– Не надо, – прошу. Не хочу слышать извинений. Мне повезло, и нет смысла ворошить прошлое. Почему вмешался Пересмешник – другой вопрос. Вот его оставлять без ответа не хочу. * * * По возвращении Олуша меняет перевязку на моей спине и таки впихивает в руки кружку с уже окончательно остывшим отваром. Надо признать, холодный он чуть менее отвратительный. – Что… она… туда… кладет? – спрашиваю, закашлявшись. Но Олуша только пожимает плечами – Сова не из тех, кто делится своими секретами. Благодаря чему и жива до сих пор. Допиваю содержимое тары до дна и снова укладываюсь на живот, подмяв под себя подушку. Из чего бы Сова ни варила лекарство, в нем явно что-то психотропное – у меня мгновенно начинает плыть перед глазами. Хорошо, что не стала пить перед выходом из комнаты – не дошла бы. На самом деле отвар и правда чудодейственный, потому что после него пропадает и жажда, и голод. – Я пойду, – шепчет Олуша, кажется уже не рассчитывая на мою реакцию, и тихонько крадется к двери. – Погоди, – прошу, и она послушно возвращается. – Олуша, ты когда-нибудь думала, кем была раньше? – Не стоило бы спрашивать, но отвар развязывает мне язык, несмотря на то что глаза начинают слипаться. – За что попала сюда. Девушка смотрит на меня как на умалишенную. Верно, тема воспоминаний на Пандоре не приветствуется. – Слайтекс стирает все следы, – отвечает осторожно. Должно быть, так разговаривают с душевнобольными, которых не хотят расстраивать. Слайтекс – препарат, которым нас лишают памяти. Говорят, все зависит от дозировки: можно стереть последнюю пару дней, а можно всю жизнь. Чудесное средство, не имеющее побочных эффектов. Им лечат жертв насилия, используют в психотерапии, избавляя людей от детских травм и фобий, появившихся вследствие несчастных случаев. Доживи создатель слайтекса до наших дней, он бы здорово удивился, какое применение его изобретению нашли Тюремщики Пандоры. Ирония судьбы: создавая лекарство, изобрел орудие пытки. – А ты что, что-то помнишь? – пугается Олуша моего затянувшегося молчания. О да, я помню Ника. – Нет, – отвечаю, чувствуя, что сознание стремительно уплывает, – конечно нет. – Не хочу отключаться, пытаюсь удержаться. Ощущение – будто держусь на поверхности воды: чуть зазеваюсь – пойду ко дну. – Но я не о слайтексе. – Думаю, я вряд ли была хорошим человеком. – Почему? – Я слишком многим желаю здесь смерти, – практически скороговоркой произносит Олуша и бежит к двери, будто боится, что я брошусь за ней. – Подожди! – приподнимаюсь на руках, но перед глазами плывет еще сильнее, и я снова падаю в подушку лицом. Чертов отвар. Уже на границе сна и реальности слышу быстрые возвращающиеся шаги. Что-то бормочу, но уже не различаю собственных слов. А потом проваливаюсь в темноту. Мне кажется, еще слышу чей-то скрипучий голос, бормочущий ругательства, но уже не могу понять, кому он принадлежит. * * * Покидаю комнату с первыми лучами рассвета. Все тело зудит, и я больше не могу находиться в постели. Сгребаю в узел грязное белье с кровати, туда же засовываю перепачканное платье, а на себя напяливаю сарафан и бреду к реке – никто за меня не постирает. Голова кружится, и немного поташнивает. Но желудок пуст, и это к лучшему. Барак спит, и я беспрепятственно выхожу на улицу. Только здесь вдыхаю полной грудью. Прохладно, и кожа тут же покрывается мурашками, но все равно снаружи дышится гораздо легче. Возвращаюсь не раньше чем через час. Развешиваю мокрое постельное белье и одежду во дворе на веревке. Сама остаюсь в мокром сарафане – высохнет на мне, других летних вещей у меня все равно нет. С удовлетворением отмечаю, что движения даются почти безболезненно – даже руки могу поднять к веревкам. Надо будет поблагодарить Сову, не знаю, правда, станет ли та слушать мои благодарности – она это не любит. В бараке тихо: все еще спят, только на кухне слышится шевеление. Пройти мимо? Лучше бы я так и сделала, но отчего-то все равно заглядываю внутрь. В моей голове все перепуталось, и не могу вспомнить, чья сегодня смена готовить. Оказывается, моя. Потому как на кухне обнаруживается Сова – обычно мы работаем с ней в паре. – Явилась красавица, – зло бросает женщина через плечо, заметив, кто заглянул в помещение. Замираю как вкопанная, не понимая причины агрессии. – Чего встала? Сова подхватывает клюку, до этого прислоненную к стулу, и делает ко мне два широких шага, замахивается тряпкой, которую все еще держит в руке. Думаю, ударит, но женщина швыряет старое полотенце на стол и только мечет глазами молнии. – Идиотка, – припечатывает и отходит. – Что я сделала? – не понимаю. – Еще и не помнит, – произносит та с отвращением, как сплевывает. Но я правда не понимаю. Сова упирает руку в бок и впивается в меня тяжелым взглядом. – Кто тебе Олуша? – спрашивает требовательно, при этом посматривая по сторонам, будто боится, что нас услышат. – Близкая подруга? Родственница? Качаю головой: – Нет. Мы все здесь никто друг другу. Но Олушу мне действительно жаль больше других. Она совершенно не может за себя постоять. Чем-то девушка напоминает мне Джилл – такая же маленькая, кроткая. Должно быть, это подсознательное, ведь подругу я вспомнила совсем недавно, а к Олуше испытываю симпатию давно. – А нет, так и молчи, – отчеканивает Сова. – О своей шкуре подумай. – Да что я сделала? – все еще не понимаю. Спросила вчера о том, кем она была? Это Олуша ей рассказала? Да, на Птицеферме тема воспоминаний не поощряется, но за нее не казнят и даже не порют. Не понимаю. Сова снова посматривает по сторонам и мне за плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Настороженная, напряженная. А я вспоминаю скрипучий недовольный голос в моей комнате, как раз перед тем, как я отключилась. Кажется, ругающийся на Олушу… – Вспомнила? – ехидно интересуется женщина. – Вижу по глазам, что вспомнила. «Убийцу Чижа так и не нашли. Если вы с Куликом убьете Момота и спрячете его тело, все подумают, что это тот же неизвестный убийца. Я вас прикрою», – цитирует мои вчерашние слова и замолкает, в ожидании реакции глядя мне в лицо. Бледнею. Я сказала это вслух? Серьезно? Чертов отвар. – То-то же. – Брезгливо кривится, будто ей и смотреть на меня противно. – А ты знаешь, что твоя невинная овечка уже собиралась бежать к Филину, чтобы рассказать ему о твоем плане? У меня холодеет внутри. – Это и не план вовсе, – бормочу. – Это «блестящая» идея, – передразнивает женщина. – Только Олуша боится Филина до дрожи в своих тощих коленках. И она сдаст меня, тебя – любого, из-за кого Глава может на нее рассердиться. Поджимаю губы и несколько минут просто стою, глядя в пол. – Как ты ее остановила? – спрашиваю. Остановила же. Иначе сегодня я не купалась бы в реке, а уже висела бы на том же дереве, что и два дня назад. Только не за руки, а за шею – подстрекательство к убийству не шутки. – Сказала, что сама сверну ее тощую шею. – И в этот момент у Совы такое лицо, что даже я ей верю, не то что трусливая Олуша. – Не суйся. – Морщинистый скрюченный палец упирается мне в грудь. – Смирись уже и не суйся, иначе здесь не выжить. Выходит, Олуша умеет выживать, а я нет. – Помогай давай, раз оклемалась. – Сова кивает на стол, где уже лежат помытые овощи. – Нарезай. Не говоря ни слова, принимаюсь за работу. В горле стоит ком. Да, в здравом уме я не сказала бы вслух ничего подобного, но Олуша… Она же знала, что я «под кайфом», и все равно хотела сдать Главе, так, на всякий случай. – Почему ты вступилась за меня? – спрашиваю не раньше чем через четверть часа, когда ком в горле наконец исчезает и я уже не сомневаюсь, что не заплачу. Сова стоит ко мне боком, помешивает варево в кастрюле. Поворачивается. – Готовишь ты недурно, – бросает и снова отворачивается. Глава 9