Думать такими рубленными, словарными определениями о том, что с ним случилось, было проще. Еще проще было бы не думать вовсе, но Акайо понимал, что не выйдет. Если он выкинет случившееся из головы днем, оно вернется ночью, усилившись стократ. Пошевелилась Таари, подвинулась ближе, погладила по голове. Акайо замер сначала, затем, мысленно обругав себя, постарался расслабится. Она спасла его от унижения. Он должен был быть ей благодарен, и действительно был благодарен. Но и боялся ее тоже. Прежнее чувство, слепое и глупое вдохновение от одного ее облика, не исчезло до конца, но будто смазалось, размылось, превратилось в дымку, окутанную стыдом и печалью. Таари была для него гейшей. Императрицей, далекой и недоступной, прекрасной, чарующей, неприкосновенной. Идеальной. Сейчас ему казалось, что этот облик разрушился навек. — Встать хоть можешь? Пошли, дай я тебе все-таки покажу Джиро. Акайо медленно сел на кровати. Тело ломило, кружилась голова, саднили перебинтованные раны. Таари дала ему кружку, едва наполовину наполненную водой, пояснила: — Больше пока нельзя, плохо будет. Бинты не позволяли зажать ручку кружки в кулаке, и ему пришлось держать ее двумя руками. Он выпил воду маленькими глотками, катая во рту, стараясь успокоить пересохшее небо. Встал, покачиваясь, отказался от предложенной трости. Таари шагнула к потайной двери, Акайо последовал за ней лишь с секундной заминкой. Наверное, это было правильно — самому прийти в комнату, где его только что избивали, куда его затащили силой. Прийти под защитой, находясь в безопасности. От самого этого чувства защиты было неловко и обидно. Что-то внутри шипело придавленной змеей — ты не справился, ты был слаб, ты ошибся, ты мог этого не допустить. Змея издохла, когда он увидел Джиро. С его ладоней стекали тонкие ручейки крови, грудь вздымалась, когда он пытался надышаться впрок, упираясь пробитыми ступнями в дерево, пока ноги не соскальзывали по окровавленным доскам, расшатывая гвоздь и лишая воздуха. Низ лица закрывала черная плотная маска, не позволявшая говорить, поэтому дышал Джиро только носом, и ноздри его широко раздувались на каждом вздохе. Одежды на нем не было вовсе. Акайо отвернулся. Он не хотел это видеть. Он вообще этого не хотел. Если бы даже он задумал мстить, он бы сделал все сам, а не вот так, когда врага подали ему, будто на подставке для суши, разделанного и готового к употреблению, только палочек недоставало. Да и какой из этого мальчишки враг. — Не хочешь? — спросила Таари, внимательно наблюдавшая за ним. — Ты его хозяйка, — ответил Акайо. — Ты отмеряешь меру его вины. — Однако оскорбил он тебя, а не меня, — нахмурилась она, но тут же вдруг улыбнулась, весело и хитро. — Хотя почему бы и нет! Дарю. Теперь он твой раб. Что ты на это скажешь? Акайо посмотрел в глаза Джиро. Ему показалось, что он видит страх. Уже знакомое презрение. Отчаяние. Если он в самом деле сделает с Джиро то, что тот сделал с ним — этот мальчишка пойдет в сад и зарежет себя ножом из газонокосилки. Акайо знал — он не умеет понимать людей. Тем более, когда у них половина лица скрыта маской. Но рисковать не хотел. Взять клещи перебинтованными руками было сложно, еще сложнее — сжать их под скользкой от крови шляпкой гвоздя, загнанного глубоко в ладонь. Акайо старался делать все точно и резко, не надавливая на рану, но все равно, когда он выдернул последний гвоздь из ступней, почувствовал, как вытянулось струной тело над ним, а после обмякло, бессильно повиснув на ремне. Таари молча наблюдала, как он, сам весь в повязках, расстегивает пряжку ремня и, едва не падая под тяжестью, осторожно кладет потерявшего сознание Джиро на пол. Раздраженно махнула рукой: — Хватит. Нииша отнесет его к нему в комнату. Акайо послушно встал, отпустив безвольно раскинувшееся у его ног тело. Бросил быстрый взгляд на Таари, опустил глаза. Что-то исправилось, стало на место. Он не мог сформулировать, что именно, но сейчас все было правильней, чем несколько минут назад, когда она лежала рядом с ним и гладила по голове. А еще ему нужно было понять, что изменилось, если Джиро теперь его раб. Как это вообще возможно — раб, принадлежащий рабу. Он старался не думать, имеет ли право владеть кем-то в принципе. Это все равно было бы бессмысленной риторикой, мало относящейся к конкретной ситуации. *** Сначала ему показалось, что ничего не изменилось. Нииша все так же нагружала работой всех поровну, хотя Акайо и замечал, что его она щадит, а вот Джиро, несмотря на раны, гоняет сильнее, чем раньше. Зачастую эта работа даже была не очень разумна — например, хотя все уже умели пользоваться пылесосом, Нииша настояла, что пол иногда надо мыть водой и именно Джиро должен это сделать. Акайо наткнулся на него в одной из комнат и понял сразу несколько вещей. Во-первых, пол его заставили мыть не водой, а чем-то едким, так как жидкость в ведре пенилась, а мальчишка прижимал руки к груди, тихо скуля. Во-вторых, Акайо не собирался это терпеть. Злости хватило на то, чтобы схватить Джиро за запястье и притащить на кухню. Злости хватило, чтобы ткнуть покрасневшую от едкого средства ладонь с размякшими повязками под нос Ниише. Злости хватило, чтобы совершенно неожиданно для себя прорычать: — Не портите моего раба! И только тогда его отпустило. Нииша бурчала, что совсем они распоясались, почему-то одновременно довольно улыбаясь, Джиро стоял за спиной, не сопротивляясь и тихо шмыгая носом, а Акайо вдруг понял, чего от него ждали. Обернулся и сообщил на официальном эндаалорском: — Имамото Джиро, ты был подарен мне. Отныне любую работу назначаю тебе я, если не передам это право кому-то другому. Ты имеешь право не выполнять работу, которую назначает тебе Нииша. — На кайнском пояснил: — Ты не обязан слушаться ее приказов. Таари не твоя хозяйка, а значит, и приказы Нииши для тебя — только просьбы. Понял? Джиро отвел глаза, но руку выдернуть так и не попытался. Кивнул. Ответил на эндаалорском, с трудом выговорив непривычные звуки: — Да. — Хорошо, — Акайо наконец отпустил его. На светлой коже остались отпечатки пальцев. — Тогда поменяй повязки и иди в библиотеку. Попробуй найти все книги на нашем языке. Будем учиться. Когда Джиро ушел, Акайо опустился на кухонный стул, странно опустошенный. Фыркнула Нииша: — Ну-ну, верхний нашелся. Да не переживай ты так, отлично получилось! Молодец, что догадался. Акайо сердито глянул на нее исподлобья. Если это была ловушка, которая должна была заставить его принять опеку над Джиро, а не искренняя месть двух женщин… Впрочем, что он мог сделать? Только встать и уйти, отправившись догонять Джиро. Своего раба. Нужно было научить его все-таки эндаалорскому языку и здешней культуре, объяснить особенности странной системы, которую Акайо мысленно называл “раб моего раба — не мой раб”. Это правило сложно было понять — крестьянин ведь не может отказать императору, правитель равно приказывает министрам, генералам и простолюдинам. Но здесь правила были иными, и их оставалось только запомнить. К тому же, несмотря на кажущуюся свободу каждой ступеньки здешней иерархической лестницы, она оставалась лестницей — Акайо быстро догадался спросить у Нииши, может ли он освободить Джиро. Ответом ему было недовольное фырканье и объяснение, что подарки выбрасывать невежливо, даритель тогда имеет право забрать дар назад. Акайо запомнил, но все равно не мог придумать, что можно поручить рабу. Да и зачем?.. Впрочем, для начала нужно было научить Джиро хотя бы просто здесь жить. Впервые Акайо почти с сочувствием подумал об их хозяйке. Девять человек, часть из которых даже не говорили на понятном ей языке, — это, наверное, было сложно. Глава 5 Акайо думал, что обязанности хозяина Джиро не могут оказаться сложней того, что он делал, будучи генералом. Ведь справлялся как-то с десятью тысячами человек личного состава, следил лично за фуражирами, принимал решения о маршрутах. Но за следующую неделю убедился, что даже один раб это не просто сложно, а невероятно сложно, и проклял себя, Джиро, Ниишу и саму концепцию рабства не один десяток раз. С противоположной стороны поводка все оказалось намного запутанней. Нужно было следить, чтобы Джиро всегда был занят делом и не создавал проблем. Нужно было постоянно оказываться рядом с ним, объяснять элементарные вещи, угадывая вопросы по мельком брошенным взглядам. Это больше походило на работу дрессировщика, чем офицера. Когда Акайо догадался рассказать Джиро, как их поймали и почему, стало чуть легче. По крайней мере, больше не требовалось выдерживать обжигающие ненавистью взгляды в спину, но приходилось еще тщательней следить, не замышляет ли его подопечный новый побег. А хотелось учить грамоте увеличившуюся до семи человек группу, где Иола уже наизусть выучил Робинзона и принялся за Синдбада, где Тетсуи и Юки глотали один за одним и декламировали странные эндаалорские стихи, а только недавно присоединившийся к урокам Рюу доблестно продирался сквозь тернии будущего времени. Хотелось заваривать чай для Таари в саду — она приходила не каждый день, но достаточно часто, чтобы он не бросал попыток. Обычно они пили чай молча, лишь изредка она что-то спрашивала, а он отвечал, не поднимая глаз. Хотелось чего-то необъяснимого. Он не раз и не два просыпался с гулко колотящимся сердцем, взмокший, отчаянно желающий… Чего-то. Непонятного. Пугающего. Если бы генерал Ясной Империи Сугавара Акайо столкнулся с такими желаниями раньше, он бы убил себя задолго до злополучной битвы за никому не нужную крепость. Если бы ему сказали о самом существовании подобных желаний — он бы не поверил и вызвал человека, оскорбившего его этим рассказом, на поединок. Если бы не убил на месте. Нынешний Акайо, просыпающийся по три раза за ночь, не так уж далеко ушел от того генерала. Он уже не приходил в священный ужас от этих мыслей, не пытался наказать себя — от подобных идей пугающий его жар разгорался лишь сильнее. Он просто раз за разом твердо говорил себе, что это не важно. Может быть, он даже смог бы однажды в это поверить, если бы не Таари. Акайо совершенно перестал поднимать на нее взгляд, но от этого становилось только хуже. Его преследовал ее голос, звук шагов, шлейф аромата, всегда сопровождавший ее — сначала легкий и цветочный, а затем пряный, терпкий, будто в складках тысячи шелковых одежд вдруг мелькает узкая полоска ничем не прикрытой кожи. От этого запаха Акайо совершенно терялся, пытаясь сосредоточится на деле, а не на мелькающих в голове видениях из снов. Ее образ, тот самый, в саду среди книг, оказался навеки зарисован на свитке в его голове, такой же яркий, как в первый миг, и так же смущающий его разум. Она не могла не заметить этого. Акайо переливал в чахай третью заварку, когда наблюдавшая за ним хозяйка спросила: — Ты хотел бы повторить? Чай пролился на доску, закапал между тонкими планками в поддон. Акайо насколько мог аккуратно поставил чайник на место. Сложил руки на коленях в позе спокойствия. Он знал, что Таари сейчас улыбается. — Какой эффектный ответ. Он склонил голову еще ниже. Ему хотелось бы сказать: “Я не понимаю вас, госпожа”, — но сама мысль о лжи перекрывала горло, и он молчал. С той стороны доски раздался шорох ткани, мелькнули в поле зрения белые ступни. — Чай остынет, — заметила она. Акайо осторожно взялся за чайхай, разлил напиток по чашкам. Нииша нашла для него пуэр, настоящий прессованный чай, черный, как тени за пределами костра. — Я вдруг подумала, что ты вряд ли нашел в книгах значение слова “сессия”, правда? Он гордился тем, что не подавился. Медленно покачал головой, со смутным страхом ожидая ответа. — Ну конечно, — усмехнулась его хозяйка. Сделала паузу, отпивая чай. Она уже сказала, что зеленый ей нравится больше, но хотела распробовать необычный вкус до конца. — Мог бы почитать что-нибудь по обществознанию, между прочим, чтобы мне не пришлось так много объяснять. Если максимально упростить и расширить рамки определения, то сессия — это встреча, во время которой Верхний или Верхняя совершает некие действия с нижним. — Вы хотели сказать, хозяин или хозяйка с рабом, — тихо уточнил Акайо. Чай оставлял на языке теплое горьковатое послевкусие. — Не обязательно, — возразила Таари. Тут же сбилась, замялась, вздохнула. — Небо, как все сложно! Человек, который во время сессий является нижним, и которого в это время могут называть рабом, не обязательно является рабом в обычной жизни. Сессии проводят добровольно, по договоренности между Верхним и нижним. Если нижний не хочет чего-то, или воздействие слишком сильное, — он говорит специальное слово, и Верхний тут же останавливается. Понятно? Акайо кивнул. Снова наполнил чайник горячей водой, слил мгновенно заварившийся чай в чахай, разлил по чашкам. Выпил. Сказанное Таари фиксировалось в свитке медленно и натужно, едва ли не побуквенно. Ему хотелось кричать, что он ничего не понимает — как может свободный человек добровольно стать рабом? Как может человек сам хотеть… Вспомнил странную пьянящую легкость, пришедшую тогда, когда, казалось бы, он должен был кричать от боли. Представил, что кнут могла бы держать Таари и почувствовал, как становятся окончательно тесными его штаны. Покраснел до корней волос. Она довольно хмыкнула, будто бы нехотя сказала: — Вообще-то да, гаремные рабы покупаются в том числе для сессий. Я знала, что вы к этому совершенно не готовы, и не собиралась даже предлагать вам подобное. Но с тобой… — и вдруг приказала: — Посмотри мне в глаза, Акайо. Он замер. Окаменели плечи и шея, он желал оставить все как есть и в то же время хотел подчиниться ей. Медленно, через силу его взгляд поднялся к дальнему краю доски. Прошел по ногам Таари, обтянутым черной тканью так плотно, что не оставалось никакой свободы воображения. Акайо моргнул, тут же моргнул снова, перескочив на длинную шею. Ему казалось, что линию его взгляда придавливает неведомый вес, никак не меньше тяжести флагманского корабля имперского флота. Невероятных усилий стоило проследить изгиб острого подбородка, тонкие губы, сложенные в прекрасную и насмешливую улыбку, узкий нос с горбинкой…