Первый выдох, который смог сделать Гримберт, превратился в лающий колючий смешок, едва не разорвавший ему горло. — В-вы смеетесь? — Нет, мессир рыцарь, — Вольфрам взглянул ему в глаза, почудившиеся Гримберту двумя бездонными смоляными ямами, в глубине которых что-то влажно булькало и ворочалось, — Я не смеюсь. Но обещаю вам, что вы безошибочно почувствуете, когда я буду смеяться. Ваше тело не даст вам ошибиться. А теперь заткнитесь и внимайте так, будто я епископ, читающий проповедь со своей кафедры, потому как времени у нас остается мало и у меня есть, на что его потратить. Гримберт не хотел слушать. Но Вольфрам мгновенно схватил его пальцами за подбородок и вывернул так, что хрустнули позвонки. — Они движутся с юго-востока, — негромко произнес он, — со стороны Турина. По меньшей мере дюжина самоходных дизельных вагонов и еще десяток-другой телег. Туринские купцы часто примыкают к караванам своих более богатых товарищей, полагая, что тем самым избегают опасности. Что ж, это их выбор. Мы не станем брезговать крошками. Крошками… Гримберт еще ничего не понимал, но это слово отчего-то укололо его. Он вдруг понял, какими они будут, эти крошки. Не от галет, которые они с Аривальдом крошили в снег. О нет, это будут совсем другие крошки. Вольфрам выпустил его подбородок и брезгливо потер пальцы, будто отирая их от грязи. — Охраны скорее всего немного, душ двадцать. Но это не калеки, выгнанные из пехоты, и не пяток варваров с дубинами. Скорее всего, это будут корсы. Знаете что-то про корсов, ваша милость? — Нет. — Тем лучше. Корсы — суровый народ. Дикие еретики с каких-то южных островов Mare Mediterraneum[1]. Как по мне, лучше бы они там и передохли, злобные ублюдки. Но, видно, жизнь там у них не сахар, вот они и нанимаются в охрану, причем сразу кланами. Про корсов говорят, что они паршивые вояки, но так говорят только те, кто ни разу не сталкивался с ними в бою. Они не уважают аркебуз, это верно, но они отменно владеют своими пиками, а кроме того, испытывают слабость к пистолям, которые обычно снаряжают рубленными гвоздями. Знаете, во что превращает человека выстрел в упор из такой штуки?.. Гримберт помотал головой. Не знал. Не хотел знать. Однако Вольфрам удовлетворенно кивнул. — Скорее всего, до схватки и не дойдет. Корсы — самые злобные и хитрые ублюдки из всех, созданных Господом, а уж Господь в свое время немало потренировался по этой части… Свирепее кимвров, выносливее баваров, смелее узипетов и ублюдочнее гермундуров. Сущие дьяволы, короче говоря. Но так уж заведено на свете, что самые злобные и хитрые вынуждены быть и самыми осторожными, иначе со временем их самих изведут под корень. Я думаю, мы с ними столкуемся. Они злобные и хитрые ублюдки, но только не дураки. Как только они увидят нашу артиллерию, то хорошо задумаются. Быть может, я даже позволю «Безумной Гретте», этой злобной суке, разок рыкнуть, чтобы произвести на них впечатление. — Это… Это купеческий караван? Вольфрам кивнул. — Именно так, ваше сиятельство. Или вы думаете, что мы «Смиренные Гиены» морозят свои задницы в этом проклятом лесу исключительно для того, чтоб обеспечить вас своей компанией? А может, вы считаете, что снег для нас мягче и теплее, чем пуховые перины? — Откуда вы знали? — только и спросил Гримберт. Вольфрам пожевал губами. — Вы юны, мессир, но явно не первый день живете на свете. У меня… у нас есть свои способы получать интересующую информацию. — Шпионы, — утвердительно произнес Гримберт. — Шпионы, мессир, — легко согласился Вольфрам, — Туринские купцы, смею заметить, не дураки, иначе не были бы столь отвратительно богаты. Они подкованы не только в логистике. Они не горят желанием привлекать излишнее внимание к своим грузам, оттого почти всегда выдвигаются тайно, строя маршрут через самые глухие тракты, на которых, по их мнению, не может быть засады. Но в этот раз, кажется, их ухищрения пошли прахом. — Вам донесли. — Нет, — кажется, это была первая улыбка Вольфрама Благочестивого, которая походила на искреннюю, — Я сам это понял, на протяжении многих недель получая сигналы от многих людей. Когда собирается большой караван, это сложно сохранить в тайне, даже если окружить его великим множеством барьеров. Мои люди докладывали о том, что в Турин уже несколько недель стягиваются кучера и колесники, а еще скобари[2], шорники[3], а еще в городе отчего-то образовались изрядные запасы дизельного топлива и моторного масла. Я всего лишь свел эти сигналы воедино и расшифровал. Это караван, мессир. Большой тучный караван. Я не знал, когда он отправится в путь, но так уж случилось, что догадался о том, куда он направляется. А там уже… Гримберта замутило. Даже не столько от похвальбы Вольфрама, который не скрывал гордости от проделанной работы, сколько от невнятного предчувствия, которое последние несколько минут давило изнутри на печень. Вольфрам Благочестивый никогда не делал ничего просто так, повинуясь душевному порыву. У него и души-то не было, у этого самодовольного расчетливого ублюдка. Если он рассказывает это так запросто своему пленнику, не скрывая деталей, значит… — Что вы хотите от меня? — резко спросил Гримберт. — От вас, мессир? — Вольфрам, казалось, и сам удивился, — О, самую малость. Небольшое пустячное одолжение. — Я не стану принимать участие в этом… в этой… — Дикари зачастую опасны именно своей непредсказуемостью. Что, если вид оружия пробудит в них не здравый разум, а напротив, слепую ярость? Видите ли, мне бы не хотелось проливать сегодня больше крови, чем необходимо. Я рутьер, а не разбойник, хоть вы и не похожи на человека, сознающего разницу. — Но я не… — Если эти черти чего и боятся, так это рыцарей. Здоровенных стальных болванов на огромных ногах. Эти ребята навели на них страху в свое время, едва не заставив их чертовы острова нырнуть обратно в море. О да, рыцарей все варвары боятся до беспамятства. Стоит вам появиться перед их авангардом в своих доспехах, как они обмочат портки, бухнутся на колени и, чего доброго, начнут молиться в вашу честь! О да, ничто так не укрепляет праведность души, как запах собственной паленой шкуры. Вам даже не потребуется стрелять. Лишь произвести должное впечатление, этого будет вполне довольно. Да, подумал Гримберт, вполне довольно. Этого будет довольно для того, чтоб обречь свою бессмертную душу на адские муки. Чтобы до конца своих дней, сколько бы их ни было отсчитано Господом, сознавать себя мерзавцем, ставшим по доброй воле участником разбоя. Чтобы навеки утратить уважение к себе, запятнав рыцарскую честь позорным бесчестьем. Сидеть в помойной яме, питаться объедкам и сносить издевки позорно, но на этот позор он обрек себя сам и самолично его несет. Но вот повернуть рыцарское оружие в сторону невинных, приняв участие в разбойном нападении вместе с рутьерами — это позор совсем другого рода. Такой не смывается даже тысячью лет мук в адских котлах. Мало того, это позор всему роду, всем сотням и тысячам его предков. — Нет. Он сам не знал, откуда нашлись силы на это слово. Однако оно слетело с его языка само собой, как слетает с направляющих реактивный снаряд, получив команду управляющего центра. Вольфрам изумленно приподнял брови. — Мессир?.. — Нет, — отчетливо повторил он, — Я не буду в этом участвовать. Можете резать меня на части. Можете сжечь живьем. Можете морозить до смерти или сотворить все, что подсказывает вам ваше дьявольское воображение. Но соучастником вашим я не сделаюсь. Прикажите вашим подручным, чтобы меня сопроводили… в мои покои. Вольфрам Благочестивый вздохнул. — Ох уж это рыцарское благородство… — пробормотал он сокрушенно, — Знали бы вы, сколько без от него происходит! Впрочем, не стану настаивать. Может, я и рутьер, но чужие обеты чту. Ржавый Паяц! — Здесь, господин Вольфрам. — Дай-ка мне нож. Ступайте в яму, мессир, не смею больше вас задерживать. Не стану держать на вас зла, напротив, распоряжусь, чтоб вас сегодня накормили досыта. Какие части вашего оруженосца кажутся вам наиболее аппетитными, ваше сиятельство? Желаете ребрышек? Или, быть может, шейку? Из меня не Бог весть какой мясник, но уверяю, порцию вам нарежу не скупясь. Вольфрам со вздохом поднялся. Облаченный в броню, он казался потяжелевшим в несколько раз, сросшимся со своим стальным панцирем. Способным раздавить, словно пятидесятитонный рыцарский доспех. В руке он держал протянутый Ржавым Паяцем нож. Не тот, что он помнил, а настоящий, боевой, с тяжелым выгнутым лезвием, похожий на кусок неровно отрубленного и замерзшего лунного света. — Стойте, — прошептал Гримберт. Вольфрам приложил руку к уху. Нелепый жест, Гримберт доподлинно знал, что слух у него острый, как у хищной куницы. — Что? — Стойте. Рутьер нетерпеливо дернул подбородком. — Мы ограничены временем, мессир. Караван уже в шести лигах[4] от того места, где его путь должен оборваться. А нам еще добраться до него и обустроить позиции. Я не могу дать вам на размышление больше минуты. — Но если… — Если вы поможете мне? — Вольфрам пожал плечами, что с учетом доспехов не так-то просто было сделать, — Тогда я отпущу вас. Обоих. На все четыре стороны, хоть в Турин, хоть в Иерусалим. К тому моменту, когда вы доберетесь до своей вотчины, «Смиренные Гиены» давно пересекут границу Туринской марки и более в этих краях не покажутся. Черт возьми, может я и в самом деле сделаюсь бароном, если куш будет хорош. Ну, что скажете? Через пару дней снова будете лакать сливки в своем Туринском палаццо и щекотать служаночек. Если, конечно, не подохнете по дороге. У Сальбертранского леса паршивый характер и он, кажется, не жалует путников, особенно зимой. — Помочь вам в грабеже? — с горечью спросил Гримберт, — Обернуть рыцарское оружие против купцов? Этого вы от меня хотите? Вольфрам осклабился. — Хороший способ, чего стоит ваше благородство на самом деле. Способно ли оно спасти чью-то жизнь или служит лишь никчемным украшением вашего маркграфского рода. Решайте, мессир. И лучше бы вам уложиться в десять секунд, потому как запас времени уже иссякает. Гримберт кивнул. Десять секунд, быть может, совсем малая кроха времени, но он был уверен, что отведенного срока ему хватит, чтобы принять решение. Может, потому, что он уже принял его — еще в тот момент, когда гремящая цепь вытащила его из помойной ямы. *** Сальбертранский лес. Иногда Гримберту казалось, что это чудовище никогда не выпустит его. Гигантское, протяженностью в миллионы арпанов, сплошь состоящее из шипастых лап-ветвей, трещащих деревянных костей и хрустящих под ногами покровов, оно опять обступало его со всех сторон. Отчаявшись уязвить своими крючьями тело, спрятанное в бронекапсуле, зло терлось о броню, цеплялось за сварные швы, точно подыскивая уязвимое место, силясь втиснуть в бронекапсулу зубастую ядовитую пасть… Сжечь бы его, тоскливо подумал Гримберт. Из тяжелых огнеметов «Багряного Скитальца». Чтобы испуганно зашипел, испаряясь, снег, а деревья превратились в танцующие, облитые оранжевым жаром, острые фигуры. А еще лучше — Небесным Огнем. Превратить этот распроклятый лес в котлован булькающей жижи из расплавленного кварца и золы. Вместе со всеми его никчемными обитателями, опасностями и ловушками. Вот только Небесного Огня, скорее всего, не существует. По крайней мере, именно так считал Аривальд. Просто досужая выдумка бездельничающей прислуги, и только. Аривальд… Вальдо… Он стиснул зубы, которых почти не ощущал в состоянии нейро-коммутации. «Потерпи, — мысленно приказал он Аривальду, так, словно тот был подключен к радиоканалу «Убийцы», — Потерпи немного. Все будет хорошо. Мы вернемся в Турин и я сделаю тебя своим кутельером, как обещал. И плевать, что я не рыцарь. Ты будешь моим главным оруженосцем, и точка!..» Как ни пытался он убаюкать душу этими мыслями, та не унималась. Слизко ворочалась в своем коконе, будто тоже была маленьким пилотом внутри огромной неуклюжей туши, стонала и жаловалась на все лады. Он мог делать вид, будто не знает причины, но это было бы ложью. Он знал. Подключение к доспеху, которое он предвкушал столько времени, оказалось испорчено. Не «Убийцей», тот, пробудившись от многодневного сна, радостно поприветствовал хозяина набором стандартных команд, диагностических символов и условных обозначений. Потрепан, израсходовал приличную часть моторесурса, но жив и готов выполнять команды. Он почувствовал скверное, едва лишь подошел к доспеху, все еще прикрытому брезентовыми полотнищами, очень уж скверно хихикал Ржавый Паяц. Да и Каноник, терший друг о друга свои изувеченные птичьи лапки в явственном предвкушении, тоже чего-то ожидал. — Ну, мессир рыцарь, принимайте свой доспех. Сделали все, что в наших силах. Может, не такой новенький и блестящий, как в тот день, когда он вышел из маркграфской кузни, да только ведь и у нас тут не фабрика, извольте заметить. Реактор не течет, давление масла на уровне, внутренняя электросеть в порядке. Ах да, мы взяли на себя смелость малость его улучшить к вящему вашему удовольствию. Для зрелищности, значит. Можете не благодарить, но если серебром за наши труды одарите, вам в Царстве Небесном все зачтется…