– Чуваки, Эдвин – настоящий герой… – …Прикинь, загипнотизировал медведя! – Грег – такой отстой… Видел, как сильно медведь хотел его сожрать? – Он, наверное, решил, что это двойной человеческий чизбургер… – Я уже загружаю видео с нападением медведя в интернет. Это будет бомба… – На выходных я обязательно пойду гулять с Эдвином… Когда мы вернулись в ПУКи, я протолкался сквозь толпу к своему шкафчику. Мне надо было в магазин отца к четырём часам вечера, потому что начиналась моя смена. Работать в Магазине естественных даров и природной органики (который я называл МЕДИПО) было жутко скучно. Сейчас мне больше хотелось найти укромное местечко, лучше бы без медведей и хорошенько всё обдумать. Одноклассники смотрели на меня как на привидение, когда я проходил мимо. Наверное, так и должно было случиться: школьник погибает нелепой смертью на экскурсии и отныне обречён наводить ужас на привилегированных учеников ПУКов. Через пару минут я уже торопился к восточному выходу, чтобы поскорее выбраться из школы – не очень приятно, когда на тебя смотрят, как на зомби. Я завернул за угол и тут же натолкнулся на гору мышц. – Проход закрыт, Жирмонт, – сказало перекачанное тело. – Сначала заплати пошлину. Жирмонтом меня называли в школе (я был толстым парнем по фамилии Бельмонт). Ещё называли Шарик-Лошарик (потому что я напоминал шар на ножках) и Соусный бочонок (потому что все уверены, что толстые люди жить не могут без соуса, а я и правда его любил). Широченные плечи, возвышавшиеся надо мной, принадлежали Перри Шарпу, восьмикласснику, которого издали можно было принять за небольшого носорога. На самом деле его звали Перидринкл, но вслух так его назвать мог только самоубийца. Из всех хулиганов школы, он был самым беспощадным. Остальные просто обзывались, ну или таскали за уши, но Перри постоянно совершенствовался в своих издевательствах. Он мог окунуть меня головой в Накладной кубок или нашпиговать мой портфель остро отточенными карандашами остриём вверх, пока я не вижу. – Ты меня слышал, Жирмонт? – спросил Перри. – Без пошлины прохода нет. Он ткнул меня увесистым пальцем в плечо, и я чуть не упал, но чудом удержался на ногах. Я хотел ему сказать, что пошлина взимается с импортных или экспортных товаров при международной торговле, и в данном случае это требование не подходит. Что слово, которое он собирался использовать это скорее сбор, что больше похоже на плату за право на въезд. Но ничего этого я не сказал, а просто ответил: – Ну ладно, я просто не пойду туда… Перри загоготал: – Жирмонт, ты, по-моему, не въехал, – сказал он. – Это обязательный взнос, так что заплатишь в любом случае. Ты себе представить не можешь, какие это бабки. Вот посмотришь, что всей выручки вшивого магазина, которым владеет твой чокнутый папаша, не хватит, чтобы заплатить. А значит, тебе придётся платить штраф за неуплату. А это значит, что я изо всех сил стукну тебя по плечу. И только дрогни мне. Тогда я ударю ещё раз. А потом ещё раз. И буду бить так перманентно. Я поперхнулся, чуть не проглотив свой язык. – Ты знаешь, что это значит – «перманентно»? – спросил он. Он задал вопрос с таким видом, как будто это он учился здесь по академической стипендии, а не я. Уточню, на всякий случай: Пер-ма-нен-тный – повторяющийся постоянно или неопределённо долгий период. Для Бельмонта нападение медведя в четверг без особых последствий – уже неслыханное везение. Но по закону подлости дважды так повезти не может. Я уже столько лет Бельмонт (тринадцать, если что) и хорошо это усвоил. Я покорно вздохнул. Наверное, умереть в пасти медведя было бы быстрее и не так болезненно. Глава 3 В которой самый мрачный четверг продолжается Пройдёт время, и я назову этот четверг самым мрачным. Чёрным четвергом уже обозвали другую неприятность: весь биржевой рынок обвалился, вызвав Великую депрессию, – и тут наверняка не обошлось без Бельмонтов. Покорившись судьбе, я подставил плечо Перри. Быть Бельмонтом – значит принимать все неприятности как должное, какими бы тяжёлыми они не казались. Жизнь несправедлива – это я уже понял. И не мне менять эти вселенские аксиомы. Оставалось только смириться и при этом постараться сохранить хоть чуточку достоинства и самообладания. Я закрыл глаза и приготовился к боли, но тут же услышал знакомый голос. – А, вот ты где, Грег! Я открыл глаза. Между мной и сильно недовольным Перри стоял Эдвин. – Ты так быстро убежал, – сказал мне лучший друг. – Забыл, что мы договаривались кое о чём. Ну, вспомни. Или ты сейчас занят? Я покачал головой. Перри поморщился. На Эдвина ему было наплевать (видимо, единственному в ПУКе), но он предпочитал держаться в стороне от моего друга. Казалось, что он даже побаивается его, хотя хулиган был в два раза крупнее. – Проехали, – сказал Перри, разворачиваясь. – Ещё встретимся, Грег. – Спасибо, – сказал я Эдвину, переводя дыхание. – Две неприятности в день – это перебор. Мало того что на меня напало отвратительное мохнатое чудовище с гнилым дыханием и мозгом не больше грецкого ореха, так с утра ещё и медведь пристал. – Ты такой смешной! – съязвил Эдвин. – Давай я проедусь с тобой до магазина. Сегодня четверг, так что будет надёжнее, если я буду рядом. Наверняка. Я улыбнулся и кивнул. – Чтобы меня гризли не сгрызли, – скаламбурил я. – Неплохо! – рассмеялся Эдвин. – Хотя и притянуто за уши. Он смеялся не потому, что я смешно пошутил (совсем не смешно), но над тем, что каламбур получился глупый (очень глупый). Мы всегда вместе смеялись над неудачными остротами. Если вы спросите, что нам так нравилось, то я не отвечу, потому что и сам не знаю. В прошлом году на уроках математики мы передавали друг другу записочки с каламбурами, пока наши лица не становились пунцовыми от еле сдерживаемого смеха. Мы даже сговорились, что когда-нибудь внесём в федеральный свод законов США новый закон, требующий, что любой человек, собирающийся плохо пошутить, сначала должен встать на стул и официально объявить, что каламбур плох, подняв указательный палец высоко в воздух. Самое смешное, что родители Эдвина с их деньгами и властью вполне могли добиться подобного, если бы захотели. Вдвоём мы вышли из школы и прошли пару кварталов до станции «Кларк/Дивижн». Мы втиснулись в переполненный вагон и нашли пару свободных мест в конце. Я почти всегда ездил в школу и обратно домой и в магазин отца на метро. Они находились далеко друг от друга, но зато на одной ветке, что значительно упрощало задачу. В редкие дни, когда у Эдвина не было дополнительных занятий, он катался со мной. Вообще-то у него был личный водитель, но по непонятной мне причине он старался как можно реже пользоваться своим положением. – Приходи ко мне, когда закончишь работать, – сказал Эдвин, когда поезд тронулся. – Я уже рассказал обо всём родителям, и они устраивают вечеринку в честь героического меня. Говорят, даже президент заскочит, чтобы вручить мне медаль Славы… правда, не всем слухам можно верить… Я рассмеялся. Эдвин всегда подшучивал над тем, что его считают совершенным, – это был его собственный способ скрывать неловкость. Ему было не по себе от потока восторгов, которым его осыпа́ли учителя и ученики. Однажды он признался, что я единственный, кто понимает его. Остальные либо умерли бы от зависти, а потом от ненависти, либо решили, что он воображала. А я, как он сказал, понимал, что казаться – это ещё не значит быть. – Взять хоть друзей моих родителей, – сказал он, поясняя свою мысль. – Они все жертвуют на благотворительность: на все эти фонды и прочее. Но они бы не стали этого делать, если бы это не афишировалось. Ну и налоговые льготы, конечно, тоже играют роль… Но, ты подумай, никому из них не придёт в голову зайти в бесплатную столовую и помочь просто так. Общество одобряет их поступки, и хотя они, несомненно, вносят свой вклад, но это же не искренне. Чем больше я узнавал Эдвина и его родителей, тем лучше понимал, что он имел в виду. – Думаю, что я пропущу сегодняшнюю вечеринку, – сказал я. – Да ладно тебе! – Эдвин закатил глаза. – Ты же знаешь, как меня достали эти выскочки из ПУКа. Родители уже заказали диджея и целую тонну лучшей в Чикаго пиццы. Я же знаю, что от пиццы ты не откажешься. Обещаю: медведей в программе не будет. Я снова рассмеялся. Бесплатная пицца это заманчиво.[1] – Я подумаю, – сказал я. – Если, конечно, я быстро управлюсь в магазине. Аппетит у меня сегодня зверский. Теперь Эдвин рассмеялся: – Неплохо. – А если серьёзно, что сегодня произошло в зоопарке? – спросил я. Эдвин перестал улыбаться. Он посмотрел на меня долгим взглядом, а потом уставился в окно. Мимо проносились крыши серых зданий Чикаго. Редкий случай, когда природный блеск его глаз угас. – Ну, кроме того, что вы с медведем решили поиграть в догонялки, я ничего и не понял, – наконец ответил он. – Я надеялся, что это ты мне объяснишь, как умудрился довести белого медведя до белого каления! Я недоверчиво потряс головой. – Ты что, тоже думаешь, что из-за меня… – Расслабься, – сказал Эдвин, снова улыбаясь. – Шучу. Я слышал, как Острый соус наехал на тебя после. Прямо бесит. – Ага, – согласился я. – Хотя потом он всё же спросил, как я себя чувствую. – Да просто прикрывал собственную задницу, – предположил Эдвин. – Чтобы защитить дутый авторитет ПУКов. – Но как тебе удалось одним взглядом заставить медведя остановиться и отступить? Эдвин пожал плечами. – Не знаю, наверное, транквилизаторы вовремя подействовали, – ответил он. – Я знал, что надо что-то сделать. Не мог же я просто стоять и смотреть, как белый медведь вместо рыбы проглотит моего лучшего друга. Я же видел, что ты напуган, но уверен, что стоять и наблюдать, как съедят тебя, было бы гораздо больнее, чем быть съеденным самому.