Глава 1 “Однажды ты откроешь глаза и пожалеешь, что остался жив”, — сказала когда-то уличная гадалка, которую кадет Акайо арестовал и препроводил в тюрьму. Он не позволил себе ни улыбнуться в ответ, хотя хотелось, ни вздрогнуть, как, очевидно, надеялась женщина. Было известно, как их враги относятся к пленным, но солдатам Ясной Империи не полагалось ни улыбаться, ни вздрагивать. Солдаты Ясной Империи, от кадета до генерала, должны были быть образцом хладнокровия и рациональности, из всех чувств позволяя себе разве что беззаветную преданность императору да праведную ярость на поле боя. В плен попадать им тоже не дозволялось. Да никто и не хотел, так что когда стало ясно, что попытка захвата маленькой крепости на Октариновой возвышенности окончательно провалилась, остатки отступающей армии забаррикадировались в восточной башне, готовясь совершить последнее деяние во славу императора. Акайо, лично прикрывавший отход, последним ввалился в комнату, обвел взглядом добравшихся сюда людей. Из многотысячной армии выжило меньше двух десятков, причем большинство из них зажимало раны уже сидя на полу и положив мечи на колени, надеясь только не потерять сознание раньше времени. Его тронули за плечо. Харуи, чье круглое, похожее на миску риса лицо теперь пересекла обожженная рана, позволил себе улыбнуться. — Время умирать, мой генерал? — Да, — кивнул Акайо. — Пусть им достанутся только наши трупы. Солдаты вздохнули облегченно. Мальчишка-знаменосец выбрался в центр комнаты, подволакивая окровавленную ногу. Ему помогли пристроить знамя, заклинив древко между сундуками из странного голубого металла. Выжившие сели на пятки вокруг символа их империи — половины восходящего алого солнца на синем поле. Перехватили мечи за лезвия, коснулись остриями вышитой серебряной нитью точки на измятых мундирах — две ладони ниже нашивки ранга, подсказка и приказ одновременно. — Предки примут нас, братья, — спокойно произнес Акайо, первым вонзая меч, ощущая, как сталь пробивает ткань, кожу, плоть. Услышал хрипы, вздохи, стоны рядом — его люди совершали свой долг. Они слышали лишь стук сердец, погружая оружие в свои тела, наваливаясь на рукояти, чтобы завершить ритуал. Акайо почувствовал, как падает на бок, задыхаясь от боли. Кто-то рядом прошептал, а может быть, крикнул: “Во славу императора”. Вздрогнули, выгнулись двери, из-за них донесся приказ на вражеском гортанном наречии. Акайо поднял руку, надеясь закончить обряд дозволенным способом и перерезать себе горло… Но меч выпал из окровавленной ладони. Тело содрогалось, руки хотели зажать страшную рану. Акайо заставил себя не двигаться. Перед глазами все плыло, наваливалась темнота, уши словно забило ватой. Ему показалось, что башня вспыхнула синим пламенем… И все закончилось. *** Когда император получил известия от наблюдавших за атакой чиновников, он склонил голову, демонстрируя уважение к павшим. А через несколько часов, оставшись один на один с людьми, понимавшими в наблюдении куда больше прочих, спросил: — Никто не выжил? Наблюдатели кивнули, подтверждая то, в чем император никогда не сомневался. В конце концов, его генералы знали свой долг. Может, не все они блистали стратегическим чутьем и знаниями, но умирать умели превосходно. Если бы император догадывался, как часто ошибаются его наблюдатели, он наверняка приказал бы им самим совершить ритуальное самоубийство. И, может быть, на их примере усовершенствовал методу. Например, велел бы солдатам носить с собой яд. *** Акайо открыл глаза. И, как было предсказано, пожалел, что остался жив. После доблестной службы и не менее доблестной смерти он мог рассчитывать на покой среди прочих хранителей своей семьи, так что надеялся увидеть знакомые камни маленького деревенского храма. Увы, вместо травленых до красноты изогнутых балок над ним возвышался странный белый потолок, а вместо приличествующего храму гула большого медного колокола уши наполнялись щелканьем, треском и приглушенным галдежом на вражеском языке. Живот ныл, было холодно и болела голова, которой тоже было странно холодно. Должно быть, это походило на похмелье, но ему не с чем было сравнивать. В жизни кадета, рядового, офицера, и тем более генерала Акайо для выпивки места не находилось, все время занимали тренировки и учения. Как и положено верному сыну своей семьи и империи. С треском отодвинулась бледно-зеленая ширма, улыбчивая девушка с глазами такими огромными, что странно было, как они еще не выпали, подскочила к кровати. Видимо, она задавала ему какой-то вопрос, но Акайо ее не понимал. Девушка хлопнула себя по лбу, пробормотала что-то, вытащила из кармана идеально белого фартука странный предмет, похожий на стеклянную завитую трубку. Ловко нацепила его на ухо Акайо. Ему показалось, будто часть устройства каким-то образом приклеилась к коже, и когда он попытался стряхнуть вражеское изобретение, оно лишь закачалось из стороны в сторону, а голова заболела еще сильнее. “Меня побрили”, — понял Акайо, приготовившись стоически вытерпеть все унижения, которые ему еще доведется пережить. Волосы в империи стригли в одном-единственном случае — при потере чести. — Привет! Вражеское слово наконец добралось до его разума, превратившись в понятное, хоть и несколько детское приветствие. Акайо посмотрел на девушку, ничем не выдавая, что понимает ее. Она помахала ему рукой, прикусила губу, будто что-то вспоминая, а затем вдруг сложила ладошки вместе и церемонно поклонилась, коснувшись кончиками неприятно желтых волос одеяла. Конечно, это был мужской поклон, и подобный угол был достаточен разве что для приветствия старшего брата, но его хватило, чтобы генерал разбитой армии, приподнявшись на локтях, невольно спросил: — Откуда ты… — и схватился за горло, поняв, что издает совершенно неизвестные ему звуки. Руки нащупали странный предмет, полностью охватывавший его шею. Акайо попытался подцепить его и сорвать, но короткие ногти лишь бессильно поскребли абсолютно гладкую поверхность и соскользнули. Девушка смотрела сочувственно. — Ты же только что с войны, да? Бедный, какой же ужас вас там заставляют делать! Акайо почувствовал, как заливается краской. Его жалела какая-то девчонка! Он отвернулся, стараясь не выдавать, как его это задело. Она же продолжала: — Но теперь ты среди нас! Уверена, тебе понравится. У тебя, конечно, не было страховки, а лечение таких жутких ран и имплантация переводчика — штука дорогая, так что тебя продадут на рынке. Но даже рабам… Акайо прикрыл глаза, больше не слушая восторженные излияния девушки. Он, в отличии от многих своих ровесников, верил всему, что сообщалось о вражеском Эндаалоре. Другие говорили, что это невозможно. Что в третьем веке династии Хана даже варварская страна не может поддерживать рабство. Они упускали из виду, что третий век династии Хана наступил лишь в империи. За границей никогда не было императора-просветителя, еще девять столетий назад запретившего одним людям владеть другими. *** Время лечения растянулось серой траурной лентой. Мгновения скользили челноком между ударами сердца, ткали минуты, которые затем сшивались в одинаковые, как военная форма, часы и дни. Ему не позволяли ни вставать, ни садиться, да и сил сначала едва хватало на то, чтобы держать глаза открытыми. Помимо ухаживающей за ним девушки, умевшей кланяться как мальчик, заходил толстый, чем-то похожий на покойного Харуи, врач. Он сообщил, смущенно протирая круглые очки полой халата, что выжила всего треть имперской армии. Акайо почувствовал себя дураком и с сожалением подумал о сотнях людей, оказавшихся в плену вместо достойной смерти. Врач же сокрушался о тех, кто с честью отдал свои жизни за императора: — К сожалению, многие погибли, когда в полевом лазарете раненый пришел в себя и успел обезглавить несколько десятков своих товарищей… Акайо мысленно поклонился безымянному герою, который повел себя как подлинный солдат императора. По сравнению с ним сам Акайо был предателем: он не только не сумел довести до конца свое самоубийство, но вдобавок слушал сейчас то, что говорили ему враги. Впрочем, за все время обучения никто никогда не говорил ему, как хороший солдат императора должен вести себя в плену. Никто не предполагал, что он вообще может попасть в плен, для того их и учили, как нужно умирать. *** Когда на шестой день его наконец оставили одного после унизительных процедур обтирания и смены закрывающего раны клея, Акайо попробовал встать. До этого у него не было никаких мыслей, что делать — побег был недостоин воина империи, пытаться повторно совершить достойное самоубийство было нечем. Сейчас он впервые задумался, что, возможно, стоит поискать получше. В больнице должны быть хирургические инструменты, а ему всего лишь нужно было что-нибудь достаточно острое и длинное, чтобы перерезать себе горло. Это, конечно, было бы женским самоубийством, но в общем подходящим для человека Ясной Империи. Он не смог даже подняться с постели. Длинные мягкие ленты, оплетающие щиколотки, не ощущались и не мешали, пока он лежал, но не позволяли дотянуться до пола. Он попытался дернуть за ленту, стащить ее с ноги или вырвать из кровати, но что-то противно запищало. За ширмой послышался знакомый топоток девушки. Акайо рванул еще раз, пытаясь поддеть ногтями обманчиво мягкий белый материал. Бесполезно. И ничего острого в комнате не было. Разве что… Девушка застала его спокойно сидящим на кровати. Ему даже не пришлось придумывать оправдание — от усилий начал кровоточить шов на животе, и она решила, что Акайо хотел позвать на помощь. — Ты в следующий раз просто вот эту кнопочку нажми, ладно? Он не знал слова “кнопочку”, но запомнил белый прямоугольник с восклицательным знаком, который от прикосновения погружался в стену. Его нельзя было задевать, чтобы никто не прибежал. Обнаружив, что Акайо уже вполне способен сидеть, девушка обрадовала его новостью, что теперь к нему будут приходить учителя. Они явились тем же вечером, совершенно непохожие на старцев и сильных мужчин, чье солнце клонилось к закату, которые учили его дома. Худая как бамбуковая палка женщина сжато сообщила, что предметы, охватывающие шею, ухо, и вживленные внутрь черепа Акайо, называются “комплексный имплантационный переводчик с модулятором”, и не могут полноценно переводить его речь из-за разницы грамматических конструкций. Учителя в один голос рекомендовали как можно быстрее овладеть эндаалорским языком, чтобы его сразу купили, и больница, в которой он оказался, могла восполнить потраченные на него деньги. — Центральная Маанская больница оказывает услуги как эндаалорцам, так и кайнам, — сказали ему. Узнав, что кайнами здесь называют его соотечественников, Акайо решил непреклонно бойкотировать учебу, рассчитывая, что, не сумев окупить лечение нескольких военнопленных, больница будет вынуждена отказать им в приеме, и больше солдат отойдут к предкам, а не очнутся под белым потолком. Однако занятия не начались в тот же день. Учителя были заняты и пообещали прийти завтра. Акайо надеялся не дожить до их прихода. *** Он велел себе проснуться ночью, когда луна поднимется высоко и наступит час тигра — время, когда большие кошки охотятся на мелкую дичь, осмелившуюся выйти к водопою. Для солдата умение просыпаться до звука гонга было необходимым, не подвело оно и сейчас. С минуту он смотрел в темноту, пронизанную белым лунным светом, прислушивался к тишине, нарушаемой лишь негромким гудением загадочных предметов, встроенных в стену над изголовьем кровати. Затем откинул одеяло, спустил руки на пол, оперся на них. Из-за раны Акайо сильно ослаб, но все же ему хватало сил, чтобы удерживать вес своего тела, не падая и не беспокоя сторожевые ленты. Нужно было лишь дотянуться до табуретки, стоявшей у ширмы, а для этого он собирался пройти через комнату, подобно стрелке городских часов, в которых центром циферблата стали удерживающие его ноги путы. Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем он добрался до цели и смог положить голову на табуретку. Мышцы живота дрожали, из шва, который днем надежно замазали прохладным клеем, снова подтекала кровь, оставляя темные пятна на белом полу. К счастью, табуретка оказалась на колесах, и ему не пришлось ни тащить ее со скрежетом за собой, ни переставлять, одновременно как-то опираясь об пол. Достаточно было отталкиваться руками, покрепче прижимаясь щекой к странному гладкому материалу, из которого было сделано сидение, чтобы через несколько мгновений бок Акайо снова коснулся кровати. Он извернулся, закинул на нее руку, вцепился в матрас. Извиваясь и пачкая простыни кровью, заполз на постель. Несколько секунд приходил в себя, придерживая свою добычу, норовившую укатиться на прежнее место. Легче от отдыха не стало, вместе с кровью уходили силы, но он не смел надеяться, что сможет умереть просто от потери крови. Акайо сел, втащив табуретку к себе. Перебрался к изножью, встал, опираясь на окно над кроватью. Голова кружилась, но вполне терпимо, по животу текла кровь. Дрожащими руками Акайо поднял табуретку и обрушил на стекло. Дикий вой отдался в голове бронзовым гонгом. Зажегся свет, на секунду ослепивший его. Акайо ударил снова, слепо моргая, с отчаянием глядя на стекло, на котором не появилось даже трещины. В коридоре бегали, он без всякой надежды ударил в последний раз. Искореженная табуретка выпала из слабых рук, Акайо пошатнулся, мир перед глазами поблек, обесцветился. Он сам не понял, как вдруг оказался на постели. Над ним заламывала руки желтоволосая девушка. Акайо закрыл глаза. Он снова проиграл и ожидал, что за его попыткой сопротивления последует кара. Но, как ни странно, ничего не случилось, даже отношение к нему не изменилось. Только толстый врач, пришедший следом за девушкой, попросил больше не портить табуретки и не пугать медсестру. Акайо без всяких эмоций пообещал. Он уже понял, что выбраться из этой белой и чистой тюрьмы не сможет. *** Первый учитель пришел ранним утром, когда обычно приносили завтрак, вместо учебников взяв с собой две одинаковые тарелки с бульоном, в котором плавали куски светлого мяса и длинная лапша, слишком разваренная, чтобы считаться вкусной. Акайо уже начал привыкать к местной еде, одновременно более пресной и жирной, чем имперская. Поели вместе, молча. Акайо замечал, как изредка косится на него учитель, молодой мужчина, примерно того же возраста, что и его ученик. Когда обе миски опустели, учитель достал из большой сумки тонкий железный прямоугольник, коснулся его, и тот странным образом превратился в страницу книги. — Ну что, начнем? На самом деле, наши языки не так уж сильно отличаются, так как принадлежат к одному семейству... Когда через несколько часов учитель сменился уже знакомой худой женщиной, Акайо знал, что такое семейства языков, чем отличаются кайнский от эндаалорского и почему, несмотря на сравнительно малые отличия в звучании, азбуки у них совершенно разные. Он помнил, что собирался учиться насколько возможно плохо, но разум сыграл со своим хозяином злую шутку, впитывая знания с пугающей его самого скоростью. Слова, понятия, названия, география неизвестных ему земель, особенности этикета, смешно крохотные по сравнению с этикетом Ясной Империи, входили в него, как вода в давно проложенное русло, ложились свитками на полки библиотеки его головы. Акайо мог бы притвориться, что не понимает слов. Не видит разницы между разновидностями времен, путает имя личное с семейным… Но, попробовав изобразить дурака на следующий день и поймав понимающий взгляд немолодой учительницы, покраснел до обритой макушки и оставил недостойные императорского солдата попытки казаться глупее, чем он есть. — Неплохо, — спустя несколько дней скупо похвалили его учителя. — Словарный запас уже на уровне четырехлетнего ребенка.