Но я умею справляться с болью. Лукьян меня научил. Но моя новообретенная терпимость могла справиться лишь с этим. Нож и вилка со стуком упали на мою тарелку. — Я ненавижу тебя, — прошептала я, уверенность и яд смешались, создавая из моего тона камень, когда я посмотрела на него через стол. Он уставился на меня. — Хорошо, — ответил он. — В ненависти есть шанс. — Шанс на что? — потребовала я ответа. Его взгляд был ровным. Непоколебимым. — Шанс, что ты все еще любишь меня, — сказал он. — Потому что если бы ты не ненавидела меня, если бы ярость не кипела в твоей крови, а расширение зрачков не говорило о сильном эмоциональном гневе, то у меня не было бы ни единого шанса. И, может быть, если бы все действительно закончилось, я, скорее всего, был бы мертв. В твоих руках Я уставилась на него, не в силах понять, какие идеи он бросает мне и с какой холодной уверенностью он это делает. — Я не убью тебя за то, что ты предал меня, — выплюнула я. — Я не занимаюсь убийствами, — даже когда слова слетели с моих губ, я почувствовала в них привкус лжи. — Это я побудил тебя отказаться от человечности, — сказал он. — Следовательно, я тот, кто столкнется перед лицом с тяжестью своих грехов. Я рассмеялась. — Ты не веришь в бога, поэтому не можешь верить в грехи. — Я верю в тебя, — возразил он. — Следовательно, любое действие, направленное на умышленное причинение тебе вреда без должного умысла, является грехом. Величайшим грехом. Я уставилась на него, ненависть жгла мою кровь, а ярость ее преследовала, потому что эта ненависть все еще управляла моей отвратительной и жалкой любовью к нему. — Ты веришь в меня? — спросила я. — Ну, а я ни во что не верю, так что, думаю, это возвращает нас к тому, с чего мы начали, Лукьян. Мой стул отскочил назад, звук скрипнул в воздухе. Я бросила салфетку на стол и встала, как плохая актриса в худшем голливудском фильме. Затем я повернулась на пятках и вышла, хлопнув за собой дверью. Я ненавидела его. Очень сильно. Хотела пробежать миллион миль подальше от него. Так что в конце концов я возненавидела себя еще больше, чем его. Потому что единственным местом, куда мне можно было убежать — комната, в которой я проснулась, словно, целую жизнь назад. Потому что я больше никуда не могла уйти. Мой сломленный разум не давал сил выйти за эту дверь, даже если тот мир снаружи не способен сокрушить меня больше, чем Лукьян. Но потом, когда я меньше всего этого ожидала, в комнату ворвался внешний мир. И он ударил меня по лицу. *** Лукьян За всю трапезу он не смог проглотить ни кусочка. Черт побери, за последние четыре дня он почти ничего не мог съесть. В основном он просто сидел в своей командирской комнатке, наблюдая за ней. Наблюдая за каждым ее движением, позволяя всему остальному исчезнуть. Это было нездорово. Это было нелогично. Он был ошеломлен своей способностью так прочувствовать ее слова с их последней встречи. То, что она говорила. В ее прекрасных глазах виднелась абсолютная боль и предательство. Это было хуже, чем любая смерть, которую он видел в бесчисленных глазах за десятилетия своего бизнеса. Она станет его смертью. Это было правдой. Он знал это до мозга костей. Он всегда был уверен, что покинет эту землю на своих собственных условиях. Но теперь он был уверен, что все решит она. Он презирал каждую секунду последних четырех дней. Его кожа была неудобной, невыносимой. Его первоначальный план состоял в том, чтобы терпеливо ждать, пока она оправится и сама придет к нему. Он позволил ей сделать первый шаг. Хотел вернуть себе власть. Но на четвертый день он потерял терпение. И контроль. И силу. И ему было наплевать. Когда она влетела в столовую, бросив на него лишь пренебрежительный взгляд, в его грудную клетку вонзился осколок стекла. Он ожидал, что она сломается. Развалится на части и закричит. Хотя бы, посмотрит ему в глаза. Она ничего не сделала. В течение четырнадцати минут и восьми секунд он слышал только стук посуды и оглушительное молчание. Он был в нескольких шагах от того, чтобы швырнуть бокал в стену — потерять свой драгоценный контроль — просто чтобы получить от нее реакции, но она заговорила. Она заявила о своей полной и настоящей ненависти к нему. И это было облегчением. Ненависть приемлема. С ненавистью он может поработать. После того как она умчалась, забрав с собой большую часть его здравого смысла, он молча сидел за столом, думая о том, что делать дальше. Как спланировать наилучший результат. Лучший результат — она в его постели, его член внутри ее влагалища и она верхом на нем, пока они оба не забудут все остальное. Его пальцы так крепко сжали бокал, что он разбился. Мелкие осколки стекла впились ему в ладонь, и он, не моргнув глазом, выдернул их, глядя, как по рукам стекает кровь. Он жаждал размазать эту кровь по молочно-белой коже, когда будет трахать. Именно это он и собирался сделать, но зазвонил телефон. Он мгновенно насторожился, и оружие, приклеенное скотчем под столом, оказалось в его руке. Он подошел к фарфоровому шкафу, толкнул его в сторону, показывая скромный арсенал. У него было по одному на каждую комнату в доме. Готов к любым неожиданностям. И звонок на телефоне кое-что ему подсказал. Что отец его предал. Это не было неожиданностью. Его только удивило, что тот смог обойти всю охрану Лукьяна, и получить доступ на территорию. Звонок на его телефоне был предупреждением о том, что последний барьер на пути к его дому — сломан. Обычно он получал предупреждения с разными звуками: один звук, когда кто-то сворачивал с боковой дороги на его подъездную дорожку; еще один звук, когда кто-то добирался до ворот. И так далее, и тому подобное. Так что звук в телефоне дал ему ровно столько времени, чтобы достать оружие и посмотреть, как трое вооруженных мужчин приближаются к стеклянным дверям столовой. Не было времени добраться до Элизабет и предупредить ее. Потому что, скорее всего, их будет больше, чем трое. И им, скорее всего, будет поручено найти Элизабет. Либо убить ее, либо отвести к отцу. К Ане. Ана сорвала бы с нее кожу, чтобы поразвлечься. По его спине пополз лед, незнакомый в ситуациях жизни или смерти. Элизабет будет бороться. Он хорошо обучил ее. Если они наткнутся на нее прежде, чем он успеет расправиться с мужчинами, небрежно идущими к стеклянным дверям, она сделает все, что нужно, чтобы выжить. Он наблюдал за приближающимися людьми с холодным расчетом. Они хотели убить его. И они превосходили его числом. Ни то, ни другое его не волновало. Он уже некоторое время преследовал смерть. Скорее всего, с самого начала. Это способствовало его образу жизни. И он был очарован своей собственной кончиной больше, чем любой другой.