Уродище был самым сильным варваром в хлеве Ублюдков, но и он устал бы задолго до этой грязной ворожбы, что так впилась своими когтями в тело Сиротки. – Седлайте свинов! – приказала Блажка копыту. – Тут мы все нужны! Она подбежала со стороны Баламута, взяла у него лассо, метнула – задние ноги Сиротки оказались в петле. Баламут принял веревку обратно и, быстро обвив ее вокруг седельного рожка, скомандовал своему свину отступить. Веревка натянулась, увлекая за собой ноги свиноматки. Та засопротивлялась, но Овес, Змей и Колпак потянули ее за голову в противоположную сторону, и она была вынуждена лечь на живот. Блажка побежала к хлеву, миновав павшего Лодыря. Проверять, как он, времени у нее не было. Если они не набросят больше веревок на этого адского зверя, то вскоре все копыто будет лежать лицом в грязи и истекать кровью. Мозжок с Хорьком бежали вдоль частокола, пока не оказались над загонами, прыгнув прямо на крышу, чтобы спуститься оттуда. Тревожный крик Овса и громкая ругань Змея заставила Блажку резко обернуться. Сиротка стала крутиться, наматывая веревки вокруг шеи. Овес, Змей и Колпак попытались ее удержать, но их свины скользили копытами навстречу Сиротке. Мозжок с Хорьком изо всех сил старались поймать и оседлать своих свинов. Ждать от них скорой помощи не приходилось. – Режьте веревки! – крикнула Блажка. – Другого шанса не будет! – ответил Овес. – Режь! Ездоки оголили тальвары. Воздух наполнился громким гулом. Пошатнувшись от его внезапности, Блажка увидела, как сам дождь словно взорвался, вытесненный сферической пустотой, центром которой оказалась Сиротка. Звук разливался без конца, будто издаваемый тысячей боевых горнов. У Блажки поплыла в голове, ноги будто стали ватными, она потеряла равновесие и рухнула в грязь. Стараясь перетерпеть низкий, громоподобный шум в ушах, она крепко зажмурилась. Возможно, она даже закричала, но ее слабый ответ был заглушен еще бо́льшим рокотом. Веревки, которые удерживали Сиротку, беззвучно разорвались. Свинья встала, и стрелы и древки копий, торчавших из нее, раскололись за миг до ее бивней. Блажка выставила перед собой руку, защищаясь от осколков дерева и кости. Шкура пошла дрожью и тоже расщепилась в воздухе. И когда ее тело разорвало, на землю хлынула кровь, пролитая из множества ранений свиньи. Дождь вернулся, вновь заняв свое место в воздухе. А еще через мгновение Блажка поняла, что снова слышит, как капли падают на землю. Свины и полуорки со всех сторон уже выбирались из грязи, ошеломленные, потрясенные, но невредимые. От Сиротки же не осталось ничего, кроме мокрой кучи лопнувшей плоти, что валялась поверх разбросанных останков и переломанных костей. Глава 23 Блажка сидела перед Дуболомом, пока он не умер. Она не могла сказать, сколько это заняло времени. Когда последний вдох сотряс судорогой его тело, грязь на Блажкиной коже уже запеклась, ботинки высохли, порезы на плечах затянулись. Свечу в задней комнате лекаря меняли – один раз Бекир, другой Метла. И возможно, был еще кто-то третий. Когда Дуболома внесли внутрь, его, как могли, отмыли – из-за крови и грязи раны на нем были не видны. И каждый раз, когда по нему проводили тряпкой, открывалась или зияющая рана, или обнаженная кость. Что бы ни случилось, все произошло резко и жестко. Часовые на стене видели, как он заводил свинью во дворик укрощения. А ко времени, когда они вернулись, через считаные минуты, он уже лежал на земле. – Он не мог даже позвать на помощь, – пробормотала Блажка одному из сменявших свечу. В какой-то момент ее беспомощного бдения пришел Мед и сообщил, что Лодырь жив и вернулся в сознание. И его раны должны были зажить. – Хорошо, – только и сумела ответить она. Гуабка, служившая в Отрадной лекарем, вернулась в город после падения Горнила, но голод не пощадил ее стареющего тела. Она умерла зимой, забрав с собой и всю надежду на выздоровление Дуболома. Да и все равно полки ее жилища в основном пустовали. Что толку от нескольких трав и мазей, когда у него проломлен череп? Было очевидно, что его не спасти. Проведенная Метлой тряпка открыла подлинный ужас: за грязью и кровью виднелся мозг. С другой стороны стола вдова кожевника продолжала зашивать рваную рану под ребрами Дуболома, но все рвение в этот момент покинуло и ее. Блажка послала за Жрикой. Полурослица лишь сощурила свой единственный глаз. – Я умею вырывать зубы, вправлять кости. Я научилась в Яме, потому что это было необходимо. Но это… я не целитель. И не думаю, что будь я им, это что-то бы изменило. Сказав это, она вскоре покинула комнату. Пока не настал конец, Дуболом перенес несколько приступов. Первый испугал Блажку, вырвав из оцепенения, в котором она пребывала, сидя на табурете возле койки. На какое-то мгновение она подумала, что он пришел в себя. Это было хуже всего – страх, что он проснулся в ужасной агонии, а она не знает, что можно сделать, и думает, должна ли прекратить его страдания, но затем понимает, что у нее при себе нет оружия. Некоторые травы, свисавшие с балок, несомненно, были ядами, но Блажка понятия не имела, какие именно. Ей придется задушить его, зажать ему нос и рот. Все это пронеслось у нее в голове за одно чертово мгновение. И вместе с мрачными мыслями пришла надежда: может быть, он пробудет в сознании достаточно долго, чтобы рассказать о том, что случилось. Но эта надежда была смехотворна. Как немой полукровка, не издававший ни звука даже когда бился в припадке, расскажет ей жестами то, что она и так знала. Первый приступ закончился. За ним последовали другие, уже слабее, и все реже и реже. Блажка не удосуживалась их считать. Почему больше никто из Ублюдков не сидел здесь рядом с ней, чтобы быть со своим братом в последний раз? Точно. Она приказала им оставить ее одну. Приказала криком и бросилась табуреткой. Этой табуреткой? Нет, та разбилась о стену. Метла принесла новую, чтобы она села, и еще сменила свечу. Теперь и от этой остался лишь догорающий кусочек. Кожа Дуболома и воск свечи были похожего цвета и текстуры. Она видела это в тускнеющем свете. А потом наступил последний вдох, воздух вошел в легкие и не вышел обратно, застигнутый моментом смерти. Но Дуболом не выглядел мирно: его лицо было искажено от боли. Блажка все сидела рядом, пялясь на маску агонии, пока не догорела свеча. Поднявшись на негнущиеся ноги, почувствовав покалывание в ступнях, она протянула руку из темноты и коснулась руки павшего ездока. Она чуть не произнесла слова, которые показались ей какими-то слишком вульгарными, поэтому она оставила их застывшими в горле. Лучше было не говорить вообще ничего. Как поступил бы и сам Дуболом. На выходе в главную комнату Блажка обнаружила Метлу: та ждала ее с ломтем сыра и полкубком вина на подносе. Взяв вино, Блажка осушила его одним глотком, поставила кубок и устало указала на сыр. – Это сама съешь. – Мед предупреждал, что ты можешь так ответить, – ответила Метла, опустив глаза и понизив голос. – И велел мне настоять. – Ты только недавно выздоровела, Метла. Ешь. Наступила пауза. Метла медленно поставила поднос на стойку, которая когда-то использовалась для измельчения трав. Затем взяла сыр и разорвала его пополам. – Я съем половину, – сказала она, протягивая один из кусочков. – Черт, – выдохнула Блажка, принимая его. Обе молча жевали, стараясь растянуть удовольствие. – Умер? – спросила наконец Метла. – Да, – вздохнула Блажка. – Я… отмою его получше. Прежде, чем вы его… Прежде. – Не нужно. Копыто само справится. Метла согласно хмыкнула, после чего взяла поднос. И постояла еще с минуту, просто держа его в руках, не сводя с него глаз, а потом молча вышла за дверь. Блажка еще задержалась, не желая идти навстречу тому, что ждало за пределами этой аптекарской комнатенки. Что бы там ни было. Но она пряталась достаточно долго, чтобы причины оставаться здесь сошли на нет. Снаружи стояла ночь. Дождь утих, воздух был наполнен прохладой. У двери дежурил Уйдал. Блажка послала его найти Меда и Овса, приказав им собраться у стены. Уединение светлицы хоть и манило ее, но Отрадная находилась под осадой. Им всем требовалось нести долг, которому не было конца. А теперь они остались без одного брата, и очень достойного брата. И необходимо продолжать нести дозор, пока ей будут докладывать последние новости. Взобравшись по ступенькам, Блажка оказалась на вершине парапета и прошла по нему к выходящей на юг стене. Там она остановилась, по сути, безо всякой причины, не считая того, что эта стена находилась дальше всех от свиных загонов. Овес прибыл первым и принес с собой Блажкино оружие. И, не говоря ни слова, отдал его ей. Блажка вскинула брови, когда увидела катары. – Странно, что они остались. Они же были в Сиротке, когда… – Вытащили их, – сказал Овес. – Я думал, ты сбрендила, когда начала себя резать и все такое, но черт, это, кажется, сработало. – Вряд ли это была я, Овес. Тот звук, тот… крик. Нет. Это точно не я. Трикрат состроил гримасу. – Тогда что? – А никто ничего не заметил? – Я нет, и остальные тоже. Что бы ни заставило ту свинью лопнуть, оно не оставило следов. И если это была не ты, то, может быть, то колдовство… у него истекло время. – Может быть, – сказала Блажка, но это предположение не убедило. В этот момент подошел Мед. – Ты ей сказал? – спросил он, обращаясь к Овсу, который покачал головой. – Сказал что? – Мозжок ушел, – сказал Мед. – Сказал, это копыто проклято. Сказал… Блажка выставила руку. Большего ей и не нужно было слышать. – Он будет не последним, – заявила она, глядя на укрытые тенью пустоши. – Никто из нас никуда не собирается, – прогремел Овес. – Если только сама не прикажешь. – Ты прав, черт возьми. Я приказываю. Мы уходим, нахрен. Теперь с этим никто ничего не сможет поделать. – Такова была горькая правда, и она чувствовала себя сукой из-за того, что произнесла ее, но теперь, когда Дуб был мертв, Хорек не набирал достаточно голосов. Блажка указала подбородком на парапет. – Лучше нам отсюда выбираться. Мозжок прав: здесь нас ждет проклятие.