Череп медведя, вопреки всему, продолжал висеть на ветке сосны. Была ли это случайность? Вряд ли кто знал теперь, в чем его таинственная сила. Он никому не был нужен, тем более что живого медведя в те времена еще можно было подстрелить. А форель в горном ручье уже давно исчезла — лес на его берегу погиб от пожара, и ручей почти пересох. Орлы были либо убиты, либо давным-давно улетели — их гнездо растерзано по частям снежными буранами, бушевавшими здесь много зим. После первого проникновения смельчаков, искателей приключений, в прерии Америки двинулись массами рядовые представители так называемого «прогресса». Они ничего не щадили. Когорта «цивилизации» того периода — пестрая толпа, мучимая неутолимым земельным голодом, дерзкая и жадная, — наводнила страну и захватила ее в свои руки. Для них не было ничего святого, они ничего не замечали, кроме земли и золота; большинство из них ненавидели первобытную природу и ее исконных обитателей и считали своим долгом как можно скорее уничтожить индейцев, чтобы распахать прерию и приготовить место для великого бога — пшеницы, — того бога, который впоследствии, подобно легендарной истории с Мидасом 6, задушил их и заставил голодать. Даже старый мудрый человек, который сидел под сосной, безмолвной свидетельницей всех этих быстрых и бурных перемен, не мог предвидеть, что придет день, и наступит голод в стране, где закрома ломились от избытка пшеницы, а люди продолжали упрямо сеять пшеницу и только пшеницу, потому что так было положено. Они хвастались небывалыми урожаями, когда зерно уже негде было хранить и оно не использовалось. Старый человек не понимал, как жадность и бесхозяйственность могли превратить некогда плодородную, цветущую прерию в пыльную пустыню, где даже кактус и гремучая змея погибали. Старый человек пристально вглядывался в даль — там простиралась его родная земля, теперь для него запретная, ему отказавшая в гостеприимстве: он был индейцем. Одетый в заплатанные мешковатые брюки и куртку, которая была слишком мала для него, в каких-то не поддающихся описанию стоптанных ботинках и в шляпе с обвисшими широкими полями — через порванную тулью ее торчал пучок седых волос, — этот человек, бывший вождь, стал бездомным оборванцем. Он просил хлеба у тех, кто отнял у него все, и ходил в их обносках. У него не было ни белья, ни носков. На шее у старика висел грошовый образок с изображением какого-то святого. Под тяжестью горя старый индеец согнулся, и вид у него был жалкий. Только в выражении лица, озаренного умными глазами, сохранилось чувство достоинства. Если бы не его вдумчивый, проницательный взгляд, наверное, волновавший и покорявший людей в минувшие годы, можно было подумать, что черты смуглого лица окаменели в состоянии невозмутимого покоя, с которым могла соперничать лишь суровая неподвижность вечных гор. Машинально прикоснувшись к образку, висевшему у него на шее, он вдруг пришел в себя и взглянул на него. Резким движением он разорвал шнурок и отшвырнул образок. Образок, ударившись о скалу, издал дребезжащий звук, до смешного ничтожный среди величия окружающей природы. Индеец поднялся на ноги, пошатнулся, в глазах его вспыхнул гнев, и испещренное морщинами лицо стало удивительно суровым. С жестом отвращения он сбросил уродливую обувь, сорвал с себя нищенскую куртку и отшвырнул шляпу. И вот он стоял, обнаженный до пояса, приняв величественную осанку дикаря: следы былой мужественной красоты ожили в нем. Он погладил ствол сосны в том самом месте, где была старая рана и еще другой шрам — они почти заросли корой. Неуверенной походкой индеец сделал несколько шагов и нащупал череп медведя. Кожаный ремешок, которым он когда-то скрепил челюсти, давно сгнил, и нижняя челюсть упала на землю. Опершись устало на череп, он поднял вверх свою убеленную сединой голову, поседевшую за долгие девяносто лет, и, глядя в густую зелень переплетающихся веток — словно высокий свод храма изогнулся над его головой, — начал говорить: — О Сосна, моя заступница, ты и я прожили долгую жизнь, каждый, как ему предопределено. Слишком долго мы прожили. Слишком долго. Прошлое ушло и лежит у наших ног, как старая ненужная одежда. Пусть оно и лежит там. Если мы попробуем его поднять, оно распадется на куски, и мы потеряем его навеки. Из тех, кто знал это великое прошлое, остались только мы с тобой. Только ты и я храним его в своей памяти. Уже недолго осталось нам нести это бремя воспоминаний, такая большая тяжесть легла только на нас двоих. Наш народ погиб, а бледнолицые захватили все. Теперь наша работа пришла к концу. Моя и твоя. Не успеет зима запорошить твои ветви снегом и злые птицы-метели с воем пронестись на Белых крыльях по лесу, я встречу ту, кто была матерью моих сыновей. Я увижу моего Брата Медведя — его дух сражался рядом со мной здесь, на этом месте. Скоро и ты придешь вслед за нами. Индейцев уже нет, и тебя скоро не будет. Мудрые люди далекого прошлого, которые знали тебя еще молодой, сказали это. Все должно произойти, как они говорили, — предсказание должно сбыться. И когда ты придешь к нам — в Великое Неизвестное, — мы еще раз посидим в тени твоих ветвей и, отдыхая, поговорим о прошлом. И огромный Медведь — мой Брат — будет с нами, и он все услышит. Все это долгое время мы были друзьями — ты, и я, и он. Великий дух добрый, и он не разлучит нас. Ни один человек, как бы умен он ни был, не смеет сказать, что только он один будет жить в царстве будущего. А до той поры храни свою силу, о мой друг долгих, долгих лет. О Сосна, о великий Медведь — мои заступники, услышьте меня… И индеец замолк. Он пошарил в своем кармане и вынул оттуда щепотку табаку и очень осторожно вложил в череп медведя. Это было жертвоприношение. Потом старый вождь сел и прислонился к сосне — она поддерживала его, но не могла вдохнуть в него жизнь. Он сидел совсем тихо, не сводя глаз с Великой Равнины, и прислушивался к голосу дерева, который раздавался с высоты, когда ветер играл среди ветвей. Это был тихий протяжный напев чарующей красоты. И вот, когда старый индеец сидел так тихо и спокойно, прерия словно заволоклась дымкой, пока совсем не исчезла с глаз. И голос сосны умолк… Жизнь покинула старого-старого индейца… Двести лет назад на этом самом месте она ушла от медведя-гризли. И сосна знала, что самый последний из ее друзей умер и что теперь настал ее черед. Так было суждено. Все, кто любил ее, должны были умереть, пока она жива. В ту ночь нагрянула с гор гроза. Одинокая сосна, терзаемая бурей, стонала и раскачивалась из стороны в сторону. На ослепительном, освещенном вспышками молний небе отчетливо выделялся ее темный силуэт, и казалось, что она мучительно корчилась в предсмертной агонии. На следующий день несколько всадников, проезжая мимо, увидели безжизненное тело индейца. Они зарыли его в неглубокой могиле у самой дороги. Один из них с чувством озорства сорвал привязанный к ветке череп медведя и бросил его в ручей, где плавали банки из-под томатов и другие отбросы. Прошло немного времени, и было решено проложить здесь широкую проезжую дорогу. Приехали инженеры — энергичные деловые люди, хорошо овладевшие своей профессией. Они видели красоту в прямых линиях и жестких очертаниях и не без удовольствия наблюдали, как разрушались первобытные силы, которые свободно действовали в природе еще за полмиллиона лет до появления человека. Их увлекала задача преобразовать природу и приспособить ее к себе. Сосна — старый часовой на перевале Скалистых гор — мешала их работе, и они решили ее срубить. И дерево, которое прожило такую долгую жизнь, терпеливо ждало своей гибели. Раздался первый удар топора. Сосна продолжала стоять во всем своем величии и благородстве до самого последнего удара — и тогда пошатнулась… и начала свой последний путь к земле. Со стоном и рыдающим скрипом — так разрывались все ее волокна — могучая сосна, склонив вершину, стремительно падала на поляну, где зрели ягоды и цвели дикие цветы. Она распростерлась на перевале. Предсказание мудрых людей племени черноногих сбылось: сосна погибла после того, как погиб их народ. Горы наблюдали все это с каменным спокойствием. Они знали, что деревья умирают и люди тоже, но что сами они будут жить вечно. В тот момент, когда раздался последний удар топора и жизнь навсегда покинула дерево, на горном перевале, по преданию, появилась фигура обнаженного индейца с развевающимися орлиными перьями на голове и за спиной. Он появился на одно лишь мгновение и тотчас исчез. А рядом с ним был огромный медведь-гризли. Автомобиль — великолепное творение современной техники с полным комплектом более или менее нужных приспособлений, спроектированных с хитроумной выдумкой и расчетом, чтобы все изобретенное ранее померкло бы перед ним, — мчался по новой дороге, проложенной через горы. В машине сидели два пассажира. У водителя были красивые тонкие руки и спокойный, вдумчивый взгляд человека, который привык наблюдать. Спутник его казался человеком грузным, с большими мешками под глазами, отвисшей челюстью и толстыми губами; пальцы его были унизаны перстнями, в углу рта торчала сигара. Автомобиль поднялся на перевал Скалистых гор; оттуда, если оглянуться назад, открывался чудесный вид на возделанные поля прерии, расстилавшиеся внизу. Молодой человек остановил машину и с нескрываемым восторгом воскликнул: