранно-уверенно шагать вперёд. Поднявшись по ступеням на деревянное крыльцо бара, я на мгновение замерла: на двери была закреплена вывеска с надписью “Закрыто на неопределённый срок”. Однако в одном из окон бара горел свет. Значит, внутри кто-то есть. Скорее всего, владельцы бара, Маршалл и Астрид. Что ж, так даже лучше: общение без лишних зрителей. Я дернула дверь, но она, как и ожидалось, оказалась заперта, и тогда я произвела три решительных стука костяшками о лакированное дерево. Подождав с полминуты, но так и не дождавшись изнутри никакой реакции, я постучала ещё пару раз, и тогда за дверью послышались шаги, а спустя ещё несколько секунд раздался звучный мужской баритон: – Без комментариев! Проваливайте! Голос определённо точно не принадлежал Астрид, как не принадлежал он и Маршаллу. Очевидно, неизвестный счёл, что в бар ломится очередной охотник за сенсациями. – Я не журналист, – достаточно громко и уверенным тоном произнесла я, решив всё же поддержать беседу через закрытую дверь. – Пейтон Пайк. Как только я назвала своё имя, за дверью раздалось шуршание и спустя секунду она отворилась. На пороге бара стоял младший брат Астрид – Грир. Наши взгляды встретились. – Я тебя помню, – вдруг произнесла я. – Я тебя тоже, – уверенно ответил он. – Однажды в старшей школе, после того, как ты заступилась за меня в сортире, я сказал тебе слова о том, что ты пострашнее моей старшей сестры будешь. Я имел ввиду Астрид. Хотя по силе твоего хука слева я мог бы догадаться, что ты тоже являешься моей старшей сестрой. – Должно быть, с такими сёстрами, как Астрид и Тереза, у тебя было далеко не самое сладкое детство, – едва уловимо ухмыльнулась я. – Пейтон, – позади Грира вырос силуэт Астрид, и спустя секунду я увидела тень стоящего позади неё Маршалла. – Ты пришла. – Можно войти? – повела бровью я. Хотя внешне я и сохраняла хладнокровное спокойствие, внутренне я чувствовала, как моё сорвавшееся с цепей сердце начинает клокотать где-то в области моего сжимающегося горла. – Конечно заходи! – в ответ воскликнули в один голос Астрид с Гриром, и я вдруг поняла, что стоит мне только переступить порог этого заведения, и они не выпустят меня отсюда до тех пор, пока психологически не изнасилуют. В конце концов, как мне предстояло понять в скором времени, оказывается, именно для этого и существуют на этом свете родственники: чтобы насиловать твою душонку какой-нибудь из крайне непонятных, странных, изощрённых форм любви. Я переступила порог. И меня мгновенно заключила в объятья та часть моей семьи, которую впоследствии я буду считать самой адекватной, даже несмотря на то, что всю оставшуюся жизнь именно эта адекватная часть с удивительным апломбом будет напрочь игнорировать мою нелюбовь к внезапным объятьям. Глава 74. Пейтон Пайк. Конец ноября. Их оказалось слишком много и каждый из них жаждал общения со мной, даже самые мелкие Холты. Мистер и миссис Холт настаивали на том, чтобы я называла их папой и мамой, Астрид с Маршаллом заставляли меня регулярно мериться с ними силами в армрестлинге (Астрид я победила три из трёх раз, Маршаллу не сдавала позиции в течение целых пятнадцати секунд, что приводило всех в чистый восторг), Грир с Грацией устраивали мне экскурсии по своему большому дому, Тесса с Байроном вызывали на пикники, а мои племянники не просто стремились залезть на мои руки, но хваткой взрослых людей вцеплялись в мои ноги, как только понимали, что я пытаюсь незаметно ретироваться, дабы выжить. Иногда я всерьёз считала, что все они меня терроризируют. Особенно двое старших детей Грира с Грацией – четырехлетняя Кэмерон и двухлетний Доминик – и сын Тессы с Байроном – пятилетний Берек. Узнав, что я коп, Берек Крайтон буквально стал моей тенью, а однажды, обзаведясь игрушечными наручниками, пока я отвлеклась, приковал моё запястье к стулу, на котором я сидела. Меня это, мягко говоря, не порадовало, так что я не стала просить мальчика отстегнуть меня – вместо этого резко дёрнула рукой, таким образом заставив пластмассовые наручники разлететься надвое. С тех пор этот пацан в буквальном смысле влюбился в меня: стал считать, что я едва ли не всесильна, и регулярно предпринимал попытки освободиться от похожих наручников по моему примеру, но чем дольше у него это не получалось провернуть, тем серьёзнее прогрессировала его страсть к моей персоне. Теперь я подозреваю, что лет до четырнадцати, пока в нём не вырастет сила для поломки пластмассовых наручников, он будет заглядывать в мои глаза любовным взглядом. Повезло, что сыновья Маршалла и Астрид уже взрослые парни, и до обнаружения нашего кровного родства уже вскользь были знакомы с моим непростым темпераментом, чтобы теперь опасаться лезть ко мне с объятиями и конфетами. Пару дней назад я словила себя на том, что призывный клич: “Тётя-тётя-тётя!..”, – который издавали мелкие Холты ещё до того, как я появлялась из-за угла, начал всерьёз вызывать во мне лёгкую панику. Но если меня призывали не дети Грира, а один только Берек Крайтон, моя “лёгкая паника” моментально перерастала в “эпичный мандраж”. В такие моменты мне всерьёз хотелось сорваться с места, запереться в своей машине и, вжав педаль газа до упора, умчаться куда подальше от очередной порции зашкаливающего внимания к моей персоне.