Живую зелень юности своей, Не дай погаснуть свету своему. А ты, хватавший солнце налету, Воспевший свет, узнай к закату дней, Что не уйдёшь безропотно во тьму! Суровый видит: смерть идёт к нему Метеоритным отсветом огней, Не дай погаснуть свету своему! Отец, с высот проклятий и скорбей Благослови всей яростью твоей — Не уходи безропотно во тьму! Не дай погаснуть свету своему!1 — Это прекрасно. — Амелия вдруг почувствовала себя очень неловко. Ее охватило смущение. И стыд. Мика видел ее в самом худшем виде, беспомощной, уродливой и отвратительной. — Спасибо, что… был рядом. Когда это случилось. Он поправил пальцем очки на переносице. Его темные волнистые волосы, как всегда, оставались в беспорядке. Его лицо слегка покраснело. — Пустяки. Но для Амелии это было больше, чем пустяк. Это воспринималось как буквально всё. — Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть. — Уязвимость — это не слабость, — тихо сказал Мика, словно прочитав ее мысли. — Это не то, чего нужно стыдиться. Амелия покраснела, благодарная за его слова, даже если пока не могла в них поверить. Удушающий стыд, который отец вдалбливал ей годами, — она ущербна, и ее дефект уродлив, отвратителен — трудно было изжить. Она прижала острие скрипичного шарма к подушечке указательного пальца до боли. Бросив взгляд на Мику, Амелия собиралась сказать что-то еще, но уловила мимолетную тень, мелькнувшую на его лице. В его глазах застыло беспокойство. Он жевал внутреннюю сторону щеки, нахмурив брови. Мика выглядел так, словно взвалил на свои плечи всю тяжесть мира. Она сдержала свое желание схватить его за руку. — Ты беспокоишься о Габриэле. — Я не должен, но ничего не могу с собой поделать. — Он твой брат. Мика нахмурился, глядя на книгу в своих руках. — Он делает хорошее дело, я думаю. — В последнее время он делает много хорошего, — мягко сказала Амелия. Она не знала, как примирить Габриэля, который предал ее, отдал на растерзание Кейну, и стоял в стороне, позволяя происходить преступлениям, кипел от безудержной ярости, с новым раскаявшимся Габриэлем, который чуть не убил себя, чтобы спасти ее от Цербера, и бросился наперерез крысам, доблестно сражался с Поджигателями, чтобы они могли сбежать. А теперь он подвергал себя риску, чтобы найти тело Селесты, одной из представительниц элиты, которую Габриэль так презирал. Это не имело смысла. И все же. — Исправит ли это… — Все? — Мика мрачно улыбнулся. — Я еще не решил. Бенджи бросился к ним, его буйные волосы торчали во все стороны. — Ло Ло говорит, что пора спать, но она не хочет мне петь, потому что на страже. Она сказала, что все равно ужасно поет, и велела попросить вас. Он сжал руки в кулаки, его большие карие глаза смотрели умоляюще. Его голос все еще хрипел от воздействия дыма, но, казалось, к нему вернулась энергия. — Очень прошу вас, мисс Амелия? — Я ненамного лучше пою, — улыбнулась Амелия, хотя помнила те ночи с Бенджи в заброшенных офисах, домах и отелях, в карантине от остальных членов группы, пока они ждали, когда вирус «Гидры» проявит себя. Бенджи изогнул брови и наклонился, чтобы заговорщически прошептать: — Ты лучше, чем Ло Ло. Намного лучше. Но не говори ей, что я так сказал. Мика рассмеялся. — В любом случае, мне нужно уточнить у Джерико планы на завтра. Увидимся позже. — С ним все будет в порядке, — подбодрила Мику Амелия. — Если что, Габриэль умеет выживать. Мика поправил очки большим пальцем. — Да, наверное, так и есть. Амелия похлопала по спальному мешку рядом с собой. Бенджи нырнул в него и прижался к ее боку. — Где все? — Охраняют что-то или исследуют. Я уже осмотрел все экспонаты. — Он сморщил нос. — Там много голых статуй, картин и прочего. — Что ты об этом думаешь? — Абсолютно отвратительно. Амелия улыбнулась и откинула голову к стене. Она напевала классику, «Петю и волка» и «Колыбельную» Брамса, знакомые мелодии успокаивали ее больше, чем она могла бы сказать. Она не успела допеть третью композицию, как Бенджи всхлипнул. По его маленькому лицу потекли слезы. — Что случилось? Он сел и вытер глаза. — Простите, я знаю, что не должен плакать, мисс Амелия. — Кто сказал, что тебе нельзя плакать? Он шмыгнул носом. Амелия коснулась его плеча. — Ты можешь мне рассказать. — Ло Ло всегда говорит мне быть храбрым и сильным. Я стараюсь изо всех сил, клянусь. — Но? — мягко спросила она. Его лицо погрустнело. — Я скучаю по маме. Желудок Амелии скрутило в железные узлы. Бедный ребенок. Им всем было тяжело. Она не могла представить, насколько ужасно это для восьмилетнего мальчика. — Знаешь что? Я скучаю по своей маме. И знаю, что Уиллоу тоже скучает по твоей маме. Она заключила его маленькое тело в свои объятия. Бенджи прижался к ней, как щенок, и обхватил ее шею своими тонкими ручками. Его сердце билось о ее грудь. Амелия все еще не совсем привыкла к физическим прикосновениям. Ее семья была, мягко говоря, сдержанной. Но Бенджи облегчил ей задачу своими буйными объятиями, лаской и безоговорочным доверием. Она нежно погладила его по спине. — Уиллоу не нужно, чтобы ты был для нее сильным, Бенджи. Она уже большая девочка. Она может быть сильной сама. И я открою тебе маленький секрет. Если ты плачешь, это не значит, что ты недостаточно сильный. Слезы — это не слабость. Эмоции — это не слабость. Они — часть того, что делает нас такими, какие мы есть. Мы можем быть счастливыми, храбрыми и сильными, но также можем грустить, переживать и бояться. Так что не утирай слезы, хорошо? Он кивнул. — А как же сопли? — А сопли вытирать можно. Только не рукавом рубашки.