В наше кафе вломились воры. Это была моя первая мысль. И тут я ощутила надвигающееся пробуждение, самый черный из черных снов начал накрывать меня, точно крышка гроба, и я поняла: происходит что-то другое, что-то странное. Раздался негромкий стук. Я вскинула глаза и завизжала. Из окна над раковиной, выходящего в переулок, на меня кто-то смотрел. Хранитель. Его взгляд не был ни враждебным, ни дружелюбным — просто строгим. Подбородок скрывался в тени. До меня вдруг дошло, что он обрезает плющ и побеги жимолости, густым ковром увивавшей стену. У мамы до них никогда не доходили руки. Когда я выскочила на улицу, он уже удалялся по переулку. — Эй! — закричала я ему вслед. — Что вам нужно? Он и не подумал оглянуться, шлепая по лужам. Из сумки, висящей на плече, торчали секаторы. Вот он почти скрылся до углом. — Оставьте меня в покое! И тут до меня дошло, кто он такой. Хранитель был напоминанием. Голосование. Голосование. Голосование. Глава 7 После ссоры они окончательно отдалились друг от друга. Едва открыв глаза с началом каждого пробуждения, Кип, Марта, Кэннон и Уитли разлетались в разные стороны, точно пушинки с одуванчика. Они молча уходили из дому, иной раз даже не взглянув друг на друга. Я не препятствовала им. У меня все равно не было выбора. Была ли это депрессия? Возможно. Злость на свою участь? И это тоже. А может, им просто хотелось посмотреть, что будет, если, не обращая внимания на предупреждающие знаки и ограждения с грозной надписью «Не заходить», перебраться через колючую проволоку вокруг смотровой площадки на крыше небоскреба и сигануть вниз. Что бы с нами ни происходило, это не имело никакого значения. Опасности не существовало. Единственным плюсом нашего положения было то, что мы могли оставаться вечно молодыми, как в песне группы «Alphaville»[11]. Мы могли жить, умереть и снова начать жить без всяких последствий для себя. Киплинг начал ездить автостопом. Оказавшись на заднем сиденье «ягуара», он тут же уходил, направляясь к выезду с участка. После того как он проделал это бесчисленное количество раз, с загадочным выражением на лице, смесью решимости и надежды — будто в самом деле что-то предвкушал, — я начала за ним следить. Он выходил на большую дорогу, останавливался, немного не доходя до каменного моста, и поднимал руку с выставленным вверх большим пальцем. Подбирала его всегда шестая по счету машина. Коричневый «понтиак» с помятым крылом. Постоянно наблюдая за тем, как Киплинг скрывается в «понтиаке», я просто обязана была выяснить, что в нем такого завлекательного. Почему Киплинг всегда, не желая пропустить ни единого раза, садится в эту машину? Однажды я догнала его. — Куда ты собрался? — спросила я. Кип обернулся с испугом, который сразу же сменился раздражением: — Что?! — Кто подвозит тебя на «понтиаке»? Он двинулся дальше. — Это не важно. — Куда ты ездишь? — Отстань от меня, Би. — Скажи мне. — Нет. — Почему? — Не твое собачье дело. — Тогда я еду с тобой. — Нет. Он был в ярости. На мгновение мне даже показалось, что он собирается меня ударить или привязать к дереву, а потом спокойно уехать. — Расскажи мне, и я уйду, — пообещала я. Он нахмурился и вытер мокрое от дождя лицо. — Ее зовут Ширли. — И?.. — Я езжу вместе с ней на химиотерапию в Провиденс. Потом мы едем в ее обшарпанную квартирку над магазином и смотрим «Ночь живых мертвецов». Я готовлю джамбалайю с креветками и делаю салат с тунцом для ее кошки по имени Канарейка. Она думает, что я сбежал из дома в Миссисипи. Иногда меня зовут Джеймс. Иногда — Хесус. Она раздевается передо мной и просит ее потрогать. Она верующая. Считает, что я — кто-то вроде мессии с другой планеты, ведь я почти все про нее знаю. Мы разговариваем всю ночь напролет. А теперь, будь так добра, поищи волнующих приключений для себя, чтобы забыться. Эта история — для меня одного. Тут из-за поворота показался коричневый «понтиак». То ли из-за моего присутствия, то ли из-за того, что на лице у Кипа застыла натянутая улыбка, совершенно не согласующаяся с его расслабленной, по-кошачьи ленивой манерой держаться, машина лишь притормозила на мгновение — и я увидела ничем не примечательную темноволосую женщину в белой футболке и услышала обрывок песни «Close to Me»[12] группы «The Cure», которую передавало включенное на полную громкость радио. Потом «понтиак» вновь набрал скорость. Кип бросился за ним, размахивая руками: — Постой! Подожди меня! Ширли! Машина завернула за поворот и скрылась из виду. — Смотри, что ты наделала! — проскулил он. — Прости. Кип покачал головой и перешел через мост. Он попытался поймать следующую машину, красный пикап, потом фургон, но никто не хотел останавливаться. — Оставь меня в покое! — рявкнул он и медленно побежал по дороге. Я не пошла за ним. Я все понимала. Кип нетерпеливо ждал встречи с Ширли: она помогала забыть о том, что он живет в Никогда. Пусть даже ненадолго, пусть на минуту. Но это была бесценная минута среди других, бессмысленных и ненужных, растянувшихся на столетие. — Выяснив, куда ездит Кип, я занялась остальными. У меня не было выхода. Если я хотела выбраться отсюда живой, я должна была сделать все, чтобы не потерять их окончательно, не дать им угодить в какую-нибудь психологическую кроличью нору, из которой нет возврата. И потом, надо было найти себе занятие. Я не могла больше сидеть в кино и смотреть «Его девушку Пятницу». Я не могла больше наблюдать за тем, как мама одним взглядом дает папе понять, что ей не нравятся выбранные им места: слишком близко к экрану. Две секунды спустя бородатый бомж чертыхался, уронив открытую банку с пивом, а пожилая женщина в следующем ряду выходила из зала, чтобы пожаловаться охраннику, а парень в футболке с эмблемой Бруклинской службы возврата книг отправлял в рот пригоршню попкорна, роняя три зернышка себе на колени. Симфония нормальности всегда разыгрывалась по одним и тем же нотам. Я знала с точностью до секунды, кто и когда скажет такое-то слово, запнется, отпустит колкость, кашлянет, чихнет, прочистит горло, почешется, рыгнет, — словно ассистент режиссера, который в миллионный раз смотрит одно и то же представление из-за кулис. К тому же родителям, по всей видимости, было так хорошо вдвоем, что, глядя на них, я чувствовала себя еще более одинокой. Я устроила слежку за Уитли и Кэнноном. Эти двое появлялись в пробуждении на три минуты раньше, чем все остальные. Когда я на всех парах примчалась в дом, их уже и след простыл. Никакой записки они не оставили. Единственной уликой были красные стоп-сигналы, удаляющиеся в сторону дороги. Но обе машины стояли перед домом. Выходит, они уехали на другой машине, вместе. А это означало, что раны от той ссоры в ванной успели исчезнуть, как повреждения на коже супергероев. Это меня не удивило. Размолвки этих двоих никогда не длились долго. Заглянув в гараж, где БВО Берт держал коллекцию классических автомобилей, я обнаружила на полу влажные следы шин. Я отправилась к нему в кабинет, просмотрела все страховки и выяснила, что в гараже недоставало красно-коричневого «роллс-ройса сильвер спер» 1982 года выпуска. В последующие несколько пробуждений я пыталась их нагнать. Это казалось невозможным. Они не выезжали ни на шоссе, ни на одну из известных всем прибрежных дорог. Куда же они скрывались, да еще так стремительно? Лишь бесчисленное множество пробуждений спустя, свернув на неприметную безымянную грунтовку, я увидела черную деревянную вывеску, на которой изящным викторианским шрифтом было выведено: «Рундук Дэви Джонса». Еще через милю второй знак сообщал: «Проезд только для членов клуба». Я въехала на парковку. «Рундук», похоже, был элитным яхт-клубом. У пристани колыхались многочисленные яхты. Чуть поодаль виднелись здание клуба и пляжный бар в гавайском стиле. Загорелые яхтсмены в голубых футболках поло деловито расхаживали по пристани с зонтиками и айпадами в руках.