— Не приходил, — тут же сказал Червоненко. — Да знаю, он к Савченко пошёл, и, кажись, тот его взял в артель. — Ишь, ты. — Юра полез в пыльник и достал сигареты, предложил Акиму, но тот не взял, Юра стянул респиратор, закурил и повторил приглашение: — Пошли в дом, чего на жаре торчать, сорок два уже. — Не-е, поеду, поговорю с Савченко. Пусть гонит Яшку. — Ну, тогда я с тобой. — Сам, — коротко ответил Аким. Юрка усмехнулся, выпустил дым и сказал: — Вы же с ним плохо разошлись. — Не плохо, а так себе, — уклончиво ответил Аким. — Не поделили добычу? — И это тоже, — Саблину не очень хотелось посвящать в эти старые распри Юрку. Но Юра не отставал: — Давай с тобой поеду. — Говорю же — сам. — Упрямый ты. Вот чего ты такой упрямый? — Ты, вон, за работниками своими пригляди, бездельничают. Но Червоненко такими словами не пронять, он даже не глянул в сторону китайцев, улыбнулся ехидно и сказал: — Думаешь, если мы вдвоём приедем, Савченко думать станет, что ты испугался к нему один ехать. Юрка подлец, всё вечно знает, всё чувствует, Аким даже расстроился. Ничего не сказал, нажал акселератор. Электромоторы зашуршали, и он поехал к Савченко, а Юра стоял на жаре, смотрел ему в след и курил. Сам Аким в станице считался казаком зажиточным. Не богатый, но уж точно не из бедноты. Дом у него был справный, надел недалеко от дома, и недалеко от болота — поливать было несложно. И лодка новая, и квадроцикл был. Болото его кормило. Но начинал он четвёртым сыном в семье. Ему ничего не досталось. Ушёл в призыв, а через год, как положено, ему домой ехать, а дома-то и нет. Старший брат в дом к отцу жену привёл, второму брату какой-никакой, а дом поставили. Он тоже женился. Третий брат его погиб на кордоне. Обе сестры вышли замуж. А он, вроде как, лишний оказался. Отец и братья собрали, что могли. Снаряжение хорошее справили, лодку с новым мотором и компрессором купили и пожелали удачи. Он стал по болотам мотаться, в лодке жил. К братьям не шёл, хотя они и предлагали. Чаще у Юрки ночевал, чем у родственников. Там и мылся. Рыбачил много, отец ещё с детства научил. С разными ватагами стал за добычей ходить, сначала поблизости железо собирали, а потом всё дальше и дальше забирался. От Енисея до Таза доходил, всю пойму прошёл туда и обратно не раз. Потом ушёл во второй призыв и попал на настоящую войну. Тяжёлые бои в степных барханах под Тарко-Сале. Шесть месяцев почти беспрерывных боёв. После этого им всё равно пришлось отступить на север, к пойме. За тот год в станицу пришло двенадцать похоронок, а Саблин пришёл с того призыва совсем уже другим человеком. Взрослым человеком. С Олегом Савченко они были знакомы по школе, но шапочно. Под Пуровском, на левом берегу реки, были оборудованы позиции. Сотня Савченко сменяла сотню Саблина, уходившего на перегруппировку, потом наоборот. Они стали видится каждую неделю. Оба молодые. Общее дело. Один блиндаж. Так и сблизились. А вернувшись в станицу, Саблин узнал, что у Савченко, так же, как и у него, ничего нет, даже лодки. И тогда они решили пойти на промысел, на юг. Далеко на юг. Тогда ватагу собирал один известный атаман Ямын. С ним они и пошли на лодке Акима. Ямын дело знал, а охрана кордона в тех местах, тогда ещё была слаба и немногочисленна. Это был удачный поход. Нашли стоянку старинных, заржавелых автомобилей. Их были десятки. Через месяц возвращались они в лодке до краёв нагруженной свинцом, да и меди тоже хватало. Другие добытчики тоже были довольны, а сам Ямын ехал в пустой лодке, но главная добыча была у него. И делиться ею он ни с кем не собирался. В крепкой, просвинцованной коробке он вёз важный узел из агрегата пришлых. Пришлые оборудовали кордоны удивительными приборами, которые они устанавливали по периметру, к ним приставляли охрану. Охрану промысловики побили, агрегат раскурочили, изъяли содержимое, кто, что успел схватить, но главное забрал атаман. Именно за этими штуками Ямын на кордоны и ходил. Зачем они ему и кто их заказывал, атаман не говорил. А казаки и не спрашивали, им и своего богатства хватало. Тем более что все живые и невредимые вернулись. Потом они стали ходить на кордоны ещё и ещё, и ходили удачно. Быстро богатели. Доходили до Сургута, тогда степь ещё туда не пришла, и на лодках можно было дойти до самого Лянтора. И всегда возвращались с добычей, один раз в Сургуте нашли в развалинах крепкий стальной ящик, разрезали его, а там были килограммы золотых колец, цепочек и серёжек. Это была огромная удача, но на этом она закончилась. На обратном пути к лодкам их догнали обновлённые переделанные, и начался бой. Бесконечное отступление с боем. Переделанные были не то, что прежде, умные и очень крепкие, быстрые. Навязывали контакт, и тут же пытались обойти с флангов. А то и вовсе обойти сзади. И хоть народ в ватаге был опытный, ватага пятнадцать километров до лодок шла сутки, не на минуту не выходя из боя. Атаман Караваев был удачлив и дело своё знал, но к утру стали кончаться патроны и гранаты. А главное — ППМНД (противопехотные мины направленного действия), которые очень помогали в начале боя. В общем, из шестнадцати человек до лодок к утру дошло одиннадцать, шесть из них ранеными. Сам атаман погиб, и очередная редкая штуковина из раскуроченного ящик пришлых осталась у врага. Да и большую часть добычи пришлось бросить. Но Савченко это не волновало вовсе. Он так радовался добытому золоту, что песни начал петь, как только отплыли. В винтовке у него последний магазин, и то не полный, граната в лодке одна на двоих, КХЗ весь рваный от осколков, очки разбиты, до дома две недели хода, а он сидит на носу лодки и песни поёт. И ещё считал в вслух, сколько каждому из оставшихся выйдет золота. Аким сидел на моторе, глядел на этого человека, что чудом ушёл от смерти, и молчал. «Сутки беспрерывного огневого контакта, сапоги дырявые патронов нет, в лодке одна граната. Ему два часа назад двенадцатимиллиметровая пуля оторвала рукав крепкого пыльника, распорола КХЗ, едва не убила. Командир и ещё четверо на берегу остались, в каждой лодке по раненому, а он сидит и песни поёт», — Савченко уже тогда удивлял Акима какой-то детской беспечностью. А ещё больше Саблин удивился, когда за месяц до следующего срока Савченко сказал ему, что больше не пойдёт в призывы. Говорил, что воевать задарма, за общество ему больше интереса нет. То есть, он отказался быть казаком. Отказался быть в казачьем обществе. Мало того, ещё и Акиму это предложил. Аким тогда смотрел на него изумлённо и даже испуганно. Такого он и представить себе не мог, чтобы человек вот так вот сам откажется от общества. Обычно из общества не уходили по своей воле, из него выгоняли, а тут так! Но Савченко уже решил и только смеялся над удивлением Акима. Через месяц Саблин ушёл в свой третий призыв, а Савченко снова на юг, на кордоны, с новым атаманом, с новой ватагой. Глава 7 У Акима дом был немаленький. Хороший был дом: две спальни, для них с Настей и для детей, столовая, кухня, санузел, веранда. Техничка, техническая комната, была теплоизолированная, там были собраны все домашние агрегаты: аккумуляторы, насосы, пневматика и компрессоры. Дом был герметичен, ни ночной мошки не боялся, ни пыльного юго-восточного ветра, ни красной пыльцы. Кондиционеры, даже в самую страшную жару держали приятные двадцать семь градусов. И всегда была холодная, чистая вода. Был небольшой охлаждаемый склад для запасов еды и льда. И гордость Настасьи Петровны — веранда, с редкими зелёными растениями и с плодами для баловства детей. Дом был почти в сто квадратных метров, не считая двора со свинарником и курятником. Всё не хуже, чем у людей. Но на фоне дома Савченко дома Аким выглядел жалкой лачугой. У Савченко вся крыша, южная, восточная и западная стороны дома покрыты мощными полукиловаттными солнечными панелями. Сам дом огромный, и двор большой. Под навесом мощная техника, квадроциклы. Две большие, дорогие и лёгкие лодки из ультракарбона. Это вам не убогие «дюральки», на которых рыбари ходят в болото. Стоят на прицепах, под кожухами отличные двигатели. Да, хорошо живёт Олег Савченко. Много, много ценного возит он куренному кошевому на склад. Наверное, поэтому и не погнали его из станицы старики, когда он выписался из казачьего реестра. Заезжать во двор, под навес, Саблин не стал, оставил свой квадроцикл на солнце. Думал, что скор вернётся. Подошёл к двери и не успел нажать на звонок, как вакуум засипел, и дверь сама отворилась. Он, чуть подумав, сделал шаг и оказался в светлом кессоне, дверь за ним со шлепком закрылась, а следующая не открылась. И тут же над головой заработал, завыл мощный вентилятор-насос. Чуть пыльник с него не сорвал, капюшон затрепыхался, очки с маской рукой держать пришлось — так тянул здорово. И только после того, как насос затих, открылась вторая дверь, и Саблин даже через пыльник и КХЗ почувствовал, как прохладно у Савченко дома. Он преступил высокий порог и оказался в полутёмной прихожей. А на другом конце, комнаты стоял сам Савченко, в майке, в широких портах, босой. Сам сухой, жилистый. С его работой несильно разжиреешь. И улыбался. Чего улыбался-то — непонятно, ведь не знал, кто к нему пришёл, Аким маску-то не снял, капюшон не скинул. А Савченко и говорит: — Здорова, Аким. — Откуда знал, что я пришёл? — Говорит Саблин, снимая маску и капюшон. — Я тебя по походке признаю. Столько километров за тобой прошёл. Может, тысячу. Проходи, друг дорогой. «Друг дорогой!» — думает про себя Саблин. — «Мы с тобой и не виделись лет шесть или семь, а до этого случайно на дороге пресеклись, вот и вся наша дружба за последние пятнадцать лет». Они вошли в большую комнату, вернее в огромную комнату, она метров сто квадратных, а то и больше. Может, как весь дом Акима. Там диван, на котором одновременно могут сидеть человек пятнадцать, ей Богу, стоит буквой «П», а на диване валяются молодые бабы, трое их. Две китаянки, одна белая. Господи, две одеты в мужские майки, все сиськи наружу. Юбки тридцать сантиметров, а они ещё и ноги на столик маленький кладут. Юбки и не прикрывают ничего, даже ляжки, а одна так и вовсе сидит в трусах и лифчике. Аким опешил, встал, даже не знал, что делать дальше. А Савченко его вперёд подтолкнул, смеётся: — Садись не бойся, они не кусаются. Ну, почти. Одна из китаянок встала, не спрашивая разрешения, стала снимать с него пыльник, Аким покорно отдал ей плащ. Так она и маску у него с очками забрала. Вторая, та, что в трусах и лифчике, по знаку Савченко принесла банку из алюминия и, чуть поколдовав, поставила на стол перед Саблиным высокий стакан, стала наливать в него жёлтый напиток с белой пеной. Пиво! Такой стакан стоил как полведра кукурузного самогона. И тут ещё Аким увидал бассейн. Такой у них в общественной бане. Да нет, в бане поменьше. У Савченко он был от стены и до стены, метров двенадцать в длину и шесть в ширину. Вот, оказывается, как жил его старый знакомец. Бассейн, пиво, дорогие лодки и огромный дом. И почти голые бабы в доме. Казаки говорили, что ночью в чайной официантки могут, танцуя, догола раздеваться. Если им заплатить, конечно. А тут и платить не нужно, одна, вон, в трусах от него в двух метрах сидит и улыбается ему, ноги на стол дерёт. Не стесняется. Да он свою Настю в таком виде нечасто видит. А Саченко говорит ему с ухмылочкой: — Чего ты застыл? Пива-то выпей, с жары это самое — то. Пиво холодное, как бы горло не застудить. Не привык Аким к таким холодным напиткам, но оно ему понравилось, вкус непривычный, даже горький, но очень приятный. У Савченко тоже стакан пива в руке. Нет, он точно не бедствует. — Я поговорить пришёл, — наконец произносит Аким, поглядывая на красивые ноги девки, что сидит от него в двух шагах. — А я даже знаю о чём, — отвечает Савченко. — Знаешь? — Удивляется и не верит Саблин. — Конечно. Ты за Яшку пришёл говорить. Саблин вздохнул. Вот подлец, откуда знает, не может понять Аким. Он молчит, и Савченко молчит. Сидеть тут приятно, диван мягкий, прохладно в доме, девки красивые, полуголые и пиво ледяное, но нужно дело начинать, и Аким произносит: — Мы с Иваном Зеленчуком, отцом Якова, в одном взводе служили… — Да знаю я, — перебил его Олег. — Не хочешь ты, что бы я брал его в ватагу. — Не хочу. — Говорит Саблин твёрдо, думая, что вот сейчас Савченко и начнёт кочевряжиться. — Ему в августе в призыв идти. Не сбивай его. — Ну, не хочешь — так не возьму, — вдруг говорит Олег. Вот тебе и на! Аким ехал, готовился к трудному разговору, подбирал слова, думал, Савченко упрётся, с ним разговаривать тяжко будет. А он вон как. Аким уже и не знал, что дальше делать. Вертел стакан в руке. — Ты пиво-то пей, — напомнил ему Олег. — Остынет. Аким послушно выпил, но и теперь не знал, что говорить дальше. — А ты всё такой же говорун, — смеётся Савченко, продолжает: — Девки, вы не поверите, один раз нас под Сургутом переделанные прижали, да так, что продыху не было. День и ночь оторваться от них не могли. Мы вот с этим вот казачком с левого фланга были, и все что-то в рацию говорят, что-то рассказывают. А он молчит. Думаю, убили его. Нет, смотрю, кто-то слева стреляет. Жив. Отходим, заляжем, чуть окапаемся, а он опять молчит. Даём первой группе отойти — прикрываем их, они уходят за нас. Мы ведём бой. И опять все что-то говорят, атаман командует, а этот молчит. Молчит как рыба. Думаю, вот сейчас-то точно убили. Думаю, надо глянуть, может, ранен, и тут он говорит в эфир: «Ставлю ППМНВ, на юг, на точке 409.90». И всё. Приказ отходить. «Ишь, ты, неужто помнит, чертяка». — Думает Саблин. А Савченко продолжает: — Снова поднялись, отошли ещё на 1000 метров, снова легли, окапываемся. Шли — я его видел, а тут снова час бой идёт, и за час он ни слова. Ни одного слова. Ещё полчаса, я уже и стрельбы слева не слышу, думаю, вот теперь точно убили, и тут слышу: «Бегуны, двое от меня на юго-восток. Обходят. Веду бой». По-моему, он больше ничего так и не сказал, пока до лодок не дошли. Полуголые девки делают вид, что понимают, о чём говорит Савченко, сидят, кивают, изображают интерес. А Аким смотрит на него неодобрительно: чего, мол, ты им всё это рассказываешь, к чему?