Останавливаемся у постамента крайнего правого Атланта – одного из десяти гигантов, держащих портик Нового Эрмитажа. От их исполинских гранитных фигур всегда веяло какой-то мощью, скрытой силой… В преданиях многих народов существуют упоминания о некой цивилизации великанов. Вымысел? Теперь я ни в чем не уверен… Зайти с главного входа – единственное верное решение, так как от него путь до Военной галереи самый короткий. Не факт, что безопасным, но иные варианты отсутствуют. Миновав Атлантов, мы приближаемся к Дворцовой площади: никто больше не поет культовых Питерских и обычных песен, не играет задорно на гитаре, а толпа не аплодирует… Ни глазеющих туристов, ни умиротворенных местных. Только их мертвые, гниющие тела, смрад от которых носится по всей площади. Он настигает и нас. – Ну и вонь… – Барди первым нарушает молчание, длящееся с Марсова поля. – Внутри будет хуже, – озабоченно бормочет Хёрд. – Хорошо, хоть противогазы захватили. В противогазе бродить по залам не очень хочется. Диких, как ни странно, на Дворцовой практически нет: у арки Главного штаба ходит четверо, двое у Александровской колонны и трое разрозненно бродят в разных концах площади. У ворот, ведущих во внутренний двор Эрмитажа – никого. – Здесь – пусто, там – полно, – говорит Хёрд, и мы почти бегом двигаемся к воротам. Искусство Эрмитаж я не посещал с тех пор, как умерла бабушка. Проработала она в нем большую часть своей жизни, и постоянно приводила нас с Варей с самых малых лет на ознакомление с искусством. Это был новый мир, где мы воображали себя египетскими фараонами, античными царями, и, конечно, российскими правителями. Немало времени потребовалось, чтобы мы с сестрой смогли ориентироваться без карты: бесчисленные помещения с множеством входов и выходов были похожи на хитроумный лабиринт, собравший в себе неимоверное количество экспонатов. Бабушка показывала нам роскошные залы и рассказывала о скульптурах, картинах, творцах, из-под чьей руки рождались все эти шедевры, и о том времени, когда они создавались. Мы могли ходить и слушать ее часами, не замечая, как наваливается усталость, и требовательно урчат животы. А после музея нас встречал дедушка, держа в руках по мороженому… Но ничто не вечно. Особенно человек. За день до смерти бабушки, мы прогуляли уроки, чтобы навестить ее в Эрмитаже. Как всегда, она была улыбчива и не отругала за пропуск школы. Как всегда, ее теплые, шершавые ладони коснулись наших щек. В последний раз… На следующий день у нее случился сердечный приступ. Она умерла буквально у дедушки на руках, а через месяц, не выдержав горя, и он покинул нас. С тех пор мы с сестрой держались от Эрмитажа в стороне. Он напоминал о самой большой утрате в нашей жизни. Пять лет назад погибла Варя, и на этом моя жизнь закончилась. Началось бесцельное существование. Включить автопилот и пытаться не сдохнуть – выполнено. Выключить автопилот и пытаться не сдохнуть – в процессе. * * * Во внутреннем дворе Эрмитажа висит мертвое, гнетущее безмолвие. Ни следов крови, ни намека на Диких. Разлагающиеся тела вереницей тянутся к главному входу – очередь за билетами. Все мертвы. Нет никаких героев или Избранных… Все мертвы. Нет никаких злодеев, которые долго и в деталях рассказывают свой план… Все мертвы. Нет никакого шанса на спасение… Они захотели – они истребили. Все просто. – Гораздо сложнее, чем ты думаешь. – Хотелось бы уже узнать… – бормочу я. Неведение мне порядком надоело. К главному входу мы подбираемся с левой стороны. Без особых усилий Барди оттаскивает заблокировавшие дверь тела. Одна рука – одно тело. Откуда у него такая сила, остается только гадать. – Натягивай, – Хёрд протягивает мне один из противогазов, – не будем испытывать желудки. Меньше всего я хочу таскаться в резиновом изделии на голове. Не таким Эрмитаж меня помнит, не таким и увидит вновь. Справлюсь… – Можно и без них. – Объясни, – что-то внутри меня зашевелилось… Будто внутренности начали крутиться вокруг своей оси. Дискомфорт. Щекотка. Дрожь. – Заберем у них обоняние так же, как и я у тебя забирал.