Во второй главе, «Какой мне поставили диагноз», я рассказываю, как мне был поставлен второй позитивный диагноз в 1995-м, отметивший начало моей жизни в качестве «СПИД-пациента». Кроме того, что мне опять сообщили, что я ВИЧ-серопозитивна, у меня была обнаружена «возможная» пневмоцистная пневмония и низкое количество клеток Т4. По оценкам докторов такое состояние означало, что теперь я нуждаюсь в лечении от СПИДа. Это было переломным решением, и мне тогда не оставили ни малейшего выбора. В третьей главе, «Вредоносные побочные эффекты предписанной терапии», я рассказываю о том, что случалось со мной во время приема лекарств с 1995 по 2007; а именно о целой серии опасных для жизни болезней. Это был настоящий Дантовский ад и дома, и в больнице. В четвертой главе, «Как мне удалось выжить», я рассказываю о том, как получила глоток свежего воздуха, создав собственную веб-страницу, HIVwave.gr, и получив письмо от канадца, который никогда не находил никаких достоверных доказательств передачи СПИДа, хотя он изучал биологию в Университете Макгилла в то время, когда было объявлено об открытии ВИЧ. С самого начала наших отношений, он просто засыпал меня критической информацией, надеясь на мое спасение, а американский ученый греческого происхождения, доктор Маниотис из Чикаго, дал мне четкие инструкции, как прекратить принимать эти лекарства. В пятой главе, «Под тотальным надзором у ведомства СПИДа», рассказывается, как мне удалось превозмочь чувство, что я практически являюсь преступницей, и, уж точно, опасна, потому что больше не принимаю классическую модель СПИД-пациента. Я осознала каким образом врачи, студенты-медики, активисты, да и каждый из нас, культивируют психический терроризм и ментальные табу. Это открывалось передо мной целой серией случайных событий на протяжении последних трех лет. В шестой главе, «Как я восстановила контроль над своим здоровьем», я начинаю строить новую жизнь в мире альтернативной реальности, с новыми врачами и новыми друзьями, которым я могу доверять. В седьмой главе, «Как я восстановила контроль над своей жизнью», я начинаю задавать вопросы всем, кого я считаю ответственными. Я свободнее говорю в своих интервью, встречаю на своем пути добровольных помощников, изучаю судебные процессы других стран, где концепция ВИЧ/СПИД уже подвергалась сомнению, и подготавливаю себя к возвращению в мир, на этот раз с моими собственными правилами. Мое долгое путешествие оказалось познавательным. Я благодарю всех, кто, встретившись мне на пути, помог расширить мои горизонты. Некоторые из этих людей известны, другие оставлены в тексте анонимными, как они просили. Некоторые врачи опасались, что их карьера может быть под угрозой, если станет известно, что они снабжали меня информацией, поэтому мне пришлось изменить их имена. Также я привожу только инициалы врачей, лечивших меня от СПИДа, чтобы в какой-то степени защитить их. Предисловие ко 2-му изданию Через год после первой публикации книги «Прощай, СПИД!» на греческом языке, я начала понимать, что не так это просто – полностью распрощаться со СПИДом. Проблемы со здоровьем вынудили меня вновь вступить в контакт со СПИД-эстеблишментом. В частности, в июле 2009 года после того, как я уже более двух лет не посещала своих СПИД-докторов и не принимала их лекарств, я столкнулась с серьезной респираторной проблемой, которую никто не мог объяснить. Была ли это астма, бронхит или пневмония? Это не было похоже ни на одно из перечисленных, однако мы вынуждены были что-то с ним делать, т. к. я просто задыхалась. Когда я приехала в обычную больницу, как это сделал бы любой человек, врач ответил мне: «Извините, мы вам не можем помочь, вам нужно обратиться в один из центров лечения СПИДа.» Другой врач из той же больницы, специалист по легким, сказал: «Это не очень серьезная проблема, можно было бы прямо сейчас прописать вам курс лечения антибиотиками от атипической пневмонии, но я не могу этого сделать, т. к. в вашей истории болезни значится СПИД.» «Вам нужно ехать в СПИД-центр», – сказал он в заключение, как и другие. «Прошу прощения за прямоту, но вы можете просто умереть по дороге из больницы в больницу. Пожалуйста, поезжайте в СПИД-центр», – почти умолял меня врач Ассоциации журналистов, когда увидел перед собой в третий раз. И не исключено, что подобная история может повториться и в будущем. Все то, о чем я в этой книге писала как о пройденном этапе, мне пришлось пережить вновь. Однако, на этот раз многое выглядело по-другому. Теперь я уже намного лучше понимала то, что происходит, и другая сторона знала об этом. Я обратилась в центральную СПИД-больницу Афин, где мне автоматически поставили диагноз «PCP» – так называемая СПИД-пневмония. «Мне ставили этот же диагноз в 1995 году, но тогда симптомы были совершенно другими», – пыталась возражать я, когда они надевали мне кислородную маску. «В 1995 вам поставили неправильный диагноз. Сейчас же это очевидный случай PCP», – прозвучало в ответ, и соответствующий курс лечения начался уже на следующий день. Он включал в себя прием двух антибиотиков и кортизона. «Не переживайте, Мария, мы справимся с вашими дыхательными проблемами, а дальше вы сами будете решать, что вам делать», – вежливо уверил меня их главный специалист по СПИДу. От себя он порекомендовал выписать меня из больницы через неделю лечения, и дальнейший курс проходить уже дома. Довольно быстро мое состояние значительно улучшилось, я поблагодарила всех и через неделю покинула больницу, но что же мне было делать дома? Должна ли я была продолжать полный курс лечения, половину его, или вообще прекратить? Прием первого антибиотика я прекратила сразу же, т. к. узнала, что он разрушительно воздействует на костный мозг. И они мне его прописали просто «для профилактики»! Второй же я думала принимать до конца, но он вызвал ужасную аллергию, что вынудило меня также прекратить и его прием. Я осталась без врачей, лекарств и какого-либо определенного диагноза. Следуя советам моих знакомых представителей альтернативной медицины, я начала восстанавливать свою энергетику, перейдя на здоровую диету и выполняя физические упражнения. Очень скоро от моей болезни ни осталось и следа, и, возможно, мы так никогда и не узнаем, что же это было на самом деле. «Уф! Как здорово, что это был на СПИД!» – написала в Гостевой книге моего сайта Кэри Стокли. Такие вот вещи могут приключиться с теми, кто решит сказать «Прощай, СПИД!», поэтому я не могу обвинять людей, которые опасаются этого шага. Не существует универсальных простых рекомендаций по отказу от приема лекарств, особенно для тех, кто прекращает прием токсичного антиретровиручного лечения. Нанесенный этим «лечением» ущерб должен быть компенсирован, ваше тело нуждается в помощи, чтобы выздороветь. Тут нам нужно искать врачей-натуропатов, которые могут взять на себя заботу о вопросах нашего питания и лечения, но, в то же время, мы сами должны думать о своей эмоциональной и интеллектуальной детоксикации. СПИД-доктора – последние, кто нам нужен на этом этапе. Однако мы можем столкнуться с ними вновь, и тогда требуется и их задействовать в этом процессе. Несмотря на все потуги официальной медицины, желающей сделать нас изгоями и загнать в угол, мы больше не одиноки, и у нас теперь есть будущее. Кроме веб-сайтов в Интернете, предлагающих альтернативные методики «восстановления после СПИДа», во всем мире уже существуют группы людей, встречающихся в реальной жизни. Здесь, в Афинах, наши друзья по HIVwave.gr – юристы, врачи, архитекторы, терапевты, менеджеры, парихмахеры, инженеры, «серопозитивные» или нет, люди, которые познакомились несколько месяцев назад, но которых теперь уже не разъединить. Первым ударом, который СПИД нанес по обществу, было ослабление социальных связей. Частично мы здесь уже смогли их восстановить. И это придает нам силы для действий не только в пределах нашего локального окружения. 8 июля 2009 года, когда я еще находилась на лечении в СПИД-центре, мой адвокат Кристос Париссис начал судебный процесс против правительства Греции, требуя компенсацию в 6 000 000 евро за все те злоключения и унижения, которые мне пришлось пережить из за них за 24 года. Эта новость не стала еще широко известной. Когда доктора и медсестры подготавливали меня к выписке, я сказала им: «Если мне снова станет плохо, я опять приеду к вам». «Лучше будет, если мы вам больше никогда не понадобимся», – ответил мне ведущий СПИД-врач. И добавил: «Мы желаем вам одержать победу в битве, которую вы ведете!» Глава 1. Первородный грех: Чего мне не следовало делать Сейчас я хочу обратиться к прошлому, к моей прежней жизни. Я очень рано научилась верить в себя, а родителей восхищал тот свободолюбивый дух, который от меня исходил. Наряду с независимостью я преуспевала во всех моих начинаниях. Уроки английского и французского, игра на фортепиано были для меня просто развлечением. Лучше всего мне удавалась игра на фортепиано, хотя это был мой наименее любимый предмет. Родители любили повторять: «Какой у нас умный ребенок». Мой брат Стасис принадлежал к той же категории. «У нас двое умных детей». В рамках моей многогранной эрудиции, были и любовь к рок-музыке, и восхищение Джимом Моррисоном, который умер в 27 лет. Его смерть казалась мне почти сознательной. «Действительно, какой смыл жить после 27?», – думала я. Откуда можно взять желание вечно продолжать заниматься одним и тем же? И пока я ожидала того момента, когда стану взрослой, мой разум метался вокруг этих глупых идей. Меня приняли в Школу Философии в Афинах, и я была готова отправиться в путешествие к новым познаниям. Открывая новый мир, я решала для себя, во что стоит верить, а что нужно отбросить, что мне нравится, а что не нравится, потому что мои сомнения рассеивались. Чувствуя себя во всеоружии, я добавила факультативных занятий к учебному плану, чтобы расширить свой горизонт. Я начала изучать итальянский, рисование и исполнение джаза на фортепиано, хотя все еще не очень любила последнее. Я жила в доме, где подавали готовый обед, а затем убирали посуду, и я могла каждый вечер свободно заниматься исследованием мира. Я ходила гулять со своими лучшими подругами, Вили Картали и Эвой Панагиотакопулу, а мой дом обычно использовался нами в качестве базы. Мать Эвы шила ей платья, а свои я шила сама. Обычно мы старались принарядиться и пойти в наши излюбленные места, чаще всего это были два-три бара. Нам нигде особо не нравилось, но мы не расстраивались. Мы курили сигареты Кэмел Лайтс. Вообще-то, мы были некурящими, но в ярком свете прожекторов и под грохот музыки сигарета помогала скрасить отсутствие тем для разговора. Когда я была на втором курсе университета, я встретила свою первую любовь. В то время факультет философии располагался в здании юридического факультета на улице Солонос, и там училось мало юношей. Если говорить точно, то на 500 девушек-студенток приходилось всего двое или трое парней. Естественно, я искала в других местах кого-нибудь, кто бы мог поразить мое воображение. Студенты по соседству не производили на меня такого впечатления, как это сделал один человек, завсегдатай бара «Эналакс» в районе Экзархея. Незнакомец из «Эналакса» был намного старше меня, ему был 31 год. Он получил степень фармацевта в Италии, много путешествовал, читал зарубежную фантастику и писал собственную книгу. Он даже танцевал как-то по-другому, используя необычные движения. Он пользовался одеколоном «Van Kleef & Arpels» (как я позже узнала). Первым подарком, который он мне сделал, был томик Артура Шницлера «Ночные игры» (1926), самый прекрасный роман из всех, что я читала. Многие из моих сокурсников собирались по вечерам в том же баре, но я приходила, только чтобы увидеть Димитрия, и поговорить с ним. Мир, о котором он так ярко рассказывал, был мне незнаком. Я была изумлена. Станет ли он мужчиной моей судьбы? Тогда мне казалось, что наши отношения были лучшими двумя годами моей жизни. Учеба давалась мне чрезвычайно легко. Димитрий как-то рассказал мне о своем знакомстве с наркотиками в Италии, но это было уже в прошлом. Мое желание слушать его голос было ненасытным, я была влюблена. Я не придала важности сообщению о наркотиках, потому что им не было места в нашей повседневной жизни. Каждый вечер мы ходили поесть в какой-нибудь очередной кабачок в Экзархее, в очередной бар – послушать музыку, а затем к нему домой, чтобы заняться любовью. Я никогда не пробовала наркотики, ни до Димитрия, ни после него, я не чувствовала в них необходимости. Дома мы всегда были счастливы. «Я ни разу не видела такой семьи, как ваша, – никогда никаких проблем», – сказала однажды подруга моего брата. «Ваша единственная причина для беспокойства – все ли кошка съела из своей миски». Тем временем мой ум постоянно искал новые возможности. Мы с Вили решили отправиться в месячный молодежный тур по Европе по проездному железнодорожному билету InterRail. Нам было по 20, и мы начали свою экскурсию, подкрепляясь сандвичами с бифштексом, приготовленными матерью Вили. Мы 30 дней провели в поездах с остановками для отдыха в Стокгольме, Париже и Манчестере. Вернувшись в Афины, мы были обессиленными, но довольными. Вили воссоединилась со своим задушевным другом Гиоргосом, а я с восторженным Димитрием. Но вскоре все изменилось в одно мгновение. Однажды вечером я увидела его сильно одурманенным. «Мне предложили всего-лишь дозу одной штуки», – сказал он мне. Я не стала убегать, думая, что смогу вразумить его. Он был такой умный, как же он мог такое сделать? Но он опять попал в зависимость от героина, мне не нужно было это долго выяснять, он сам мне в этом признался. Он уверял меня, что прекратит, но было уже слишком поздно. Мне было очень больно оттого, что я ничего не могла поделать, чтобы помочь ему. Самой худшей частью всего этого был его телефонный звонок с известием, что он «ВИЧ-позитивен». Я пытаюсь вспомнить события, разворачивавшиеся в то время, о которых до сих пор я никому не могла рассказать. До сих пор не знаю, как мне удавалось хранить свой секрет так долго, ведь сразу после сообщения Димитрия, в августе 1985-го, я узнала, что тоже ВИЧ-позитивна. Вскоре после этого он прислал мне следующее письмо: Это странное ощущение, сердце мое. Впервые я почувствовал его, когда мне сообщили о проблеме. «Ты инфицирован вирусом». На самом деле, это даже не одно чувство, а сразу много. Горечь, печаль, крушение надежд, страх, опять страх, боль, паранойя, опустошение и опустошение в десять раз сильнейшее, и не знаю, что еще. Это последнее мое письмо к тебе. Оно без даты, но на него пролито множество слез, и в нем есть одно желание. Всего одно желание, и я действительно хочу, чтобы оно исполнилось. Кое что, что я желаю вот уже 15 дней. Если есть бог, черт побери (я никогда не интересовался есть ли он), не знаю, что еще сказать, особенно, если сказать нечего, они сообщили, что жить мне осталось 15 дней. Поверь мне, малыш, мне от жизни нужно только чтобы у тебя все было хорошо и что ты знаешь, что Димитрий ценит тебя больше, чем себя. Все эти дни я думаю только о тебе. Я причинил вред тебе, той, которую так любил. Я не хочу, чтобы ты ненавидела меня, это была не моя ошибка. Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо, и если это неприятная глава в твоей жизни, то скорей переверни страницу, а еще лучше – сожги ее. Я очень надеюсь, что с тобой все в порядке. Прости меня, если я сделал что-то, что могло причинить тебе боль. Я буду любить тебя всегда, Димитрий. Ненавидеть? Это было больше похоже на потрясение, смешанное с ужасом. Результаты моего первого теста были отрицательными, но повторный тест через три недели принес дурные вести. Я чувствовала, что земля плывет у меня под ногами, хотя я и не могла еще осознать значения всего происходящего для меня. Ждет ли меня судьба все тех, кто погибает за несколько месяцев? Странно, но я чувствовала себя хорошо. Было невозможно поверить, что я умираю. Нелегко подготовиться к смерти, когда тебе 20 лет и ты здоров. Мне нужно было тщательно во всем разобраться. На следующий день у меня были именины, и все за меня радовались. Я не могу забыть ту единственную мысль, которая крутилась в моем мозгу. «Как долго я смогу всех обманывать? Когда настанет время, я причиню им такую боль, какую и представить себе невозможно. Может быть, есть какой-нибудь способ всего этого избежать?» Димитрий думал только обо мне, а я думала только о своих матери, отце и брате. Эти новости просто уничтожат их. «Когда же станет возможно излечение?» – спросила я врача, который отдавал мне результаты теста. «Когда?» «Может, через десять лет, а может, и больше». Я помню, как в другом врачебном кабинете в соседнем здании доктор Г. П. (в то время руководитель по вопросам СПИДа) придирчиво рассматривал мои руки в поисках следов употребления наркотиков и сердился, что ничего не нашел. «Сейчас вам не нужно ничего делать», – сказал он. «Некоторое время вирус будет неактивен, он передается при половом контакте. Поэтому используйте презервативы, когда занимаетесь сексом, и никому ничего не говорите, даже своей семье». Я ушла со слабой надеждой, что в ближайшее время мне не придется с ним общаться, и так случалось, что на самом деле больше я его уже никогда не видела. Димитрий был потрясен, когда я сообщила ему свой диагноз. Мы открыто обсудили ситуацию. В то время в новостях сообщали, что вирус проник в Италию из Америки и появился у нас летом 1985-го, когда его завезли вместе с багажом или со специфическим грузом наркотиков, которые принимали в кругу друзей Димитрия. Я стала одним из первых зарегистрированных носителей этого нового вируса в Греции. Я не винила его, меня поглощали мысли о том, что на меня будут указывать пальцем. Тогда невозможно было себе представить то, что произойдет в дальнейшем, и то, что мне будет суждено перенести: что я вынуждена буду следующие десять лет все продумывать и скрывать правду, не имея возможности расслабиться. Я не знала что мне делать. Даже если бы я раскрыла свою тайну, все равно никто не смог бы мне помочь, я только омрачила бы жизни тех, кто был рядом со мной. В этой ситуации не может быть утешительных слов, нет смысла даже пытаться. «Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что никому ничего не скажете. Мы просто все забудем», – потребовала я у Вили и Эвы в ту первую неделю. Они согласились. Кроме всего прочего, нужно было заканчивать университет и поступать в аспирантуру. Оставался только один нерешенный вопрос: посещение больницы «Евангелисмос», чтобы обследовать иммунную систему, а это включало и анализ крови. Вили сопровождала меня, и тогда я в первый раз заметила, что медсестры приближались ко мне с такой осторожностью, будто на мне росла чешуя. Они были все закутаны и носили нейлоновые маски. Моей подруге было стыдно за их поведение. К счастью, результаты оказались около 1400 Т4 или CD4, что их весьма удовлетворило. Они даже смогли выдавить из себя улыбку. Я намеревалась больше не возвращаться туда без веской причины, и уж конечно, больше не брать с собой друзей или знакомых. Выйдя из клиники, я приняла решение жить нормальной жизнью и терпеливо ждать, когда же будет найдено лечение. Больше всего меня печалила невозможность иметь продолжительные отношения. Мы с Димитрием расстались, но сохранили дружбу, я с отличием окончила университет и начала готовиться к степени магистра в Лондоне. С Эвой мы были как неразлучные близняшки весь последний год учебы в университете. В конце концов, после аспирантуры она осталась в Лондоне, где живет и сейчас, читая лекции по археологии в Эдинбургском университете. Мы с Вили отправились в Лондон в сентябре 1987-го. Напряженная учеба была для всех нас правилом, и наша стойкость была неисчерпаема. В конце года я с отличием получила степень магистра, возможно, это было реакцией на мою невидимую болезнь. Я даже решилась на трехдневный флирт с одним французским студентом, желая проверить совет врача о предохранении, но я не хотела повторять такое часто, потому что это казалось мне непристойным и обязывающим. Я вернулась в Афины в августе 1988-го. В сентябре я начала журналистскую стажировку в газете «To Vima»[2], а в январе 1989-го меня зачислили в их штат. Почему-то я всегда с самого детства с легкостью выполняла задания, и это меня радовало. И на моей новой работе все оказалось так же. Я с готовностью принимала во всем участие и с удивлением осознавала, что всегда остаюсь сама собой. Работая в газете, я узнала об одном факте, похожем на милосердие Господне: вирус мог передаваться только через кровь и сперму. Раньше мне этого не сказали, как же я могла этого не знать! Значит, я не могу распространять его. Это была капля в океане, но все же, меня это утешило. И почему доктор Г. П. не сказал мне этого? Может быть, он и сам этого не знал в 1985-м, а больше я у него ничего не спрашивала. Я пробовала заводить случайные, почти свободные отношения, но они казались мне такими бессмысленными, ведь, возможно, я вскоре заболею и умру. И я прекращала эти отношения как можно быстрее и опять оставалась одна. Во всем другом я с радостью могла принимать участие. Моя болезнь была похоронена глубоко во мне, и мне хотелось спокойно наслаждаться похвалами моих руководителей и сотрудников. Но меня часто посещала мысль: «Как же я их всех со временем разочарую». Хуже всего было то, что дома, когда по телевизору показывали беспомощно умирающих больных СПИДом, мой отец говорил: «К счастью, у нас здесь нет этих проблем», и переключал канал, не в силах смотреть на страдания. Мне хотелось исчезнуть с лица земли, но вместо этого я выходила в свет как можно чаще, по крайнем мере, когда Эва приезжала в гости из Англии. Тогда мы проводили самые роскошные вечера в афинском клубе «Кукушка». Я арендовала дом в историческом районе Плака[3], потому что мне хотелось быть одной и не привлекать к себе внимания. В то время я могла начать работу над статьей в три часа ночи, а к полудню полностью подготовить ее к работе. Я заходила в старое здание газеты «Vima» на площади Карицы, чтобы обсудить статью с главным редактором, возвращалась домой поспать до вечера, и планировала свою новую экспедицию. Когда Эвы не было, я иногда выходила одна, каталась, напевая свои любимые песни, пока не приезжала в свой клуб, где тусовалась с ди-джеем, который был рад моему присутствию даже без Эвы. Это были бессмысленные усилия, но, по крайней мере, они заполняли мое свободное время. На работе удивлялись: «Говорят, ты каждый день на вечеринке». Мной всегда гордились. Димитрий не переставал присылать письма мне домой. Иногда мы виделись, но чувствовали себя неловко. Недавно я нашла письмо, которое он написал в 1989-м, и включила его в книгу, чтобы показать, каким он был человеком и какой обладал интуицией: Прошло четыре года с момента нашей первой встречи. Четыре года прекрасных и ужасных отношений, ставших скрытными и непристойными из-за одного случая. Я не хочу изображать это по-другому. Независимо от того, что я говорю или что я пишу тебе, я должен стыдиться даже смотреть тебе в лицо и не сметь просить о свидании, пригласить пообедать, или, того хуже, заняться с тобой любовью. Я хочу, чтобы ты мне верила, я именно это чувствую, особенно последнее время. Если ты спросишь меня, что случилось и о чем я думаю, когда я молчалив и невесел, что у меня на душе? Всегда одно и то же. Я хочу сказать тебе, что я тебя люблю и желаю тебя, но я не могу произнести ни слова, когда мы встречаемся. Я хотел бы быть другим при каждой нашей встрече. Вот как я живу, и вот каким я научился быть, как искренни мои чувства к тебе, потому что я люблю тебя, хочу тебя и скучаю по тебе. Возможно, ты скажешь, что это наглость с моей стороны даже писать тебе эти глупости, но мне не легко остановиться. Ты даже не представляешь, как мне хочется, чтобы все было иначе, или, по меньшей мере, чтобы кое-что не случалось. Ты была великой любовью всей моей жизни. Сейчас это уже не то, что было, не то в любом случае. Не так, по крайней мере, как было не так давно. Но при каждой нашей встрече я вижу, что ты не винишь меня. Но все же, каждый раз при наших встречах я становлюсь словно безумный, две стороны борются внутри меня, и ни одна не может победить. В такие моменты я вспоминаю об игре в крестики-нолики. Ты когда-нибудь играла в нее в детстве? Это очень скучная игра, в которой никто не может победить. Ее можно сравнить с моим психологическим состоянием каждый раз, когда я думаю о тебе. Любовь и стремление с одной стороны, эйфория, другими словами, и отвращение к самому себе – с другой. Будучи не в силах делать что-либо другое, я часто мечтаю о прошлом и о том, как у нас с тобой все могло бы быть. Именно в этот момент я начинаю плакать, меня охватывает ярость – я хочу разбить себе голову о стену и, в то же время, я бы хотел просто позвонить тебе и говорить тысячи ласковых слов, нежных и пустяковых. Но я никогда этого не сделаю, а буду только мечтать… И теперь, держа это письмо в руке, я перечитываю слова: «Скрытность и непристойность» – вот как он описал то, что произошло в нашей жизни. У меня было подобное чувство, но я не могла этого выразить. Димитрий умер от СПИДа намного позже, я узнала об этом, когда проходила курс анти-ретровирусной терапии. В течение многих лет я считала, что его убил вирус ВИЧ, так было до тех пор, пока «Х», мой друг, пожелавший остаться анонимным, не написал мне: Вирус ВИЧ никогда и нигде не был выделен. Если у кого-нибудь есть сомнения, они легко могут убедиться в этой истине без напрасных опровержений. Нужно просто запросить оригинальную научную публикацию. Обычно такие публикации легко получить в министерстве здравоохранения, либо университеты могут предоставить подобную научную публикацию, если она существует. В Германии, Австрии, Италии или где-либо в другом месте это оказалось невозможным, несмотря на 12 лет постоянных вопросов, задаваемых властям и гражданами, и учеными; потому что этих публикаций не существует. Сегодня кажется невероятным, что этот вирус никогда не был выделен (неужели нас так долго обманывали?), но мы в этом не сомневались тогда в 1985-м, когда в нашей среде словно разорвалась бомба, всего год спустя после анонса СПИДа министром здравоохранения США Маргарет Хеклер на международной пресс-конференции. В ее заявлении утверждалось, что «ВИЧ» является «возможной причиной» СПИДа. Но вот что любопытно, слово «возможной» было опущено в последующих сообщениях СМИ. Общее ощущение было таким, что это заявление должно подвергаться сомнению, потому что не было высказано никаких возражений. Австралийский профессор Хирам Катон написал десять лет спустя в своей книге «Мираж СПИДа»[4]: Журналисты, описывающие это событие, не заметили контрольных сигналов того, что во всем этом было что-то подозрительное. Очевидной алогичностью было то, что сообщение было сделано еще до публикации статей, представляющих доказательство. Твердое правило научной публикации запрещает такую практику. Это создает помехи критическому восприятию, так как ученые не могут комментировать исследование, которого они не видели. […] Так случилось, что довольно много ученых не слишком поверили в заявления Галло. Но их голоса не были услышаны, потому что журналисты не искали критических комментариев. И через очень короткое время это стало настолько общепринятым, что критические взгляды стали казаться заблуждением, и даже «идиотизмом». Журналисты могли бы еще исправить это упущение, когда в 1995-м зазвучали требования, подобные заявлениям Хирама Катона. Удивительно, но этого так и не произошло. По какой-то причине они пренебрегли выполнением своей основной задачи, которая заключается в проверке источника информации. Но в то время я этого не знала… Не знала я и о том, что вирус ВИЧ, возможно, никогда и не существовал, и что я никогда не была ничем инфицирована. Таким образом, моя ошибка была не в том, что я влюбилась в человека, который не соблюдал принятые правила поведения. Это было что-то иное, не совсем материальное. Возможно, она состояла в том, что я верила всему, что говорили «ученые» эксперты по этому предмету? Я и вообразить себе не могла, что на самом деле эти эксперты ничего не знали и могли заблуждаться. Глава 2. Расплата: Диагноз, который мне поставили Период после 1985-го: В течение девяти лет после первого предположительного обнаружения вируса в моей крови, все было под контролем. Дома абсолютно ни о чем не подозревали. Чтобы быть в этом абсолютно уверенной, я играла свою роль чрезвычайно убедительно. Только мой отец время от времени говорил: «Пора бы тебе уже найти мужчину своей жизни». Сначала я вела себя так, как будто не понимаю, о чем он говорит, а потом арендовала дом в Плаке, просто чтобы не слышать этого. В 1990-м, когда главным редактором была Гиани Претентери, в газете «To Vima» добавился раздел «Новые Времена». Я взяла на себя две центральные страницы, где обсуждались тенденции книжного рынка; в течение примерно пяти лет непрерывной работы я писала хорошие статьи, зарабатывая приличную репутацию в газете и в издательском мире. Все это приносило мне удовлетворение и поддерживало во мне жизнь. В то время я много путешествовала по рабочим приглашениям в Венецию, Югославию, Египет, Нью-Йорк, Вашингтон и Турцию. В других городах я впадала в меланхолию, потому что думала о красивых местах, которыми мне не суждено любоваться с моим избранником. Особенно сильно это проявилось в Черногории во время вечернего торжества накануне распада Югославии. Мы были официально приглашены государственным Департаментом страны, перед нашим столом стояли трое цыган со скрипками, на лицах у них были пьяные улыбки. Увидев, что они приближаются, я встала. Они заиграли божественную мелодию и запели слова о любви, которых я не понимала, но мне захотелось заплакать. Заболеют ли эти люди СПИДом? Сомневаюсь. Какую же ошибку допустила я? Я всего лишь влюбилась. Почему я не могу быть цыганкой? И тут на меня нахлынуло желание – я захотела влюбиться в первого же встречного. Но тут же вспомнила, что мне это запрещено. Чувство крушения надежд не покидало меня весь остаток поездки. Вернувшись в Афины, в том же 1990-м году, я впервые почувствовала странное ухудшение здоровья, сначала на грудной клетке высыпал опоясывающий лишай, который быстро прошел, затем, в 1992-м, на лице появилась сыпь, похожая на сильные угри. Это оказалась стафилококковая инфекция, потребовавшая многочисленных визитов к дерматологу. Впервые врачи начали играть существенную роль в моей жизни. Слабая надежда забрезжила, когда мой брат подключился из дому к Интернет, одним из первых в Греции. Я начала разыскивать информацию по СПИДу, хотя в то время еще даже не существовало поисковика Google. Но те несколько страниц, которые мне удалось найти, на самом деле большой помощи не принесли. С большими сомнениями я попыталась вернуть в свою жизнь свидания, но это привело всего лишь к двум-трем кратковременным романам. Затем, в 1993-м, отношения выскользнули из-под моего контроля и начали превращаться во что-то более серьезное. Я запаниковала, потому что он хотел жениться на мне. Примерно в 1994-м моя производительность на работе начала снижаться, все вечерние прогулки были сведены к минимуму, как и все остальное. Во время летнего отпуска, который я тогда проводила с Нико Врано, любой холмик заставлял меня повернуть и идти прочь. «Давай пойдем другой дорогой», – говорила я в таких случаях. Позже, уже в Афинах, когда я старалась сконцентрировать взгляд на экране компьютера, мне казалось, что голова невыносимо тяжелая. Неужели СПИД уже стучится в двери? И я должна слабеть, не говоря ни слова. Потом меня вынесут на носилках, и смерть не заставит себя долго ждать. Я была готова к такому сценарию, я видела, как он приближается. Неужели я сама спровоцировала все это? Была ли здесь моя вина? Все развивалось так, как я и предполагала. Во время Пасхи 1995-го у меня был непрекращающийся жар, и Нико сам отвез меня к доктору из EODEAP[5], а оттуда в Афинский Медицинский Центр, что позволяла моя страховка, полученная в Союзе Журналистов. Мне пришлось выдержать целую неделю анализов, и все они дали отрицательные результаты, но причину моей болезни так и не определили. Врачи приходили и уходили, нервно меня обследовали, просили потерпеть. Им не оставалось ничего другого.